Одно из самых страшных мест, в котором может оказаться человек по эту сторону смерти - это тюрьма. Здесь нет родных и близких, нет поддержки и заботы. Только стальные решетки, холодные и угрюмые стены с маленькими окнами, а то и вовсе без окон, суровые надзиратели и многочисленные сокамерники с собственными понятиями о жизни. По мнению многих заключенных, именно в зоне они по-настоящему осознали истинную ценность литургии, Таинств, да и просто разговора со священником.

Об особенностях пастырского тюремного служения нам рассказал священник Северо-восточного викариатства иерей Роман Колесников. Помимо службы в московском храме в честь Положения Ризы Пресвятой Богородицы в Леоново, он имеет многолетний опыт духовного окормления заключенных и в настоящее время подвизается в столичном СИЗО «Матросская тишина».

- Отец Роман, как получилось, что вы начали служить в тюрьме?

Мне трудно объяснить причины, но, став священником, я вдруг с очевидностью понял, что должен окормлять заключенных. Это было сильное духовное стремление, причем мне хотелось служить именно в тюрьме. Я прекрасно понимал, что больница, например, - это не мое. Хотя мне нравится соборовать, но я чувствовал - мое место не там.

В Сергиевопосадском СИЗО начал служить с 2010 года, потом перевелся в Москву, где продолжил служение по этой же части в следственном изоляторе №1 города Москвы, он же - СИЗО «Матросская Тишина». В «Матросской Тишине» окормляю заключенных с 2014 года.

Вы подходили какую-то специальную подготовку к тюремному служению? Я слышал, в Санкт-Петербурге были даже специальные курсы для тюремных священников.

Нет, на курсах я не был. Но мне очень помогло и сейчас помогает общение с архимандритом Трифоном (Новиковым), который окормляет сергиевопосадский СИЗО. Он занимается тюремным служением еще с 1990-х годов, когда заключенные, бывшие советские люди, в массе еще только приходили к Богу. Соответственно, он имеет огромный духовный опыт пастырского служения в тюрьме. Когда ты рядом с таким человеком, то невольно наблюдаешь, как он общается с заключенными, перенимаешь опыт. Советы и подсказки отца Трифона до сих пор часто выручают меня в сложных ситуациях.

Там, за решеткой, такие же люди, с теми же чувствами и проблемами

- Какое было первое впечатление от служения в тюрьме?

Честно говоря, когда я шел в СИЗО первый раз, то ожидал оказаться в совсем необычных и экстремальных для меня условиях - как же, ведь придется иметь дело с опасными бандитами, преступниками. Но, к моему удивлению, оказалось, что работа с заключенными не слишком отличается от окормления обычных прихожан в храме на воле. Конечно, если не замечать внешнюю обстановку и атмосферу тюрьмы, а посмотреть именно на духовный план, оказывается, что там, за решеткой, такие же люди, с теми же чувствами и проблемами, с теми же душевными потребностями, той же воцерковленностью. И это было самым первым и важным открытием, которое я сделал, начав исповедовать заключенных.

- Там все-таки процент преступников больше, наверняка попадаются и люди опасные, агрессивные?

Да, но те, кто обращаются к священнику, как правило, не агрессивны - абсолютно такие же люди, как наши прихожане в храме Леоново.

- В тюрьме вопросы жизни и смерти, философского понимания жизни стоят более остро, чем на воле?

Так мне раньше казалось. Но чем больше я посещал СИЗО, тем четче понимал, что на самом деле все далеко не так экстремально. Потом я прочитал книгу отца Глеба Каледы «Остановитесь на путях ваших», где он описывает свой духовный опыт окормления заключенных смертников и пожизненников (казалось бы, куда уж экстремальнее и острее), и понял, что так кажется не мне одному.

- Но ведь есть разница между прихожанами в тюрьме и на воле?

Да, конечно, разница есть, и заключается она в следующем. Большинство людей, попавших в тюрьму, не приходят к Богу качественно - они стремятся к священнику, скорее, за временным утешением. Человека посадили, у него сломана привычная жизнь, впереди ждет суд, на котором будет решаться судьба. И он думает: «Вот помолюсь и причащусь, вдруг на суде поможет».

Но проходит суд, и в подавляющем большинстве случаев жизнь вообще не меняется, независимо от приговора или оправдания. У этих людей не происходит настоящее духовное перерождение, когда человек действительно всем существом принимает Бога. К огромному сожалению, за годы службы в тюрьме я могу вспомнить всего несколько исповедей, которые можно действительно назвать духовным перерождением.

Как только меняются внешние обстоятельства, человек начинает жить по-прежнему

Иногда слушаешь молодого человека и понимаешь - его мысли не взяты из книжки «В помощь кающемуся», они действительно выстраданы. Он кается со слезами на глазах, просит у Бога прощения, действительно хочет жить по-другому и переосмыслил заново свою жизнь. Но такие случаи действительно редки, обычно «воцерковление» происходит чисто внешнее, не затрагивающее саму суть человека. Как только меняются внешние обстоятельства, человек начинает жить по-прежнему. Он так и не переходит на более глубокий духовный уровень: его вера как была, так и остается поверхностной. Зачастую такой человек разочаровывается в вере, если суд проходит не в его пользу. Задача священника в этих условиях - объяснить, что то, что с ним происходит в тюрьме - это . Но вот смириться с этим, понять и принять свою судьбу - очень трудно.

Тут мы подходим к сложному духовному вопросу истинного покаяния - покаяния как изменения себя. А меняться - это, к сожалению, нам в последнюю очередь приходит в голову.

Обычно практика такова - если человек уже был воцерковлен, в тюрьме его церковность лишь усугубляется. Появляются новые искушения, новые сложности. Как молиться, когда кругом телевизор, много людей, которые кушают, разговаривают? Как в таких условиях готовиться к причастию? Один заключенный захотел причаститься, и сложилась ситуация, когда наш сопровождающий, сотрудник ФСИН, не имел с собой ключей и не смог открыть двери камеры. Человек исповедовался и причастился через «кормушку» - маленькое окошко, вырезанное в двери. Он не обратил внимания на внешние неудобства и на то, что его слышат сокамерники. Прежде он не ходил в храм, но здесь стало ясно, как сильна вера у этого человека.

Людей нецерковных, «внешних», тоже сразу видно, потому что они начинают «искать условия», выгадывать какие-то мирские блага или удобства. Например, надзиратель открывает камеру, и мы спрашиваем, кто хочет поговорить со священником или исповедоваться, причаститься. «Я хочу!» - а потом выясняется, что человек просто тянет время, использует это как передышку от камеры, своеобразную экскурсию, шоу.

- Вы затронули тему Исповеди. Как это Таинство происходит в тюрьме, ведь в отношении многих заключенных ведутся следственные действия, и озвучивание каких-то событий может далеко не самым благоприятным образом отразиться на судьбе человека.

Я делаю так - когда человек выходит на исповедь и начинает говорить о своем уголовном деле, стараюсь его сразу остановить, объясняю, что на самом деле суть исповеди вовсе не в деталях уголовного дела. Что привело его к этой жизненной ситуации, правильно ли он жил, почему стал преступником, как относился к ближним - родителям, жене, детям? В общем, стараюсь переводить разговор с конкретных деталей дела на более важные, фундаментальные вопросы, уже лишь следствием которых стало его преступление. Ради Бога, если человек хочет, мы можем поговорить и о его деле, но это далеко не главная тема.

Правда, иногда я спрашиваю, какая у человека статья, по которой он обвиняется. От статьи зависит, можно ли допускать его до . Если преступление тяжкое, например, убийство, очень важно выяснить, когда оно было (если было) и раскаивается ли в нем человек. Ведь неверное решение грехом ляжет на пастырскую совесть. Может, какое-то время ему нужно повременить. Или наоборот - причастить сейчас, потому что его духовное состояние тяжелое и сложное. Все индивидуально, но главный принцип при общении с подследственным - как можно меньше затрагивать вопросы следствия.

Среди заключенных ходит упорный слух о том, что священник может передать содержание исповеди администрации СИЗО или следственным органам. Но те, кто в тюрьме уже не первый месяц и разобрались в ситуации, прекрасно понимают, что священник ничего никому не передает. У нас в стране даже законодательно прописана тайна исповеди, то есть священники юридически имеют полное право не предоставлять никому ставшую им известной на исповеди информацию.

А если исповедующийся преступник признается, что собирается, например, кого-нибудь убить? Священник все равно должен хранить эту тайну?

Честно скажу, что у меня, слава Богу, таких ситуаций не было. И вообще, случай больше из области теории - человеку, задумавшему такое, просто незачем посвящать священника в такие вещи. В любом случае, нарушение тайны исповеди - грех, и ни один православный священник на это не пойдет. Он должен постараться во время исповеди сделать все, чтобы удержать человека от зла. Но тайна исповеди при этом все равно не должна нарушаться.

В реальности же человек под следствием, как правило, вообще никому ничего не рассказывает о своем деле из соображений осторожности и безопасности. Как правило, люди задают священнику вопросы общего характера, и я стараюсь также не переходить на какую-то конкретику, а тем более - на разговор о его деле.

- О чем заключенные чаще всего разговаривают со священником?

Многие рассказывают о своей жизни, понимании духовных принципов. Мне, как священнику, всегда очень интересны биографии людей. В них содержатся ответы на очень многие вопросы, которые мучают заключенного. Я могу спросить у человека: «Почему так произошло, что ты здесь оказался? Почему твоя жизнь пошла именно так? Можешь ли ты уловить какие-то закономерности?». Как правило, такой разговор интересен не только мне, но и собеседнику, позволяет ему глубже взглянуть на ситуацию и ее причины. Именно в таком общении моему собеседнику раскрывается главный вопрос - где спасение души, как не со Христом?

Именно здесь человек получает возможность понять, что по-настоящему важно

Условия тюрьмы интересны тем, что именно здесь человек получает возможность понять, что по-настоящему важно, что вообще настоящее, а что - наносное. Вся жизнь, все ее основы рушатся, и что остается?

И в тюрьме, и в миру многие очень примитивно, по-детски относятся к вере. Вера для них как языческий ритуал: поставил свечку, прилепил на торпеду машины иконку, ну и получил какой-то результат. Один заключенный мне так и сказал: «Я аж три свечи в храме поставил, и меня в этот же день повязали, как так?!».

За решеткой уже не проживешь на таком примитивном уровне «Православия», как многие живут на воле. Наверняка все слышали такое высказывание: пойду, причащусь, чтобы выздороветь от болезни, или чтобы жену найти и т.д. Или машину освящают, «чтобы не было ДТП». За решеткой это постепенно перестает работать, там облетает вся шелуха. Но если Христос у тебя в душе, и ты реально живешь по-христиански, то есть все шансы, что твоя вера в этих трудных условиях взрастет.

- Многие ли из заключенных общаются со священником, ходят в храм?

Нет, не многие. Большинство тех, кто в миру называет себя православными, по сознанию ближе к язычникам, отсюда и отношение к храму. Они могут прийти в церковь и поставить свечку, но что дальше? Даже на исповедь многие в тюрьме приходят в первый раз в своей жизни, вообще не зная, что это такое. Интересно, что очень многие берут у нас святую воду, а от Евангелия отказываются. Они относятся к святой воде как некоему «волшебному средству», которое «не повредит», но читать что-то им уже лень.

В этом смысле представляет собой яркий срез, показывающий состояние всего нашего общества.

- Как происходит Крещение в тюрьме?

В СИЗО нет возможности проводить «погружательное» крещение, поэтому мы ставим тазик со святой водой, человек наклоняется, и священник поливает его голову сверху. Это так называемое «обливательное» крещение. В остальном все происходит примерно так же, как и на воле: вычитывается чинопоследование, одевается рубашка, звучит пение.

Когда крестишь людей в СИЗО, пропадает ощущение тюрьмы

Но, когда крестишь людей в СИЗО, пропадает ощущение тюрьмы. Обычно тут стучат стальные двери и решетки, воют сирены, слышны характерные звуки и присутствует своя, очень своеобразная атмосфера. Но во время Таинства так явно ощущается присутствие Бога, что это все как бы исчезает, как будто расступаются решетки и стены. Есть полное впечатление, что крещение проводится в храме, на воле.

- Часто люди изъявляют желание креститься в СИЗО?

Да, регулярно. Правда, сейчас такое время, что почти все и так крещены - хотя это, может быть, был их единственный визит в храм. Некрещеные зачастую именно в заключении приходят к этому серьезнейшему решению. Недавно у нас в СИЗО крестилась китаянка. Показателем серьезности ее намерения было то, что она еще до крещения взяла православный молитвослов и с русского языка перевела многие молитвы на родной китайский, записывая их в тетрадку.

Насколько я знаю, в СИЗО «Матросская тишина» существует храм. Думаю, читателям будет интересно узнать, как он выглядит, как проходят там службы?

В «Матросской тишине» имеется два храма: домовый храм и храм-часовня великомученицы Анастасии Узоразрешительницы. Кроме того, есть молельные комнаты.

- Сколько священников служит в «Матросской тишине»?

Около десяти человек только от нашего викариатства. Службу эту мы ведем посменно. Два священника каждую среду приходят в СИЗО, служат литургию, исповедуют и крестят. После литургии со Святыми Дарами идут исповедовать и причащать заключенных в камерах.

- Как администрация тюрьмы относится к вашему служению?

В этом вопросе все довольно сложно. С одной стороны, персонал тюрьмы можно понять - им приходится постоянно учитывать наши пожелания и просьбы заключенных о посещении храма. А этому сопутствует целый ряд сложностей. Например, одни заключенные не могут находиться в одном помещении вместе с другими, поэтому на литургии могут присутствовать одни заключенные, потом их уводят и приводят других, которые также хотели бы исповедоваться и причащаться. Все это создает довольно много неудобств для руководства и персонала СИЗО. С другой стороны, здесь и духовно существует не совсем правильный подход к заключенным, как к людям низшего сорта. И хотя юридически большинство в СИЗО еще не осуждены (и могут быть оправданы судом), но уже присутствует такое отношение.

- Сотрудники администрации проявляют интерес к вере?

Такое бывает, но не часто. В храм СИЗО они иногда приходят на молебны и другие молитвенные мероприятия. Среди сотрудников много верующих людей, но все-таки срабатывает корпоративная этика - они стараются не молиться в храме вместе с заключенными.

- В камере заключенным разрешается держать иконы, зажигать лампадки?

Иконы держать можно. Каждую неделю мы приносим в камеры иконы, духовную литературу, Евангелия, святую воду, просфоры, молитвословы, буклеты о предстоящих праздниках, книги в помощь кающимся, материалы для подготовки к Крещению, тетради, ручки. Иногда берем просто необходимые в быту предметы, например, носки. При желании человек и в СИЗО может вести полноценную духовную жизнь, общаться со священником, посещать службы в храме.

За решеткой чувствуется присутствие Бога особенно сильно

Почти в каждой камере есть иконы, есть заключенные, которые молятся. Есть даже целые камеры, где все заключенные молятся вместе. Очень многие верующие заключенные говорят, что за решеткой чувствуется присутствие Бога особенно сильно. Если ты христианин, то даже столь тяжелые испытания дают тебе возможность для духовного роста. А если ты не христианин, то начинаешь, как минимум, задумываться о духовных вопросах. Тем более что даже наша мирская культура полностью построена на христианских ценностях, а основные статьи Уголовного кодекса списаны с Библейского перечисления грехов. В условиях заключения даже совсем неверующие начинают воспринимать вопросы, о которых они вообще не задумывались, особенно близко.

Но вот лампадки и свечи запрещены, так как это - открытый огонь.

- Насколько реально соблюдать в тюрьме пост?

Вполне реально, и опыт многих находящихся в заключении христиан это подтверждает. Конечно, я рекомендую постящимся в СИЗО подходить к посту относительно гибко, ведь в соблюдении поста главное - духовное делание, а вовсе не отказ от определенных продуктов. Например, в СИЗО дают похлебку с содержанием мяса и хлеб с содержанием молока, но не может же человек совсем ничего не есть. Поэтому такие продукты в заключении вполне допустимо употреблять и в пост. А вот от куска колбасы или мяса можно отказаться. Некоторые отказываются в пост от курения, что требует от курильщика со стажем несравнимо больших усилий, чем отказ от какой-либо еды.

- В тюрьме ведь присутствуют и представители иных религий, например, мусульмане?

Конечно, но они с православным священником, как правило, не общаются. Но бывают и случаи, когда отдельные мусульмане изъявляют желание поговорить о Православии, о крещении.

Кроме того, в тюрьме присутствуют - славянские язычники. В основном это молодые люди с активной жизненной позицией. Их мировоззрение довольно жесткое и построено на том, что все в жизни надо решать с позиций силы. Как правило, в тюрьме они оказываются за убийства, разбои, разжигание ненависти по национальному признаку, экстремизм. Бывает, они подходят к священникам с различными вопросами, интересуются Православной верой. Иногда пытаются дискутировать, что им делать довольно сложно ввиду отсутствия четкой религиозной системы. В принципе, их именно верующими трудно назвать, так как, по моему мнению, они на самом деле не верят в Перуна, Ладу и прочих персонажей языческого пантеона. Для них родноверие - это, скорее, способ политического и социального протеста против окружающей действительности.

- Зачем же они общаются с православным священником?

По моему мнению, они все-таки тянутся к истине, к Православной вере, пытаются решить какие-то свои духовные вопросы. Даже начиная разговор с дискуссии, спора, они очень быстро переходят к обсуждению духовных или философских вопросов, ответы на которые их языческое мировоззрение дать не способно. Ведь когда неверующий сталкивается со священником, перед ним встает вопрос духовного порядка - вопрос самоопределения. Для человека, который выстрадал поиск истины, нашел ее в Православии, все эти вопросы отпали сами собой. Я сталкивался с раскольниками, бывшими старообрядцами, которые перешли полностью в лоно единой Православной Церкви. Они рассказывали, что причащались на старообрядческой литургии, но у них все равно возникал вопрос об истинности этого причастия. И только когда они стали православными, они ощутили настоящую благодать, ощутили себя стоящими в истине.

Тоже самое, думаю, верно и по отношению к неверующим. Все равно в присутствии священника у таких людей появляется внутреннее неудобство, толкающее поговорить, услышать не о машинах, не о работе, не об охоте, а о чем-то гораздо более важном. Если человек не верит в существование своей бессмертной души, то это не исключает потребностей и желаний этой души, и в подобных обстоятельствах это особенно заметно.

Если исходить из имущественных, возрастных, социальных категорий заключенных, какие из них больше тянутся к вере?

Принадлежность к перечисленным категориям, по моим наблюдениям, не особенно влияет на «уровень духовности» человека, гораздо более важно наличие определенного интеллектуального уровня, образования. У таких людей и миропонимание, и переживания, и духовные потребности выше. Именно среди «умных» заключенных многие тяготеют к вере.

Имеет ли священник какое-то влияние на мирское положение заключенного? Например, может ли он ходатайствовать в отношении кого-либо, просить об изменении режима содержания, о смягчении приговора?

Нет, таких возможностей у нас нет. Но один из священников нашего викариатства, отец Александр Слесаренко, является членом комиссии по помилованию, и таким образом мы можем влиять на судьбу заключенных. Но, конечно, главная наша миссия - это духовное окормление, исповедание, литургии для заключенных.

- Иногда высказываются предложения ввести священников в штат тюрем, как на западе.

Наш русский менталитет этого не примет. Пользы от этого не будет никакой, а вот удар по доверию между заключенными и священниками нанесет сильный. Ведь люди в основном мыслят просто: «от кого получает деньги, на того и работает». И доверять сотрудникам СИЗО среди заключенных не принято.

- Какие главные проблемы духовного плана мешают священнику, совершающему тюремное служение?

Наиболее сложной духовной проблемой для меня является статья, по которой заключен человек в тюрьму, и правильное отношение к нему. Например, человек совершил тяжкий грех, . Но сейчас он искренне раскаивается, просит допустить его к Причастию. Я вижу, что это сейчас очень важно для него. По всем церковным правилам его нельзя допускать к Причастию по крайней мере еще несколько лет. Как поступить в такой ситуации? Я много беседовал об этом с другими священниками, особенно с отцом Трифоном из Троице-Сергиевой лавры, и слышал разные мнения. Мне лично ближе такая позиция: лучше согрешить в милости, чем в строгости.

Другой сложный момент связан с подготовкой заключенного к Таинству Крещения, а именно - выяснение вопроса, зачем он крестится. Для некоторых, исповедующих блатные понятия, считается «почетным» креститься в тюрьме. Или, например, молодой человек попросил его окрестить, потому что «раньше как-то не успел, а сейчас неплохо бы». При этом в его словах я не слышу ни раскаяния в совершенном преступлении, ни истинного стремления к вере.

Приходится отказывать таким людям, объяснять им, что с момента Крещения их жизнь должна радикально поменяться, человек должен буквально «родиться заново». А к этому готовы немногие.

Еще одна серьезная проблема - «раздвоенность» личности и поведения человека в различных жизненных ситуациях. Это, конечно, наблюдается не только в местах лишения свободы. Почти в каждом приходе встречается ситуация, когда один и тот же человек в храме или со священником ведет себя как смиренный христианин, а выходя из храма, принимает совсем другой образ, мало совместимый с понятием о христианском смирении. В заключении эта раздвоенность нередко выражается гораздо сильнее, чем на воле.

Надо сказать, что проблемы при служении в тюрьме есть разные, но они щедро окупаются приобретаемым бесценным духовным опытом. Когда выходишь из стен СИЗО, есть ощущение, что день прожит не зря, и совершенно точно знаешь: в нем заложен важный смысл. Полагаю, что и на страшном суде он вспомнится Господом не как праздный день.

- Миряне могут оказать вам какую-то помощь в духовном окормлении заключенных?

Да, нам сейчас требуется помощь мирян. Нам очень не хватает людей, которые будут ходить с нами в тюрьму, раздавать заключенным литературу, иконки, крестики, беседовать на духовные темы, пока священник со Святыми Дарами исповедует и причащает. Люди должны видеть помощь со стороны не только священников, но и мирян. Поэтому мы приглашаем неравнодушных людей, которые готовы отнестись к этому занятию с душой, с любовью к людям. В то же время не стоит ждать одной романтики - иногда потребуется вымыть пол в храме, почистить подсвечники. К этому тоже надо быть готовым. Но главное - по своему опыту могу сказать, что тюремное служение, как, например, и больничное, очень полезно для духовной жизни христианина, поскольку «приземляет» и показывает, что чудеса - это не сказка. Самое главное чудо - это духовный подвиг помощи ближним, и из таких маленьких подвигов множества христиан складывается большой подвиг Церкви Христовой.

По милости Божией Евгений, освободившись из мест лишения свободы, поехал в мужской монастырь и вот уже девять лет как подвизается в обители. Специально для нашей книги мы попросили его рассказать о том, как он обрел веру в Бога и как его покаяние стало деятельным.

Д уша за колючей проволокой

Переворот

Строительство храма или молельной комнаты в местах заключения – это проблема, причем проблема не финансового характера. Тюрьма, как правило, не вкладывает ни копейки в подобного рода начинания, но есть установленный режим. Служащий пенитенциарного заведения приходит на работу к восьми утра и уходит в девять вечера. А строительство на территории колонии означает, что затевается какое-то новое дело. Соответственно, ситуацию надо держать под контролем, так как возникает дополнительный источник предполагаемой опасности. Надо приглядывать за тем, что происходит на стройплощадке, чем занимаются осуждённые в рабочее время. И, конечно, гораздо проще такой стройки не допустить.

Как происходило в нашей колонии? "Зону держали" москвичи. Мне было тогда 24 года, до заключения я занимался спортом, а "дали" мне 8 лет. Это был своего рода рубеж. Я решил, что иду сюда умирать, поэтому был дерзок, и смерть не была мне страшна. Веры не было, Бога не было. Смерть была даже желанна для меня в то время. Но так как на суицид дерзости не хватало, я шел на разного рода обострения отношений. „Может быть, зарежут, – думал, – так и хорошо“. Отношение к жизни было наплевательским, и "блатные" сразу это поняли: москвич, свой, дерзкий... Когда предыдущий "смотрящий" освободился, мне сказали: давай, мол, рули. Так я стал одним из двенадцати.

А потом я уверовал в Бога... Однажды я был наказан и полгода просидел в ПКТ (помещение камерного типа. – Прим. Ред.). ПКТ – это камера, рассчитанная на четверых человек, размером около шести квадратных метров. Два-три месяца человек в ней сидит один, потом на неделю к нему могут кого-нибудь посадить, потом опять забирают. Жизнь там протекает следующим образом: в пять часов утра пристегивают к стене койку, и все – ни прилечь, ни присесть, что хочешь, то и делай. Самое страшное для человека – это бездействие в замкнутом пространстве. Чем заниматься? Читать? Но невозможно полгода только читать. Гулять? Да, заключённых выводят на сорок минут на прогулку в точно такую же камеру, только без крыши, вместо которой – решетка. В общем, скорбей хватило.

Но потом произошло... трудно сказать, что именно произошло, хотя я и склонен думать, что было откровение. Говорят, так бывает перед смертью. Не знаю, как долго это продолжалось, но я вдруг увидел всю свою жизнь, только не во фрагментарной последовательности, а объемно. Это трудно описать словами. Я увидел свою жизнь совсем не такой, какой я ее себе представлял, а такой, какой она была на самом деле. Я увидел ее через призму Истины. Поступки, которые казались мне благородными и которыми я гордился, выглядели в этом свете постыдными и мерзкими. Например, я увидел себя двенадцатилетним подростком, плачущим у гроба отца, и понял, что я плачу не потому, что мне жалко папу, а потому, что мотоцикл мне теперь не купят. И так мне открылась истинная природа каждого события моей жизни. Картина оказалась настолько мерзкой, что жить дальше стало невыносимо. Я всегда пытался считать себя ну хотя бы не самым плохим человеком, и вдруг мне стало совершенно очевидно, насколько глубоко я заблуждался! И началась страшная мука, переносить которую было невозможно еще и потому, что сила ее все время нарастала. Чем больше я себя ненавидел, тем больнее мне становилось, а чем больнее мне становилось, тем больше я себя ненавидел. Я ненавидел себя за ту жизнь, которую увидел, и вообще, за все. В голове, казалось, не было ни одной мысли, ни единого помысла, не было и не могло быть ничего, кроме истошного вопля от нарастающей боли.

Это состояние сопровождалось образами, видениями... Сейчас я стараюсь все это очень осторожно воспроизводить, а тогда охотно рассказывал другим о том, что видел. Осторожность, имеет свои причины. Как ни странно, но через некоторое время я стал чуть ли не на сто процентов уверен, что все это выдумал. Меня бороло чувство, что не было ничего! „Но если не было ничего, то откуда взялся результат?“ – думал я, но ни о чем не мог судить с уверенностью. Не знаю, может быть, это вражье смущение? Не так давно у нас в Оптиной почил игумен Феодор, так вот он, когда я описал ему все, что со мной произошло, утешил меня словами: „Вразумление, вразумление все это“. А игумен Мелхиседек сказал: „Обыкновенная призывающая благодать. Просто увидел, кем ты был и чем ты жил. И финал этого – восемь лет лишения свободы. А теперь смотри, кем ты выходишь. По результатам суди: если результат ведет к покаянию – значит, это Промысл Божий и какое-то действие Божие. Если к уверенности в том, какой ты стал хороший и какие все стали плохие – значит, это действие иных сил“. Это касалось моего обращения и трудов в местах лишения свободы.

Когда я вернулся из ПКТ, подошел к так называемому "положенцу" (Положенец – человек, находящийся на особом положении у „вора в законе“ . – Прим. Ред.) и объяснил: „Ты понимаешь, теперь я по своим внутренним убеждениям не могу казнить даже тех, кто виновен“. Роль "смотрящего" в "зоне" – это роль третейского судьи: надо смотреть за тем, чтобы все вопросы решались по-тюремному справедливо. Существует определенный "закон", по которому предусмотрено наказание за каждый проступок, а "смотрящий" контролирует, чтобы наказание соответствовало этому проступку! В общем, виновных наказывают довольно часто и довольно жестоко. Иногда людей „избивают в мясо“.

Однако, когда сознание становится православным, наказывать становится сложно. Не хочется даже иметь к этому никакого отношения. Так и я сказал "положенцу": „Знаешь, конечно, он – "крыса" , съел чужую пайку, но я не могу его наказать. Мы все здесь такие правильные, крутые, а он – нехороший. А я у мамы в детстве деньги воровал на папиросы. И получается, что мы с ним – одного поля ягоды. Значит, если я его приговорю к наказанию, то и сам должен его нести?“. Он посмотрел на меня сочувственно и говорит: „Да... Может, отдохнуть тебе надо?“. И пошел слух, что смотрящий за седьмым бараком сошел с ума. „Видите, человек за общее дело страдал, оставим его пока...“ Но вопрос этот продолжал висеть в воздухе. Слишком много информации у "смотрящего". Народ побаивался. Пока я жил как все, варился в этой каше, я и сам был заинтересован, чтобы все, что я знаю, было сохранено в тайне. А тут я отхожу – и непонятно, кто я такой теперь?

Но получилось так: когда был „сходняк“ (Сходняк – встреча „авторитетов“. – Прим. Ред.), на котором решалась моя участь, меня спросили: „Ну что ж ты? Порулил-порулил – и в сторону?“. Я шел туда и думал: ну побьют, покалечат, живой-то останусь! Хотя в то время и это для меня было не важно. Такая была решимость. Но получилось так, что первое слово взял человек, который относился ко мне очень благожелательно, некий Коля Пароход.

– Ну и что, – сказал он, – был смотрящим за бараком – а стал смотрящим за храмом.

И народ согласился. Я увидел, как дело поворачивается, и говорю:

– Ребят, а может быть, на стройматериалы у кого что есть?

Стройка

В каждой "зоне" своя специфика. Двух одинаковых тюрем не бывает. В нашей колонии в Архангельской области для начала строительства молельной комнаты оказалось достаточно моего заявления. Правда, одно заявление я написал официально, а другое, написав, отправил, так сказать, „по нелегальным каналам“. И, соответственно, в официальном варианте указал, что если мое заявление не будет рассмотрено, то второй экземпляр пойдет неофициальным путем. Тюремное начальство вызвало меня к себе и стало допытываться, что это за „неофициальный путь“ такой? И когда я начал требовать помощи, в мой адрес посыпались угрозы. Я родом из Москвы, и это тоже многих настраивало против меня. Но Господь управлял.

Надо было определиться с помещением. Раньше в местах лишения свободы десятилетнее образование было обязательным для заключенных. И в нашей колонии с тех самых времен сохранилось заброшенное полуразрушенное здание школы. Мы стали просить начальствующих, чтобы его передали под строительство православного храма. Но произошло непредвиденное. В этой школе было несколько классов и один вход. И начальство решило: „Один класс отдадим православным, а другой – мусульманам“. Вот так! Фактически это означало то, что у нас обязательно начнутся конфликты и по оперативным соображениям быстренько закроют и их и нас. „Вот видите, – скажут, – верующие люди не могут сосуществовать мирно, и поэтому мы все закрываем“.

Но Господь миловал. Нам удалось быстро найти деньги, чтобы поставить крыльцо, срубить крест и повесить его над входом. После чего мусульмане сказали: „Э! Мы под крест ходить не будем!“. Последовала волна возмущений, после которой администрация потребовала крест снять. „Ну что вы! Где вы видели храм без креста?!“ – возразили мы. Тогда решено было предложить мусульманам прорубить себе окно и сделать отдельный вход. Но дело затянулось. Не так просто для них оказалось найти людей и деньги в тюрьме.

Были и другие трудности: начались инспекции, проверки. Стали считать, сколько мы купили гвоздей, сколько забили. Администрация давила финансовыми рычагами, запрещала выход из жилой зоны. Среди осужденных тоже начались нестроения: подшучивали, посмеивались... В общем, покой тогда нам только снился, но Господь дал силы, чтобы довести дело до конца. В какой-то момент мы поняли, что надо просто выдержать все это.

Сначала нас было только двое. Но со временем людей стало больше, хотя надо сказать, что из тысячи двухсот обитателей нашей колонии только двадцать пять человек согласились потрудиться на строительстве храма, и это при том, что учреждение наше было нерабочее и народ изнывал от безделья.

Что нам помогло? В то время из дома мне приходили посылки: сигареты, чай – внутренняя валюта в колонии, которую я предлагал в качестве оплаты всем желающим поработать. Нашлись плотник, столяр, штукатур... И народ стал потихоньку приходить потрудиться по часу-два в день, у кого сколько получалось. После работы – так сказать, совместное чаепитие. И потихонечку эти люди стали интересоваться тем, что мы делаем, начали задавать вопросы. Сначала вроде бы в шутку, а потом уже и более серьезно. Но где мне было брать ответы на эти вопросы, если литературы никакой не было и знаний тоже. Я обратился к Богу только в лагере, и решительно ничего не знал о Православии. В тот период мне было интересно все! Но нужна была литература, которой просто негде было взять. Я пробовал писать во все инстанции, просил хоть какие-то книги, периодику, чтобы знать, чем живет Православная Церковь. Ответил лишь отец Артемий Владимиров. Именно из его храма в лагерь начала поступать первая информация о Церкви.

Только через девять месяцев после того, как я начал рассылку писем с просьбами о помощи, пришла маленькая бандеролька: три брошюры от некоей группы „Диаконисис ворк“, которая попросила дать официальный ответ с благодарностью, чтобы можно было подтвердить, что работа с заключенными у них ведется. Они прислали „Лествицу“ для мирян, брошюры „Святые Отцы IV века“ и „Воскресные проповеди“. Это и была наша первая библиотека.

Когда первые работы были завершены, возникла необходимость пригласить батюшку, чтобы освятить помещение. Как быть? С администрацией колонии, не знаю, по каким причинам, тогда договориться было практически невозможно ни по-человечески, ни формально. Но Господь не оставил нас и в этой ситуации. Начальником у нас в отряде поставили бывшего учителя из Нарьян-Мара. Офицер в отставке, он, до того как попал сюда, преподавал в школе начальную военную подготовку. Я попросил его: „Подойди к местному батюшке. Скажи, чтобы пришел“. И батюшка пришел. Благодаря личному авторитету нашего начальника, священника беспрепятственно пропустили в колонию.

А дальше было так. Батюшка отслужил краткий водосвятный молебен и пошел по коридору, чтобы окропить святой водой помещение. Вслед за нашим классом он окропил и ту комнату, которая должна была принадлежать мусульманам. Замполит попытался воспрепятствовать этому: „Нет-нет-нет! Это мусульманам!“. Но священник со словами: „Поздно. Во имя Отца, Сына и Святого Духа...“ – окропил все классы. Грех было не воспользоваться этим случаем, что мы и сделали. Самым болтливым из наших мы „по большому секрету“ сообщили, чтобы они ни в коем случае не говорили мусульманам, что их комнату тоже освятили. После чего вскоре мусульмане заявили: „Мы сюда ходить не будем. Здесь русский поп водой брызгал“. Замполит почесал голову: что сделано, то сделано. „А, забирайте!“ – махнул рукой. И мы забрали и другую часть школы.

И вот началось строительство: финансов нет, поддержки никакой нет. У меня брат работал на „Скорой помощи“ водителем, откладывал часть своей зарплаты и присылал мне 400 тысяч рублей в месяц. В то время именно столько стоил кубометр доски. Я сам устроился на промзону, чтобы обрабатывать эти доски. Делал положенную норму и выкраивал время для подготовки строительного материала. Интересно, что весь его я должен был у администрации покупать, чтобы в колонии же и строить, поэтому строительство длилось очень долго, да еще меня постоянно проверяли: не взял ли я больше, чем заплатил.

Но время шло. Потихонечку в лагерь стали приходить новые люди. И если старый коллектив скептически относился к нашему начинанию, то постепенно эти люди освобождались, а в колонию прибывали „новые этапы“. Хотя приходили и прагматики, с озлоблением относившиеся ко всему церковному, но шли дни, и их мнение менялось.

Еще спасло то, что в то время в местах заключения стали практиковаться отпуска. Скорее всего, это было вызвано тем, что никаких субсидий от государства на содержание лагеря не поступало, и администрации приходилось выкручиваться самостоятельно. В законодательстве есть статья о том, что, проработав одиннадцать месяцев, человек имеет право на отпуск. И если не было возражений со стороны оперативной части, осужденным стали предоставлять „отпуск с выездом на родину“. Так, например, заведующему столовой могли предложить: „Если привезешь на всю колонию посуды – можешь поехать в отпуск“. Если отправлялся в отпуск завхоз, его обязывали вернуться с материалами, необходимыми для ремонта. Так и я всеми правдами и неправдами выбил себе отпуск, специально, кажется, для того, чтобы познакомиться с игуменом Мелхиседеком, настоятелем подворья Оптиной пустыни в Москве.

Раньше я жил в Ясеневе, и на территории храма, который впоследствии стал Оптинским подворьем, я еще ребенком играл в „войнушку“ со сверстниками. Собственно, храма тогда не было, сохранилось лишь здание, где мой отец работал на реставрационной базе. Не было даже этого микрорайона как такового. Потом я узнал, что храм восстановили, службы идут, и, приехав в отпуск из лагеря, пошел в ближайшую церковь. И каково же было мое удивление, когда ею оказалось Оптинское подворье! Ведь кое-какие знания об этой святой обители у меня уже были. Там в колонии дают, простите, туалетную бумагу, часто это бывают листы разодранных книг. Так вот я, когда сидел в карцере (в то время я еще был, что называется, „отрицательно настроенный осужденный“, проще говоря – из „братвы“), ко мне в руки попали такие листы с описанием жития старца Зосимы. Мне запомнилось, как он приходил брать благословение у преподобного Амвросия на монашество. Я тогда подумал: „Какой умный этот Амвросий! Как здорово сказал: "Где просто – там Ангелов со сто!"“. Некоторые выражения Преподобного я даже выписывал для себя. „Где она, эта Оптина пустынь?“ – думал я, а получилось, что когда приехал домой и пошел в ближайший храм, тогда же и очутился в Оптиной! Дальнейший выбор был предопределен. По освобождении я взял благословение и поехал в монастырь к батюшке Илию. Батюшка сказал: „Ну поживи здесь“. Вот, восьмой год живу.

После знакомства с Оптиной и настоятелем подворья игуменом Мелхиседеком жизнь нашего прихода сильно изменилась. Литература, свечи, ладан, лампадное масло – все это батюшка передавал нам регулярно и в необходимом количестве. И не только в этом заключалась его поддержка. Он связался с Владыкой Архангельским и Холмогорским, и ровно через две недели к нам регулярно стал приходить священник. Даже после моего освобождения игумен Мелхиседек передавал в нашу колонию много литературы, которую мы с братом доставляли в лагерь. И все же надо сказать, что обстановка в колонии не сразу стала благоприятной для церковной жизни. Помню, был один замполит, который чинил очень серьезные препятствия нашей общине. Однажды, увидев большое изображение Распятого Христа (нашлись ведь и художники в лагере), он даже в ладоши захлопал: „Смотрите, да Его просто в правую сторону копьем ударили, а вот если бы в левую, Он бы не воскрес!“. Потом он ушел на пенсию, пришел другой, и дышать стало легче. А ведь необходимость храма в тюрьме – очевидна. Ни в чем так сильно не нуждаются осужденные, как в помощи Божией.

Помощь Божия

Вспоминается такой случай. Однажды к нам в колонию привезли ОМОН. Бойцы „репетировали“ подавление бунта в лагере, приехали потренироваться на живых людях. Открылись ворота, и началось шоу под названием „Подавление бунта“: люди в масках и защитной одежде, круша все на своем пути, отрабатывали захват. А мирные, ничего не подозревавшие и даже не собиравшиеся бунтовать "зэки" получали пинки и удары, видимо, за прошлые свои грехи... Шоу продолжалось в течение дня, но интересно то, что все, кто находился рядом с храмом, увидев начало спектакля, стали быстро забегать внутрь, и, хватая кто тряпку, кто веник, кто „наждачку“, спешно начинали что-то делать. Оставшихся за пределами нашего Корабля спасения били нещадно. А к нам зашел их майор вместе с нашей администрацией, и у него спросили:

– Этих бить будем?

– Ну, нет. Зачем? В святом месте... Мы же нормальные люди – здесь бить никого не будем.

Они вышли, а мы еще долго наблюдали в окно все происходящее с остальными обитателями лагеря. Конечно, это своего рода курьез, но тем не менее курьез очень поучительный. Все, кто зашел под кров молельной комнаты – и верующие и неверующие – все были от скорбей избавлены.

Вера все больше укреплялась в лагере, чудес было много. Никакого духовного руководства поначалу у нас не было, и Господь, видно, Сам руководил нами. Комната потихоньку строилась, община формировалась, стал даже собираться иконостас. Никто ведь точно не знал, что именно и как надо делать. Все как-то само получалось. А потом, когда сравнили, как должно было быть, все вроде бы оказалось правильно.

Но были и другого рода искушения. Например, мы пережили засилье евангелистов. Только успевали удивляться тому, с каким трудом приживалось в лагере Православие и как легко шли дела у сектантов и баптистов. Для них почему-то все двери всегда были открыты. В нашем лагере не было отбоя от проповедников-евангелистов. Они приезжали в лагерь с концертами. Представьте, в местах заключения по много лет "сидят" одичавшие "ЗК", жизнь их протекает предсказуемо и однообразно, и вдруг какая-то группа людей организует специально для них музыкальное представление. Девицы прыгают, подарки раздают, истории рассказывают, акцент у всех какой-то прибалтийский. После большого массового концерта, по субботам по одному, по два стали приходить проповедники с гитарами, собирали народ, пели гимны. Осуждённым было интересно, на встречи шли любопытства ради. В конфессиях мы тогда еще не разбирались, знали только, что Бог есть, и что это единственное, чему стоит посвятить свою жизнь. Но как правильно веровать – мы не знали. Нам казалось, что эти люди тоже славят Христа и Святую Троицу.

Однако через некоторое время произошел случай, после которого все стало на свои места. Наше строительство все улучшалось, вокруг часовни мы разбили газончик, посадили цветочки. Как вдруг снова приехали с концертом евангелисты. Приехали и начали нас оскорблять: „Эти недоумки хотят Бога загнать под крышу, они не понимают, что Он везде“. Тут уже и мы как-то напряглись. Возникла конфликтная ситуация. Пошли мы молиться: „Господи, – говорим, – нравится Тебе это? Тогда пусть поют, а не нравится – убери их как-нибудь отсюда“. Вот и вся молитва. А потом разыгралась трагедия. После концерта встал один заключенный и закричал: „В меня вселился сатана“, – и заточкой ударил себя в сердце. Его увезли в больницу, а меня вызвал к себе Зам по БОРу (барак особого режима. – Прим. Ред.) и говорит:

– Пиши, что эта секта призывает к самоубийству.

Я возразил:

– Я не буду этого писать, это клевета, ничего подобного не было.

– Ну тогда скажи, нужны они нам здесь? – спрашивает он меня.

– Мне – нет, – ответил я, и с тех пор им запретили пересекать порог нашего учреждения.

А человека, из-за которого произошла эта история, откачали, и он вернулся в лагерь. Хотя правда в его словах, видимо, была, так как позже он повесился.

Считать ли это силой молитвы? А если нет, что в таком случае произошло? Была наша искренняя скорбь, была печаль, мы всем сердцем искали правду, и нам было показано, что она не у евангелистов. Этот случай запомнился нам очень хорошо, хотя много было и других, может быть, не столь ярких. Например, мы просили: „Господи, надо воды горячей“, – и в колонии давали горячую воду. Всего сейчас не вспомнить, но народ потихонечку укреплялся в вере, и количество прихожан нашего храма постепенно росло.

Обращение

По-разному люди приходили в Церковь. Недавно мне звонил человек, который сменил меня на должности старосты молельной комнаты. А перед тем, как его выбрали, он приходил спорить о вере, и споры наши часто доходили до крика. Он доказывал мне, что это все чушь, бред, сказка для слабых людей. Но потом он заболел туберкулезом. Раз в полгода к нам приезжала машина, оборудованная под флюорографический кабинет, через которую прогоняли всю колонию. У тридцати-сорока человек обязательно обнаруживали туберкулез. Из лагеря туберкулезников в больницу не вывозили, лишь в другой половине нашей школы сделали для них отдельный барак, держали их там и в течение полугода кормили дубазитом. Потом снова проверяли и одних отправляли обратно в барак, а других с тяжелой формой вывозили в архангельскую больницу. Пока заключённые находились в бараке, они часто посещали храм.

Так вот этот человек, поскольку прежний мир стал для него недоступен, а мы располагались поблизости, через стенку, стал втихаря заходить к нам. А через некоторое время его выбрали старостой, и последние шесть лет до своего освобождения он с честью нес это послушание.

А как-то подошел ко мне один парень и сказал: „Я-то понимаю, зачем ты здесь храм строишь“. Хотел меня слегка уесть, мол, пристроился, нашел себе теплую нишу. И так получилось, что его вывезли в ПКТ. ПКТ у нас закрыли на ремонт, и осуждённых возили в другую колонию. А там били так люто, просто смертным боем. Он вернулся оттуда как тень. Зашел ко мне в храм и говорит: „Знаешь, Жень, я теперь все понял“. Открывает Псалтирь и показывает мне один из псалмов (я точно сейчас не помню, какой именно): „Вот. Читая его каждый день, я выжил“. Таков человек: думает о верующих, что они приспособленцы, а как сам хлебнет горюшка, так все сразу понятно становится.

Был и другой случай. Один заключённый из Архангельской области взялся проповедовать в лагере буддизм. „Я много религий изучил, – говорит, – в буддизме столько добра, столько свободы! А у вас все жестко, непонятно...“ С ним тоже приходилось спорить часами. Он брал у меня церковную литературу, читал. Меня поражало то, что три-четыре толстенные книги он приносил на следующий день. Казалось, он их просто „поедал“. А мне однажды игумен Мелхиседек дал для библиотеки большую книгу отца Серафима (Роуза) „Приношение православного американца“. Я ее никому не разрешал выносить в бараки, хочешь почитать – читай здесь. И как-то так получилось, что все книги я ему дал прочитать, а эту нет. Но однажды я заболел, а он пришел во время моего отсутствия, взял книгу без моего ведома и ушел. Каково же было мое удивление, когда я, возвратившись после болезни, увидел его молящимся на коленях перед иконой Пресвятой Богородицы. Он уверовал после того, как прочитал отца Серафима (Роуза). И еще меня упрекал: „Почему ты сразу мне не дал его почитать?“. Вот так. А раньше только спорить приходил.

Теперь я часто думаю: „Откуда брались слова для участия в спорах, ведь я ничего тогда еще не знал о вере Православной?“. Может быть, Господь вкладывает их в уста всех искренне верующих людей, или просто душа у каждого человека христианка, а слова, предназначенные для защиты Истины, просто хранятся где-то глубоко в наших сердцах и в нужный момент сами выходят оттуда. Только не каждый человек знает об этом.

В лагере есть одна проблема. Существует категория людей, которых называют „опущенными“, это люди, которых подвергли сексуальному насилию за какой-то проступок. С ними нельзя здороваться за руку, нельзя есть из одной посуды. Очень трудно решается вопрос, будут ли они ходить в храм вместе с другими заключенными, ведь там надо прикладываться к иконам, причащаться из одной лжицы. Но к нам в храм ходили все – и "блатные", и "опущенные". Придерживающиеся воровских традиций поначалу возмущались. Но мы сказали: „Не нравится – не ходите. Пред Богом все равны. Вы – с одним грехом, они – с другим“. Ведь по большей части эти люди – не гомосексуалисты. Их наказали таким образом за какой-то проступок помимо их воли. Все это претит им, это не их жизнь, но они вынуждены существовать в этой клоаке, потому что таков "тюремный закон". Например, в тюрьмах для малолетних преступников „опускают“ за все: не так посмотрел, не то сказал. С легкостью и безрассудством ломаются человеческие судьбы. После совершеннолетия эти люди переходят во взрослую тюрьму, где ничего изменить уже невозможно. И сломать всю эту многовековую систему сложно. Хотя, как я уже сказал, к нам на службу ходили все, только "опущенные" стояли в другом углу, подальше. Скажем, их возможности были несколько ограниченны. Например, мы договаривались со священником, чтобы не было искушений, причащать их из другой чаши и другой лжицей.

Знаете, есть такая лагерная шутка: „Когда заключенный спит – он на свободе“. Так и когда заключенный находится в храме – он вне системы. Он находится в ином измерении, откуда возвращается обновленным. В нашей молельной комнате часто не было службы, мы просто включали магнитофон и слушали Литургию Иоанна Златоустого в исполнении сводного хора Шведова.

Может быть, еще не было такого молитвенного слияния, но каждый в этот момент пребывал где-то в ином месте. Происходило что-то необычное. Заканчивалась так называемая служба, и мы выходили из храма, но этот час мы пребывали вне тюрьмы, а может быть, даже вне земного бытия. Конечно, это и обновляло душу, и давало силы, чтобы выжить в той системе.

Недавно нашу колонию посетил Владыка Архангельский и Холмогорский, и молитвенной комнате был присвоен статус часовни. Вообще, я убежден, что в местах лишения свободы лучше строить часовни. Престол в алтаре храма – это великая святыня, которую нельзя отдавать на поругание. Небрежное отношение к святыне – грех. А в наших тюрьмах, к сожалению, не все представители администрации отличаются благочестием. Здесь положение дел определяет хозяин (сегодня один хозяин, завтра – другой), и если надо будет перевернуть алтарь для обыска, нецерковный человек сможет это сделать. История нашей страны советского периода знает много печальных примеров недостойного обращения со святынями. Имея антиминс, священник всегда может отслужить Литургию на переносном престоле. Ведь в каждом лагере – своя специфика. Где-то администрация благожелательно относится к Православной Церкви, где-то – нет. Все зависит от начальника. Если он способен понять, что человек, приобщившись к Богу, уже не будет поступать против своей совести (соответственно и отношение к власть предержащим у такого человека здоровое), то все будет хорошо. Верующие люди лучше переносят и административные прещения, и разного рода усиления режима. Так что воцерковление заключенных – это еще и эффективная мера воспитательной работы.

К сожалению, опыт показывает: 80% людей, которые там были весьма религиозны, освободившись, как-то утрачивают, забывают эти чувства. Приходят в храм на Пасху свечку поставить... Жизнь превращается в обыкновенную рутину, а человеческая душа начинает тосковать. Это происходит помимо самого человека. У него вроде бы все есть, он добился всего, чего хотел от жизни, но вдруг начинается глубокая душевная тоска. Человек даже не сразу понимает происхождение этого состояния, как правило, пытается обезболить его пьянством, не дай Бог – наркотиками. А тоска не проходит, потому что это тоска души по небесному, тоска по Богу. Конечно, у каждого из нас это состояние протекает по-разному, так как у каждого человека своя глубина веры. Поэтому, если дал Господь веру в тюрьме, необходимо поддерживать ее и по освобождении. Огонь горит, пока дрова есть. Если Таинства не будет – огонь веры потухнет. Я неоднократно видел это своими глазами. Вот мой очень хороший приятель, который вместе со мной строил храм. Господь вел нас вместе с ним с первого дня. Сначала мы попали в одно КПЗ в Теплом Стане. Потом вместе отправились в одну камеру Бутырки. Потом попали в одну колонию. Потом жили в одном бараке. В один день нас осудили, в один день мы с ним освободились. В одном купе приехали домой в Москву. Он родом из Теплого Стана, я – из Ясенева. Потом я уехал в монастырь, а он пошел куда-то работать грузчиком. Спился и в пьяном угаре умер. Сгорел от водки. А все время, пока мы были в тюрьме, он меня поражал: акафисты читал, каноны... Даже останавливать приходилось: „Ну всё, – говорю, – всё, давай пошли – закрываем“. А вот на волю вышел – и не пошел в храм...

* * *

И все же всем, находящимся в местах лишения свободы, я хочу сказать: Вы – люди. Полноправные. Ценные пред Богом. Такие же ценные люди, как все остальные. Для вас ничего не потеряно. Обратитесь. Покайтесь. Подумайте. Не определяется этим существование: год, три, пять, десять, пятнадцать... Да, кто-то умрет в тюрьме, но пред ним Вечность. Кто-то выйдет, но и в миру человек не должен забывать о том, что он – творение Божие и призван оставаться таковым в любых жизненных условиях, как бы тяжелы они ни были. Даже в тюрьме человек все равно свободен, потому что Господь создал нас свободными. Можно отрезать человеку руки и ноги, но он и при этом останется полноценной личностью. Просто человек должен утвердиться в своем мнении и следовать своим убеждениям, не оскотиниваться там... Созидание собственной личности определяет и дальнейшую ее судьбу. Ведь на этом промежутке жизнь не заканчивается. Все еще впереди. Все всегда впереди, и надо об этом помнить.

Наша жизнь не для того, чтобы поесть, поспать сладко, нужды свои справить... Нет! Это было бы слишком примитивно, мелко, бессмысленно. В столь разумном и удивительном мире назначению человека не может быть отведена такая мелкая роль: поесть, поспать, умереть и превратиться в экскременты – какая глупая и подлая ложь! Человек должен выйти из этого скотоподобного состояния и осознать свою личность, сотворенную Богом, узнать себя в Боге.

Окормлением заключённых я занимаюсь около пятнадцати лет. В СИЗО № 6 г. Бахмут много разных групп преступников, начиная от несовершеннолетних, совершивших особо тяжкие преступления, до пожизненно заключённых. Ещё есть те, кто совершил преступления небольшой и средней тяжести, и люди, которые попали под следствие в связи с политическими событиями, происходящими в нашей стране.

Отдельная категория - это хозотряд, те, кто получил сроки за незначительные преступления и трудятся, обслуживая других: работают в пекарне, выполняют какие-то специальные задания, ремонты и так далее. Они имеют возможность посещать храм, который мы построили на территории изолятора и где постоянно совершаем службы. Основной костяк прихожан этого храма - это сотрудники СИЗО, из них состоит приходской совет. Но, как я уже сказал, есть и заключённые, которые ходят на богослужения, исповедуются, причащаются.

Для всех остальных заключённых (то есть тех, кто не может бывать в нашем храме) мы по образцу Мариупольского СИЗО делаем молитвенную комнату. Ремонтируем одну из камер, там сейчас ведутся отделочные работы. Потом поставим иконостас, и будет часовня внутри изолятора. Появится возможность совершать там таинства, проводить беседы, молебны.

В настоящее время у меня послушание: прихожу в СИЗО каждую неделю и в комнате психолога исповедую и причащаю заключённых, беседую с ними, мы вместе молимся. Доступ к этому у каждого из них свободный, но прежде нужно написать заявление в соцотдел, на имя заместителя начальника по воспитательной работе, с просьбой о встрече с православным священником. Прошения собирают каждую неделю, после чего я встречаюсь со всеми желающими.

Можно ли привыкнуть к следственному изолятору?

Когда человек впервые попадает в СИЗО или тюрьму, у него случается шок от того, что он там видит. Особенно тяжело тем, кто отчасти по независящим от них причинам попал туда. Есть такие, кто 4-5 лет назад и не помышлял ни о чём подобном, спокойно жил в нормальных условиях. Сейчас там находится немало таких людей, и, конечно, им очень тяжело.

Я уже много лет окормляю изолятор, поэтому как-то свыкся. Хотя привыкнуть к такому нельзя, но смириться - можно. Понимаю, что у этих людей - свой особый путь, свой крест, им тяжело. Поэтому иду с целью помочь, облегчить участь человека, показать ему красоту духовной жизни. Да, его плоть страдает, но можно зажечь огонёк духовной жизни внутри, пробудить веру, показать красоту и исцеляющую силу молитвы.

Того, кто впервые попадает в тюрьму, больше всего пугает ограничение свободы и постоянное пребывание рядом посторонних людей, с которыми приходится сосуществовать порой очень долгое время. В этом отношении на зоне проще, потому что там люди могут свободно выходить из бараков, нет тесноты, вынужденного общения. А здесь, когда в камере несколько человек - бывает, что и до девяти, - это, конечно, очень сложно.

Бытовые условия тяжёлые. Болезни, инфекции - всё есть, потому что множество людей замкнуты в одном помещении. Но администрация заботится о состоянии содержащихся под стражей. Там постоянно делают ремонты, и сами заключённые обустраивают свою жизнь, приспосабливаются. Но привыкнуть к этому, повторю, очень сложно.

Дети за решёткой

Большинство заключённых совершили преступления по обычным статьям - воровство, например. В этой группе есть те, кто попал в первый раз, по неведению или глупости, но есть те, кто сидит уже не один раз.

С малолетними преступниками общение приходится выстраивать очень кропотливо. Конечно, 14-16 лет - это ещё дети. По многим видно, что они вышли из неблагополучных семей. Таких большинство. Им и на свободе несладко жилось, и возвращаться некуда. Это очень печально. Их никто не ждёт, у них нет дома. А в изоляторе - чистая постель, регулярное питание, телевизор, спортзал. И бытовые условия порой даже лучше, чем были у них на свободе.

Содержание детей на порядок лучше, нежели взрослых, они более привилегированны. К ним приходят преподаватели, проводят уроки. Я бываю, к сожалению, не так часто, как хотелось бы, но регулярно. Беседую с ними, говорю о Боге, вере. Очень трудно достучаться до глубины детского сердца, добиться, чтобы ребёнок доверился священнику. Они по-разному воспринимают меня, но усердием можно достичь доброго расположения с их стороны. Слушают обычно охотно, задают вопросы, им многое интересно. Стесняются исповедоваться. Очень трудно расположить их к себе во время этого таинства! Они боятся, не доверяют, но всё-таки удавалось и таких заключённых исповедовать.

Самые страшные люди

Проще всего в духовном плане с теми, кто заключён пожизненно. Раньше этого отдела не было в нашем СИЗО, потом сделали. Вначале я шёл туда с опасением: ведь это люди, которые совершили такое, о чём и помыслить страшно! Но, тем не менее, когда человек получает пожизненное заключение, он осознаёт, что уже не выйдет, и понимание жизни у него меняется. Не у всех, но с теми, с кем я встречался, это было.

Происходило глобальное изменение в понимании жизни. Такой человек начинает глубже понимать и осознавать, для чего она дана, что такое свобода, как надо жить. У многих там крепкая вера. Они читают Священное Писание, цитируют Псалтырь наизусть, знают молитвы, совершают положенное молитвенное правило.

Как-то меня поразило откровение одного человека. Я спросил: «А ты нёс покаяние за свой грех?» (на тот момент он сидел уже много лет). Он ответил: «Да, я два года совершал по триста земных поклонов каждый день». То есть человек действительно потрудился для того, чтобы очистить свои сердце и душу.

Там люди действительно меняются, у них всё не показное. Когда осуждённый понимает, что не выйдет из стен тюрьмы, то у него остаётся только надежда на Бога, поэтому вера у них сильнее. Они доверяют священнику, исполняют то, что я им советую. Им нечего таить, они искренне исповедуются, причащаются, охотно встречаются со священнослужителем. Когда у них бывает возможность позвонить родным, порой и мне звонят, шлют смс. Стараюсь их поддерживать духовно, потому что им очень тяжело. Но в духовном плане с ними легче.

Сложнее всего с теми, кто совершил преступления небольшой и средней тяжести, так называемыми «блатными». Для того чтобы стать на путь исправления, нужна решимость. А там свои законы. Один из них такой: если дал обещание - Богу или человеку, - надо исполнять. И вот этой решимости стать на путь реальной праведности, не нарушать закон у них нет. И если в миру люди легко идут на исповедь, то в этой среде всё не так. Очень сложно подобраться к их душам. Но - стараюсь. Среди них есть верующие люди, но открывать свою душу, исповедоваться для них тяжело.

Окормление тех, кто составляет хозобслугу, проще: они ходят в храм, у них есть семьи, там всё в порядке.

Политические и военные заключённые - категория тоже непростая. Каждый попал за решётку по своим причинам. Больше всего тянутся к Богу и вере они, но у некоторых вера поверхностная. Бывает, человек один-два раза побыл на молитве, исповедовался, поставил Богу свечку - и думает, что его тут же отпустят, всё наладится, и можно будет дальше жить. А не получается. И всё, он отходит, замыкается, вера слабеет. А есть люди, которые, несмотря на все тяготы, сохраняют веру, молятся Богу, стараются прибегать к таинствами и нести духовные подвиги, вспоминают свои ошибки и грехи.

Многие жалеют, что не ценили семью. Человек на свободе, возможно, не очень это понимает, а вот в заключении приходит осознание, что семья - это самое важное. Заключённые переживают, страдают от отсутствия общения. Это тоже влияет на то, как они относятся к жизни, меняет их. Ограничение свободы для некоторых оказывается плодотворным: они возвращаются с пониманием того, насколько важны близкие люди.

Вера проверяется свободой

Конечно, православный человек не должен попадать в тюрьму. Но если такая ситуация случилась, то везде, и особенно в заключении, важна твёрдость намерения. Если человек поверхностный и «пристраивается» к вере, то это сразу видно. Такого вычисляют и соответственно относятся. А того, кто серьёзно несёт тяготы, искренне верует, уважают, дают помолиться. Конечно, бывают случаи, когда то телевизор кто-то включит, то начнёт спорить или критиковать священников, но такое случается и в обычном обществе. Поэтому если человек стоит твёрдо на своих позициях, то ему нечего бояться. Таких уважают, и ему не помешают жить духовной жизнью.

Если заключённый уверовал уже в изоляторе, то к нему относятся с пониманием. Насколько изменится жизнь такого человека, зависит от него самого. Важно, как он поведёт себя в дальнейшем. Одно дело, когда он в стеснённых обстоятельствах приходит к вере. А когда в миру свобода не ограничена, то сложно устоять против соблазнов и греха. И вот именно здесь проверяется вера, была ли она настоящей, - на свободе, а не в тюрьме. Сколько он аккумулировал веры, как он сможет защищаться с её помощью от соблазнов? - вот что важно.

Статистика говорит, да и сама жизнь подтверждает, что если человек возвращается в семью, его ждут, то дальнейшая жизнь сложится у него благополучно. Если же нет близких, жилья, работы - таким очень трудно выстоять, всё выдержать и не попасть в тюрьму снова. У нас большой пробел в вопросе реабилитации заключённых. Это проблема, которую Церковь одна решить не может, нужны государственные программы.

Понятия против канонов

Мне задавали вопрос, как быть, если тюремные законы («понятия») вступают в противоречие с православными канонами и правилами. Отвечу честно: я в это не углублялся и не изучал. Мне и сотрудники СИЗО не рекомендовали этого делать, говорили: «Не погружайтесь в это!» Конечно, там есть свои законы, но с противоречиями я не сталкивался.

Там ведь главными просто так не становятся. Выбирают по достоинствам, качествам: рассуждению, уму, воздержанности, образованию. То есть не бывает так, что кто-то захотел - и стал старшим. Тот, кого выдвигают, не может поступить нечестно или безнравственно, за такое там придётся нести ответственность. За моральной стороной пристально следят.

Сталин когда-то сказал, что тюрьма - это монастырь, только с более строгим уставом. Что-то в этом есть. Там действительно строгий порядок: воровать ни в коем случае нельзя, нужно делиться со всеми. Повторюсь, я не углубляюсь во всё это. Понятно, что греха много, он везде, и тюрьма - не исключение. Но в то же время хочется видеть какое-то просветление, поэтому я стараюсь смотреть на лучшие стороны этих людей.

Чем может помочь священник?

Священник, который идёт окормлять заключённых, должен иметь веру и любовь ко Христу. Сам Господь сказал: «в темнице был, и вы посетили Меня» (Мф. 25:42). Это значит, что мы идём к Спасителю, встречаемся с Богом. Когда я говорю заключённым, что рядом с нами Христос стоит, это очень умиляет, даёт особую благодать. Господь Сам отождествлял себя со страждущим человечеством, с теми, кто пребывает в темнице, в заключении. Поэтому стараюсь оценивать человека не по его грехам, а по его покаянию, протянуть руку помощи.

Чем священник может помочь заключённому? Думаю, одна из самых главных вещей - стать ему другом. А наивысшее достижение - это стать духовным наставником.

У меня был интересный случай недавно. Семья приехала, попросили освятить хозяйство. Живут они в посёлке Зайцево, возле линии разграничения. Я ответил, что у них свой священник есть, он им поможет. Но отец просил, чтобы приехал я: «Помните, я храм строил в СИЗО?» И я его вспомнил, мы общались. У него семья, дети, большое хозяйство. Поехали, освятили всё. А рядом - война.

Этот человек уверовал в заключении, но теперь, когда в его жизнь пришло ещё одно испытание - война, - приехал ко мне, обратился к Богу за защитой, и это очень важно. Ведь одна из наших главных задач - дать людям надежду, донести, что с верой можно всё победить, пройти все испытания.

Записала Екатерина Щербакова

По словам протоиерея Александра Григорьева, занятие иконописью часто способствует условно-досрочному освобождению… "Участие осужденных в богослужениях и занятие их иконописью очень часто способствует условно-досрочному освобождению. Поэтому пример осужденного абаканской колонии N 35 в республике Хакасия Александра Манжукова, о котором в последние дни сообщают все СМИ, вряд ли можно считать исключением. Вера в Бога всегда преображает жизнь человека, и даже в таком месте, как тюрьма, он может расти над собой. Верующим осужденным Господь всегда помогает, они постепенно становятся добрее и терпеливее, начинают участвовать в поддержании определенного порядка, меньше играют в азартные игры", – заявил в интервью "Русской линии" бывший настоятель храма св. блгв. кн. Александра Невского в СИЗО "Кресты" протоиерей Александр Григорьев, комментируя сообщение СМИ об условно-досрочном освобождении осужденного А.Манжукова за успехи во Всероссийском конкурсе православной живописи и иконописи. Конкурс был организован Синодальным отделом Русской Православной Церкви по взаимодействию с Вооруженными силами и правоохранительными учреждениями. Икона Божией Матери, написанная Александром Манжуковым, заняла на конкурсе второе место, сообщает ИТАР-ТАСС. 25-летний осужденный из Абакана отбыл в колонии 8 лет за умышленное причинение тяжких телесных повреждений, повлекших смерть. По приговору он должен освободиться через год. За примерное поведение и успех во всероссийском конкурсе суд постановил освободить его условно досрочно. На новую жизнь Манжукова благословит епископ Абаканский и Кызылский Ионофан. "Сегодня приедет Преосвященный Ионофан, наградит его грамотой за второе место и подарит икону. Манжуков верующий. Несколько раз приезжали к нему из нашей епархии, он общался с ними", – рассказал пресс-секретарь хакасского управления службы исполнения наказаний Алексей Константинов. Вместе с тем, по словам протоиерея Александра Григорьева, не надо забывать, что осужденного могут освободить досрочно только в том случае, если он вел себя примерно. "Условно-досрочно освобождают не только тех, кто участвует в конкурсе иконописи, но еще и тех, кто не нарушал распорядок, хорошо трудился. Если заключенный сидит в тюрьме общего режима, то его могут освободить с 2/3 срока. Например, если его осудили на 6 лет, то условно-досрочное освобождение он может получить только через 4 года. Однако если он хулиганил, пьянствовал (что в тюрьме тоже не редкость), то его условно-досрочно не освободят. Если же речь идет о колонии строгого режима, то осужденного обычно могут освободить только через 3/4 срока, на который он был осужден", – отметил священник. Поэтому "одного участия в конкурсе недостаточно". "Решение об условно-досрочном освобождении принимает суд, а тюремная администрация может только ходатайствовать об этом. Вообще условно-досрочное освобождение – это очень хороший козырь в руках администрации. Любому нормальному осужденному невыгодно нарушать режим, чтобы не сидеть лишний год; если он не пьет, не хулиганит, не дерется, тюремная администрация может подать в суд ходатайство о его условно-досрочном освобождении. Но поскольку есть осужденные, которые отличаются безбожием и гневливостью, то им трудно сдержать себя, и они не могут все время прилежно себя вести. Верующим же в этом помогает Господь", – подчеркнул отец Александр. Русская линия

С оветуют, как вести себя на зоне и перед судом лучше, чем адвокаты. И еще умеют бороться с гомосексуализмом. Почему служить в тюрьме тяжело, - «Городу 812» рассказал глава Отдела по тюремному служению Петербургской епархии протоиерей Олег СКОМОРОХ.

Поверь, побойся, попроси

- Сколько верующих и сколько храмов в петербургских тюрьмах?
- Всего храмов одиннадцать. Они есть во всех городских изоляторах и колониях. Постоянные общины при этих храмах состоят из 20-30 заключенных.

- Почему так мало верующих в тюрьмах? По статистике, в Петербурге, например, около 70% горожан - православные.
- По данным всероссийской переписи осужденных (она проходила в 2009-2010 годах), 67% заключенных назвали себя православными. Это сравнимо с количеством верующих на свободе. Но мы говорим о тех, кто ведет жизнь воцерковленных христиан: соблюдает посты, регулярно посещает церковь, исповедуется. Таких и в миру мало - порядка 5-7 процентов.

- Каков штат тюремных священников?
- Сейчас места лишения свободы в Петербурге окормляют около 20 священников, закрепленных за каждым СИЗО или колонией. Для них это - постоянное послушание, так как не любой священник может служить в тюрьме.

- Чем тюремное служение отличается от обычного? Вы не чувствуете опасности, находясь среди преступников?
- Нет, потому что нахожусь внутри храма, и сотрудники охраны сопровождают священника постоянно. И по моему мнению, есть что-то особенное в молитве, которая совершается именно в тюремном храме. Люди, пришедшие сюда, прилагают существенный труд, чтобы попасть на службу. Основные постулаты уголовного мира: не верь, не бойся, не проси. Те, кто ходят в церковь, по сути, бросают вызов этому миру. Они говорят, что веруют. Что обращаются к Богу с просьбами. И что у них есть страх Божий. Их в тюрьме - горстка по отношению к огромной массе остальных заключенных. Большинство из которых живут по принципу: человек человеку - волк.

- Воцерковленным на зоне сложнее живется?
- Не думаю, что к ним относятся с особым уважением или угнетают. Но человек, если уж объявил себя на зоне верующим, то должен вести себя соответствующе постоянно. А это непросто. Ему же иначе другие зэки скажут: «Что ж ты в карты сел играть? Чифир заварил? Как же так?»

- Посещение храма может ускорить освобождение или добавить «плюсик» к характеристике?
- Да. В соответствии с рекомендациями по работе комиссий по социальным лифтам, если осужденный состоит в религиозной организации, это может облегчить ему режим пребывания: чтобы его перевели в колонию более мягкого режима или условно-досрочно освободили.

- Зэки используют религию в корыстных целях, например, чтобы быстрее освободиться?
- Естественно, могут использовать, и я встречал таких. Но мы надеемся, что человек будет посещать храм сперва, возможно, с корыстной целью, а потом изменит мировоззрение. Когда я служил в следственном изоляторе, там был человек, которому за тяжкое преступление грозило лишение свободы более чем на 10 лет. Это был не первый его срок. Как человек сильный, волевой, он старался сразу стать авторитетом, чтобы занять достойное место в тюремной иерархии и обеспечить себе спокойную жизнь в последующие годы. В то же время он стал приходить в храм, приглашать священника в камеру. Следствие шло более трех лет. За это время камера, где он сидел, стала православной. Он, как человек с авторитетом, завел порядок, которому следовали все остальные ее обитатели, а камера была большая - на 15-20 человек. Там были иконы, ежедневные утренние и вечерние молитвы. Заключенные готовились к исповеди и причастию, соблюдали постные дни, не сквернословили, не смотрели телевизор, не били друг друга, не играли в азартные игры. Камеру даже администрация стала называть «православной».

- То есть, авторитет принуждал камеру к православию?
- Точно не было такого! Для меня это тоже был очень важный вопрос. Я и камеру несколько раз посещал. Ее же подследственные не могут выбирать по собственной воле. Туда мог попасть и мусульманин, и неверующий. Этот человек всем говорил: «Мы здесь матом не ругаемся, в азартные игры не играем». То есть своим авторитетом пресекал вещи, которые не полезны для верующих людей. А к молитве никто никого не принуждал. Это был для меня поразительный пример, как даже в условиях следственного изолятора человек, который хочет жить как православный, может это организовать.

Ограбил старушку - отработай

- Что самое сложное в тюремном служении?
- Двадцать лет назад самым сложным было пройти в тюрьму, обустроить храмовые помещения. Сегодня самое сложное - индивидуальная работа. Служить тяжело, и тяжесть эта - от самого места. С одной стороны, подследственные находятся в очень тяжелом состоянии - остро ощущают изменения в образе жизни, озлоблены. С другой стороны, многие сотрудники администрации смотрят на священников с чувством снисхождения, что ли, и непонимания. Как будто мы их только от работы отрываем! Нас воспринимают как некое развлечение для арестантов. Вся эта обстановка сама по себе тяжела. Но посещение священниками мест лишения свободы очень важно. Это благоприятно разряжает атмосферу.

- С чем к вам обращаются в тюрьмах?
- Просят исповеди, духовной беседы. Исповедуются в том числе и в преступлениях. Даже если человек признается в убийстве на исповеди, а на следствии не признается, никто не узнает. Тайна исповеди охраняется и Церковными канонами, и государством.

- Вы просто отпускаете грехи или как-то наказываете?
- Есть каноническое право, в котором говорится, что священник должен делать, если, допустим, человек сознается в убийстве. Церковная епитимья - наказание - отлучает от причастия на разный срок. Если это убийство по неосторожности - на три года, за более тяжкое - на пять лет, и так далее. Есть целая система церковных наказаний. Например, человек в течение определенного срока должен читать покаянные молитвы, совершать коленопреклонение, накладывать на себя пост. Но это не значит, что всегда за убийство будет одно установленное наказание. Нет такого «уголовного кодекса» в православии. Потому что каждая история уникальна. Приведу практический пример. Был случай, когда человек на исповеди признался в убийстве. Епитимья была такая: чтобы он в течение всего срока наказания ежедневно молился об убитом им человеке и о семье его и чтобы заработанные деньги отправлял родственникам убитого. Я знаю случай, когда священник обременил преступника, ограбившего пенсионерку, работой в доме престарелых.

Заключенные делятся на блатных, мужиков, обиженных и т.д. Уголовно-исполнительная система учитывает эту иерархию в воспитательной работе. Учитываете ли вы это в своей работе?
- Нет. Мы стараемся не обращать внимания даже на то, по каким статьям осужден человек.

Как быть с кастой неприкасаемых - на причастии, например? По тюремным законам к этим людям нельзя не только прикасаться, но даже трогать предметы, которых они сами касались.
- Это один из сложных вопросов. Он не решен окончательно, и я не знаю, можно ли это сделать, пока существует тюремная субкультура. Каждый раз он решается по-разному. Бывает, что, понимая свое положение, эти люди сами не приходят в церковь. Либо появляются, но на исповедь и причастие подходят последними. Как правило, священник не знает, кто из какой касты. В других странах эту проблему принципиально решили. Там режим содержания заключенных - не отрядный, а камерный. Для борьбы с тюремной субкультурой это очень эффективно. Потому что трудно выделить разные касты, если в камере живут всего двое. В Петербурге тоже скоро построят СИЗО европейского типа - в Колпине. Каждая камера там площадью 28 квадратных метров рассчитана на четыре человека. В ней два окна, изолированный санузел, проведенные заранее радио и ТВ. Запланировано строительство храма.

Священник - о служении в тюрьме: принуждают ли там к православию, используют ли религию в корыстных целях...

«Мы служим не за процент»

- Бывает ли, что заключенные переходят из одной веры в другую?
- Чаще всего переходят в православие из протестантства. Например, несколько лет назад по колониям часто ездили иностранные миссионеры. Собирали в клубы осужденных, раздавали Библию, гуманитарную помощь и крестили всех. Не хочу, чтобы это выглядело как укор евангельским христианам, но зачастую верующему человеку нужно, чтобы его вера была обличена в конкретную форму: чтобы были храм, иконы, чтобы он разговаривал со священником, который совершает таинства Церкви. Надо сказать, что сейчас у представителей всех традиционных вероисповеданий в заключении есть возможность на реализацию духовных нужд. В местах лишения свободы есть общины пятидесятников, баптистов. В некоторых открыты молитвенные комнаты для мусульман и иудеев.

- В тюрьмах распространен гомосексуализм. Что это - грех, болезнь, норма?
- Грех. Если мы будем относиться к этому как к болезни или к норме, получится, что мы это оправдываем. Если человек страдает такой страстью и она не излечивается, то он, по крайней мере, может остановить грехопадение. Для борьбы со своими страстями хорошо помогает воздержание. Когда человек чувствует, что у него что-то не так, и не может с этим справиться, некоторые уходят в монастырь.

- Монастырь-то - мужской…
- Понятно. Человек может иметь любую физиологию, но, как и представитель традиционной ориентации, в монастыре он себя воздерживает. К сожалению, сейчас все больше стран, где гомосексуализм считается нормой. И даже напоминание о том, что это грех, там приравнивается к преступлению! У меня есть знакомый православный священник (не из Русской Православной Церкви), который служил несколько лет в Канаде и потом уехал оттуда. Одной из причин было то, что ему запрещали говорить, что гомосексуализм - грех.

- Что бы вы сегодня изменили в отношениях тюрьма-Церковь?
- Я бы предложил изменить действующее законодательство, чтобы у священника было больше возможностей для встреч с подследственными и осужденными. В западноевропейских странах, например, священники входят в штат тюрем, получают зарплату от государства. Такая идея обсуждается и в России. В конце прошлого года вышло постановление правительства о том, что в территориальных органах ФСИН должны появиться специалисты, отвечающие за работу с верующими. Сейчас решается вопрос - кто будут эти специалисты. Несколько лет назад в регионах проводился эксперимент, когда священников на контрактной основе принимали в колонии и в изоляторы. В целом опыт положительный. Но после того как сменилось руководство российского ФСИН, эксперимент остановился.

- Платили много?
- Нет, на вольнонаемных должностях зарплаты небольшие. Но вопрос не только в деньгах, а в том, что это дает священнику возможность находиться в учреждениях на правах работника. У него «развязаны руки», у него больше времени. Деньги позволяют окупить транспортные расходы или что-то еще. Осужденные же обязательно просят Библию, свечи, иконку, нательный крестик, молитвослов. Все, что священник приносит в тюрьму, он раздает бесплатно. Невозможно же там за деньги продавать свечи.

Иногда нам говорят: «Вот вы всё ходите-ходите, а как мало зэков потом исправляется». Но мы не должны гнаться за статистикой. По Евангелию, пастырь, имеющий сто овец, оставит 99 благополучных, чтобы найти одну заблудившуюся. И когда он ее находит, то радуется за нее одну больше, чем за те 99. Где здесь процент? Если хотите - это и будет наш процент. Но мы говорим не об этом. А о том, что у людей есть возможность использовать то время, пока они находятся в тюрьме, для изменения своей жизни.

Священник - о служении в тюрьме: принуждают ли там к православию, используют ли религию в корыстных целях...

Как правильно молиться в тюрьме

Первый в России молитвенник, адаптированный для тех, кто за решеткой, сделали в Петербургской епархии. В книжке 30 молитв. Среди них - «Перед отправкой по этапу», «При заселении в камеру», «Когда угрожает опасность», «После завтрака, обеда и ужина», «Перед тем как выпить святую воду» и другие.

По словам составителя молитвослова чтеца Петра Белова, эта книжечка - самый главный проект тюремного отдела Петербургской епархии на сегодняшний день. Две тысячи пилотных экземпляров уже раздали заключенным. Им понравилось.

В епархии проанализировали жизнь и режим арестантов, а также вопросы, которые их часто беспокоят. Оказалось, многие из сидельцев не то что молиться - читать не умеют. Поэтому молитвослов написан простым понятным русским языком. Молитвы адаптированы под нужды контингента.

По словам Белова, самые востребованные у арестантов молитвы - «Перед поездкой на суд», «О душах умерших некрещеных людей», «О самоубийцах». Есть раздел, где написано, как правильно молиться от алкоголизма, наркомании, игромании и плотского веселья.
Тюремный молитвослов одобрил владыка Иринарх (глава Синодального отдела РПЦ по тюремному служению). Теперь в Петербургской епархии готовятся к изданию основного тиража и распространению спецмоливенника на всю Россию.

Молитва при заселении в камеру

Священник - о служении в тюрьме: принуждают ли там к православию, используют ли религию в корыстных целях...

Благослови, Господи, этот дом (или это помещение, или эту камеру), и наполни его земными Твоими дарами, и меня (имя), помещенного жить в нем, невредимым от всех злых напастей сохрани, и даруй мне всякое изобилие Твоих небесных и земных благословений, и помилуй меня, по великой Своей милости.

← Вернуться