КОКЕН Франсуа-Ксавье (Coquin, François-Xavier) - известный французский историк, славист, почетный профессор «Коллеж де Франс», автор работ по России: “La Sibérie: peuplement et immigration paysanne au XIX siècle” (Institut d’ Etudes Slaves, 1969), La Révolution de 1917” (PUF, 1974), “1905: la révolution russe manquée” (Complexe, 1985) и др.
У попыток пересмотреть роль России в истории Второй мировой войны и развенчать Великую Победу 1945-го есть свое теоретическое обрамление. Пожалуй, главным обоснованием этих акций служит концепция, ставящая знак равенства между советским коммунизмом, особенно сталинского периода, и германским фашизмом. Но не нужно быть ни приверженцем сталинизма, ни даже русским человеком, проникнутым болью за свое отечество, чтобы видеть фундаментальную неправоту такого отождествления и его заданность интересами политической борьбы вокруг современной России. Достаточно оставаться на позициях неповерхностного всестороннего анализа и научной непредвзятости. О том, почему «два режима, несмотря на формальные сходства, в действительности, различны в главном», в чем состоит сегодня пропагандистский смысл обманчивой формулы отождествления и чем она опасна, размышляет французский историк Франсуа-Ксавье Кокен. Его статья, перевод которой мы представляем читателям нашего сайта, - одно из самых обстоятельных, весомых и независимых выступлений в аналитической печати Запада на эту острую тему.
Редакция сайта и Фонд исторической перспективы благодарят профессора Ф.-Кс. Кокена за разрешение опубликовать перевод данной статьи. Оригинал см.: Coquin Fr.-X. Réflexions sur l’assimilation du stalinisme à l’hitlérisme // Europe. - 2006, janvier – fevrier. – P. 283-307.
Сравнивайте отличия и идите до противопоставлений;
сходства никуда не ведут.
Ален. O театральном искусстве, XXIII.
Существовать значит быть иным.
Реми де Гyрмон. Книга масок.
Само по себе это сравнение не ново; одним из первых, если не первым, отождествил коммунизм и фашизм в начале 30-х годов не кто иной, как французский социолог Марсель Мосс в своих статьях о большевизме. Это предупреждение не помешает французским и британским политикам играть в 30-е годы то на стороне Гитлера против Сталина, то на стороне СССР против нацистской Германии. Но лишь с окончанием войны Ханна Аренд чётко сформулирует и начнёт популяризировать идею тождества, осуждая и гитлеризм, и сталинизм в своих трудах о тоталитарных системах, которые, если верить ей, «превратили зло в нечто обыденное». В воцарившейся атмосфере холодной войны отождествление двух режимов было благоприятно встречено во многих кругах западного мира, в частности в среде русской эмиграции, некоторые представители которой (в частности украинские и грузинские) не гнушались в период оккупации поддерживать нацистов против Сталина. Историк-меньшевик Борис Николаевский, уехавший в 1940 году в США, спустя восемь лет написал, что Сталин даже «хуже Гитлера» и что новая, «более разрушительная, чем предыдущая, война вследствие этого неизбежна»
По обе стороны железного занавеса полным ходом шла гонка вооружений. Каждый лагерь совершенствовал свой военно-промышленный комплекс, а западные стратеги отрабатывали концепцию «упреждающего удара», чтобы опередить предполагаемое внезапное нападение противника. В начале 50-х годов, в атмосфере идей превентивной войны и маккартизма, американский еженедельник “Тайм” рисовал читателям картину будущей оккупации СССР, показывая на карте даже дислокацию американских гарнизонов в главных жизненных центрах Советского Союза, чья вина состояла в том, что он лишил своего бывшего союзника монополии на ядерное, а вскоре и термоядерное оружие. Поражение СССР представлялось тогда логическим продолжением поражения Гитлера.
Уподобление двух систем продолжалось. В конце концов оно проникло даже в СССР, где ещё в добрежневскую эпоху Василий Гроссман одним из первых провел эту мысль в своей автобиографии «Жизнь и судьба». Его примеру последовала когорта диссидентов, особенно выросшая после Хельсинских договоренностей (август 1975г). Хельсинкские соглашения гарантировали границы СССР и способствовали культурным обменам между двумя блоками («третья корзина»), но в то же время открыли для западной пропаганды первую лазейку, которую принялись расширять противники советского режима. Результат известен. «Черная книга коммунизма» забила ещё один гвоздь: заимствуя название сборника свидетельств об истреблении евреев нацистами на территории Восточной Европы, оккупированной вермахтом , эта книга-памфлет негласно отождествляла с нацистской оккупацией коммунистические режимы, представляя их наследниками и последователями нацистов. А некоторые дошли до того, что заговорили о гитлеро-коммунизме, подобно тому как сталинисты в своё время изобличали гитлеро-троцкизм.
Короче, Гитлер настолько стал эталоном варварства и преступлений против человечества, что некоторые публицисты с самым серьезным видом говорят сегодня о «нацизмо-исламизме» или же делают из Саддама Хусейна «нового Гитлера». Красно-коричневая пара превращается в зелено-коричневую или красно-зеленую в зависимости от того, какими очками пользуется смотрящий. И это «reductio ad hitlerum», по выражению либерального философа Лео Стросса, захватило всё медиа-пространство.
*
Вернемся к Гитлеру и Сталину. Да, сходство между двумя режимами есть. Вначале их сближало враждебное отношение к диктату Версальского договора, жертвами которого оба себя считали и против которого оба так или иначе выступали в духе Рапалльского договора (апрель 1922г.), ознаменовавшего возвращение обоих государств на мировую арену.
Во главе обоих режимов, независимо от даваемого им определения, стояла единственная партия диктаторского типа, отвергавшая любую форму классической парламентской демократии. Обе системы провозглашали более или менее сходный культ личности своих лидеров, которые персонифицировали режим. Тот, кто по политическим, моральным или религиозным причинам отказывался подчиняться, более или менее жёстко преследовался, о чем свидетельствовали существовавшие при обоих режимах концентрационные лагеря. Даже если нацистские лагеря смерти отличались от советских лагерей по перевоспитанию, и те, и другие противоречили правовому государству, были его отрицанием.
Кроме того, оба режима являлись пропагандистскими государствами, где послушные властям СМИ стремились заглушить любое критическое выступление и распространяли только официальные точки зрения, подаваемые как единственно верные. Не избежало этой участи даже искусство; оно служило пропаганде, отрицавшей любую форму «дегенеративного» искусства, и прославляло, в одном случае, германскую расу и культуру, в другом – социалистический реализм. Как показала недавняя выставка советского искусства в Москве, сходство между двумя «школами» поразительно: образ пышущего здоровьем и излучающего оптимизм советского колхозника напоминал лучшие образцы германской расы.
В обоих случаях результатом стало появление официального искусства, отдававшего предпочтение помпезности и неумеренности. Об этом свидетельствуют, например, планы модернизации Берлина близкого к Гитлеру германского архитектора Альберта Шпеера, а также планы строительства Дворца советов в Москве на месте храма Христа Спасителя. Здание предполагалось увенчать огромной статуей Ленина в стиле статуи Свободы над куполом американского Капитолия.
Советско-германский пакт 1939 года, который обычно рассматривают как прелюдию ко Второй мировой войне, тоже используют для доказательства родства двух режимов, ожесточенно противостоявших друг другу в ходе гражданской войны в Испании. По мнению некоторых историков, пакт якобы свидетельствует о сообщничестве и природном сходстве обеих диктатур. А один из самых знаменитых современных русских писателей даже обвинил Сталина в том, что он доверял одному лишь Гитлеру, которого именно советские чистки 30-х годов будто бы вдохновили в 1934 году на \"ночь длинных ножей\", на ликвидацию Рема и его коричневорубашечников.
Последствия пакта - захват Польши и быстрая оккупация прибалтийских стран, совершенные с пренебрежением к нормам естественногоправа - приводятся как иллюстрация жестокости и цинизма, присущих в большей или меньшей степени обоим режимам на протяжении войны. Однако имелось и существенное различие: нацистское насилие осуществлялось прежде всего против народов других стран, в то время как насилие Сталина было в значительной степени направлено против собственного народа и даже против собственных военнопленных, оставляемых врагу без защиты Женевской конвенции и Красного Креста: советский солдат не должен был живым попадать в руки врага.
Другое сходство - недавно во Франции опубликовали материал о захвате произведений искусства в годы Второй мировой войны. Под заголовком «Большой грабеж: от военной добычи нацистов до советских трофеев» автор перечисляет произведения искусства и интеллектуального творчества, присвоенные, в частности во Франции, нацистами, а затем конфискованные советскими представителями, которые как будто следовали провокационному лозунгу Троцкого, выдвинутому в ноябре 1917 года: «Грабь награбленное». Красная Армия, пожалуй, еще могла привести в свое оправдание какие-то аргументы, когда речь шла о немецких культурных ценностях, сочтенных трофеями, военной добычей, но это не относится к достоянию других, о возвращении которого печется не одна только Франция и пока безрезультатно…
Даже победа Красной Армии не положила конец отождествлению обоих режимов. В глазах многих публицистов, эта победа лишь привела к смене одной оккупации другой, к смене одного угнетения другим, на этот раз советским, к установлению новых марионеточных режимов вместо прежних, основанных в обоих случаях на страхе и репрессиях. С этой точки зрения советская оккупация могла завершиться только с крушением самого режима, которое некоторые без колебаний сравнивают с разгромом режима нацистского, первым оказавшегося на свалке Истории.
*
Завершим на этом краткое перечисление явных признаков сходства, в общем-то хорошо известных, между двумя режимами, таких как монополия власти и единственная государственная партия, политическая полиция, государственная пропаганда, господство секретности и цензуры, тоталитарная диктатура, культ (здесь – фюрера, там – генерального секретаря), атомизация общества, не забудем о преследованиях по религиозным причинам, культуре насилия, всеобщем страхе, будь-то реально обоснованном или нагнетаемом и т.д. Одного этого достаточно для сопоставления двух режимов и легитимности такого сравнения. Однако следует ли их отождествлять? Можно ли из этих аналогий сделать какой бы то ни было окончательный вывод?
Давайте сравним кита и слона. Возможно ли вообразить более сходных животных? Разве не являются они со всех точек зрения похожими, причем не только своими огромными размерами и кожей серо-стального цвета? Оба животные – млекопитающие, позвоночные и живородящие, рождающие одного детеныша; оба, к тому же, «биологически корректны» и притом (ещё одно сходство) находятся на грани исчезновения из-за тоталитарной диктатуры, установленной человеком над природой. Но это уже другая история. Добавим, что кит некогда был четвероногим, что ноги слона и плавники кита дарят гурманам мгновения незабываемого блаженства, и вот их тождественность кажется полной.
Значит ли это, что их нельзя отличить одного от другого? Откровенно говоря, кто в такое поверит? Здесь как раз и стоит вспомнить об Алене, рекомендовавшем меньше думать о сходствах, чем о различиях, учитывая (уточнял он), что наши истины – всего лишь имеющие видимость правды ощущения. Действительно, различий между двумя этими животными видами сколько угодно, как и между двумя «тоталитаризмами», и эти различия в глазах историка не менее многочисленны и значимы, чем сходства. Ограничимся кратким упоминанием некоторых самых разительных, начиная с условий, при которых две эти силы возникли и пришли к власти.
Как известно, Гитлер оказался у власти в стране, побежденной в Первой мировой войне, - в определенном смысле жертве Версальского договора. При этом Германия на своей территории не испытала (в отличие, например, от Франции и России) ужасов войны, ее экономика и общество пострадали сравнительно мало. Именно большинство немцев из различных социальных слоёв, от элиты до широких масс, подталкиваемое чувством национальной обиды, духом реванша или националистическими амбициями, продемонстрировало своего рода «моральное банкротство» и привело к власти Гитлера и его партию, созданную своим лидером и служившую ему.
Ничего похожего не было в России, где Первая мировая и тем более Гражданская войны уничтожили значительную часть элиты и образованных классов, а также раздробили гражданское общество, находившееся в стадии формирования в последние десятилетия царизма. Не говоря уже об изгнании цвета интеллигенции, летом 1922 года принудительно высланного, по распоряжению Ленина, Троцкого и Политбюро, на «философском пароходе» . Из-за этого кровопускания общество оказалось отброшенным на несколько десятилетий назад. Потеря его самой просвещенной части, безусловно, сыграла роль в победе большевистской партии, призвавшей Сталина ее возглавить. Сама партия отнюдь не была сталинским творением. Очевидно, что возвышение и всевластие её генерального секретаря были, по меньшей мере, облегчены исчезновением всех тех, кто мог бы противостоять ему извне и предостеречь страну от перегибов сталинской политики.
Интеллектуальные и моральные (а не только социальные) силы сопротивления страны, то, что можно назвать иммунной защитой общества от абсолютизма, оказались очевидно ослабленными, в несравненно большей степени, чем в Германии. Отсутствие противовеса не могло не сказаться на характере режима.
Едва ли можно ссылаться, как это иногда делают, на капиталистический режим нацистской Германии и советский «государственный капитализм», настаивая на сходстве двух стран. Гитлер и нацистская партия не нанесли никакого ущерба капиталистическому режиму и крупной буржуазии своей страны.
Те пережили Первую мировую войну, а некоторые представители деловых кругов (причем вовсе не малозаметные) даже оказывали финансовую поддержку нацистской партии как до, так и после 1933 года. Что касается государственного капитализма в СССР, иногда именуемого «государственным феодализмом», то он являлся капиталистическим только по названию: в отсутствие всякой свободы предпринимательства, частных капиталов и инвесторов, а также рынка, сколько-нибудь заслуживающего такого определения, советская экономика была на самом деле приказной, руководимой централизованным и всемогущим партийно-государственным аппаратом, в противоположность германскому капитализму, который пережил и Вторую мировую войну и которому даже не пришлось возрождаться из пепла. Следовательно, СССР не был капиталистическим государством, так же как нацистская Германия не была государством социалистическим, и не было ничего общего между образованным, грамотным германским буржуа (или мелким буржуа) и полуграмотным советским пролетарием-полукрестьянином.
Главное же различие двух режимов коренилось, прежде всего, в идеологии. Как известно, нацистский режим утверждал главным образом превосходство предполагаемо чистой германской расы, для которой требовалось жизненное пространство, соответствующее ее амбициям… за счет соседних народов. Взяв на вооружение романтическую тему оригинальности и особой миссии каждого народа и используя ее в целях агрессивного национализма, нацистские идеологи, вслед за Розенбергом, восхваляли особые права германского народа. Мало того, что они отвернулись от универсализма эпохи Просвещения во имя иррациональных ценностей крови и расы, они отвергли идеи равенства и братства, провозглашенные Французской революцией; их (пан)германский мессианизм вылился в деление человечества на две категории: арийскую «расу господ», с одной стороны, и низшие виды «недочеловеков», предназначенных быть порабощенными или истреблёнными.
Излишне более подробно рассматривать эту хорошо известную идеологию, на основании которой, среди прочего, оказались уничтожены, к счастью лишь частично, европейские евреи. Но нельзя не отметить, что претензия на превосходство германской расы вместе с требованиями все большего жизненного пространства придавала внешней политике нацистской Германии бесспорно наступательную и даже агрессивно-авантюристическую направленность.
В этом у Германии тоже не было ничего общего со сталинским СССР, о чем среди прочего свидетельствовала даже символика двух стран. Свастика, языческий знак, возникший как эмблема космической стихии, но ассоциируемый в данном контексте с расистскими идеями, и имперский орел, занимавший столь почетное место среди нацистских символов, совершенно противоположны советской эмблематике. Достаточно вспомнить павильоны обеих стран на Всемирной выставке 1937 г. в Париже, разместившиеся друг напротив друга: с одной стороны – нацистский орел, сжимающий в когтях оберегаемую им свастику, с другой – хорошо известная пара «рабочий и колхозница» (скульптура В.И. Мухиной), «вооруженная» лишь серпом и молотом. Уже тогда их впечатляющее противостояние, в глазах комментаторов, предвещало будущее столкновение.
Серп колхозницы и молот рабочего, как бы они ни использовались, несовместимы с любым расизмом, воинственным или иным. Они сами по себе олицетворяют мирный труд. Название «СССР» тоже не несет в себе никакой этнической или расистской ноты. Наоборот, юристы и правоведы ещё недавно любили подчеркивать, что СССР, из самого наименования которого было изъято всякое упоминание о национальном, был открыт всему миру и готов принять любую страну, изъявившую желание вступить в него. Выбрав название «Союз Советских Социалистических Республик», страна хотела построить некое социалистическое содружество, где (в отличие от «доминионов» Британской Империи, неравноправной по природе) все - русские, татары, буряты, поволжские немцы, евреи, грузины, чеченцы, осетины, армяне, азербайджанцы и другие - были по крайней мере теоретически равны перед законом и где благодаря этому удалось на долгое время погасить этнические конфликты между разными национальностями. Разумеется, теория и практика не всегда совпадали, уважение законности не было основным качеством сталинского режима; однако символ остается символом, со всем эмоциональным зарядом, заключенным в таком провозглашении принципов.
Возможно, некоторые предубежденные умы готовы предъявить режиму Сталина симметричное обвинение в социальном и даже идеологическом расизме. Да, претензия на установление «диктатуры пролетариата», ликвидация кулаков «как класса», уничтожение всех противников социализма в его сталинской версии, казалось бы, в определенной мере дают основания для обвинения в расизме, по крайней мере в переносном смысле. Но эта параллель на самом деле не отражает характер сталинского режима.
Вне всякого сомнения, режим Сталина, ставивший задачу с помощью известных мер установить в СССР социализм, был режимом принуждения, его так называемая волюнтаристская политика состояла в том, чтобы человек служил социализму вместо того, чтобы социализм был на службе у человека. И всё же советский режим, в том числе и сталинский, вопреки всему оставался социалистическим. Пусть даже искажённая Сталиным и его приближенными, социалистическая идея, составлявшая саму основу многонационального режима, а также учение о классовой борьбе не могут быть отождествлены с какой бы то ни было формой расизма.
Какова бы ни была их окраска, социалисты XIX века, ставившие задачу уничтожения любой формы эксплуатации, как известно, единодушно видели в социализме идеологию индивидуального и коллективного освобождения. Утопическая или нет, идея социальной (и экономической) эмансипации, по крайней мере коллективной, несмотря ни на что, оставалась характерной для социализма даже в сталинский период, оказывая сплачивающее и идеологически цементирующее действие. Только это объясняет международное влияние СССР в 30 - 40-ые, а также в 50 - 60-ые годы, когда Сталина и его режим воспевали бесчисленные представители зарубежной интеллигенции, как это делали философы эпохи Просвещения в адрес Екатерины Второй, приветствуя в ней «северную Семирамиду», невзирая на наличие крепостного права и социальное угнетение в годы её царствования. Так же, как можно было говорить о характерном для Франции XVIII века «русском мираже», перед которым не устояли многие французские философы, следует говорить и о «советском мираже» в среде, в частности, французской интеллигенции, видевшей свой долг в антифашизме и не устоявшей перед фантомом просвещенной диктатуры Сталина «с приветливой улыбкой».
Будь-то «друзья СССР» или нет, рабочие, профсоюзные активисты, писатели и многие другие их попутчики – все эти «революционеры по доверенности» были убеждены, что перед лицом расистской и антисемитской Германии СССР олицетворяет дружбу и равенство между народами, а также вытекающую из этих принципов волю к миру. Все эти «люди доброй воли» и другие простофили, вольно или невольно давшие себя одурачить, известные под именем «прогрессивное человечество», считали советскую пропаганду в целом правдивой и уверяли себя в том, что социализм, даже сталинский, не мог полностью предать ни свой изначальный дух братства, ни свою приверженность служению человеку и всем людям. Не будем забывать, что во время войны в Испании СССР считался главным оплотом в борьбе против фашизма. И даже такие, как Бердяев, в 30-ые годы могли задумываться о соотношении ложного и истинного в коммунизме, будь это коммунизм сталинский или иной. Иными словами, «родина социализма» в то время, в разгар мирового кризиса, выглядела лабораторией будущего.
Средства, применявшиеся Гитлером и Сталиным, могли быть в определенной степени сходными, но их цели были совершенно противоположными. Более того, в то время как средства уничтожения и подавления полностью соответствовали нацистской идеологии, они являлись искажением идеи социализма, отходом, отречением от неё. В этом контексте отождествление «диктатуры пролетариата» и борьбы Сталина за «построение социализма» с некой формой социального или идеологического расизма отдаёт софизмом и является ложным.
Чтобы в этом убедиться, достаточно привести свидетельство бывшего противника франкизма, коммуниста и участника Сопротивления, переквалифицировавшегося в члена Французской академии, который недавно говорил по радио о том, что и сегодня можно пожать руку бывшему коммунисту, пусть даже сталинцу, а к бывшему нацисту остается только повернуться спиной, ибо первый всего лишь ошибался, а второй являлся преступником. Сотрудничество с нацистской Германией, по его мнению, было преступлением против человечества; сталинистами же становились скорее в угаре либо по недомыслию… Признаем положительным хотя бы то, что этот человек не замалчивает свое прошлое и не пытается, как многие другие, компенсировать его нарочитым антисталинизмом.
Надо ли напоминать, что пролетарии, согласно учению и практике Советского Союза, никогда не отождествлялись с «расой»? Отвергая капиталистические правила игры и призывая эксплуатируемых «всех стран» взять судьбу в свои руки, стать творцами собственной истории вместо того, чтобы быть ее объектом, пролетарии, по мнению марксистов, предвосхищали будущее человечество, наконец-то освободившееся от угнетения и способное использовать природу во благо всех людей. Предвестник бесклассового человечества, достигнувшего примирения с самим собой, - и в этом состояла его всеобщая миссия - пролетарий воплощал предполагаемый «смысл Истории», главным субъектом которой он становился. И пусть реальность жестоко опровергла эти распрекрасные предвидения, это ничего не меняет в том, что чистокровные арийские сверхлюди, обутые в сапоги и с касками на голове, ни в коей мере не могут отождествляться с «пролетариями всех стран», чьей задачей по определению было преодолеть социальные и национальные антагонизмы в своих странах и тем самым уменьшить неурядицу в мире.
Точно так же нельзя отождествлять нацистскую партию и ее пропагандистское государство с коммунистической партией и «диктатурой пролетариата». В то время как Гитлер и нацистская пропаганда всемерно толкали страну к агрессивной политике и мобилизовали силы общества на непрерывное расширение жизненного пространства Третьего Рейха, коммунистическая партия (в СССР – ред.) ставила задачу совершенно иную: привлечь трудовые массы (а значит большинство населения) к строительству их собственного будущего, привлечь их к управлению собственным государством, по крайней мере пока оно… не начнет «отмирать». Иначе говоря, ввести народные слои в Историю и позволить русскому народу явить миру то «новое слово», носителем которого его издавна считали революционеры. Конечно, каждый волен отвергать подобные проекты как химерические или неискренние. Однако остается главное: по своему характеру и деятельности две партии служили настолько диаметрально противоположным целям, что отождествлять их невозможно.
Несопоставимо, в свою очередь, и отношение двух режимов к праву и насилию. Германия – страна с традицией римского письменного права, известная целой плеядой именитых юристов, таких как Савиньи, один из создателей исторической школы права, - имела все основания гордиться своей богатой юридической культурой. Поэтому незаконные приговоры, уничтожение политических противников, чрезвычайные трибуналы, не говоря уже о расовых преследованиях, нарушали укоренившиеся юридические нормы страны и бросали вызов правовому сознанию населения. В России, издавна строившейся на началах неограниченной автократической власти, многое было иначе: крестьянство, составлявшее подавляющее большинство населения царской Империи, вплоть до 1917 года не знало другого права, кроме устного права и обычая, которые менялись в зависимости от места жительства и обстоятельств, а письменное право, оформленное в законы, запаздывало. Жителям этой империи, где народ долгое время почитал в царе источник не права, а «справедливости\", не были свойственны ни культ права, ни его фетишизация, а «народное чувство справедливости» превалировало над формальным правом, которое очень часто ассоциировалось с несправедливостью, формализмом и притеснением. Юридические нормы отнюдь не отличались незыблемостью, а вмешательство власти в ходе чисток и политических процессов никого особенно не шокировало; и то, в чём за рубежом видели бы явное нарушение закона, в России, где терпимость или даже «фатализм», смирение по отношению к произволу были, так сказать, естественны, рассматривалось просто как одна из перипетий бытия и не вызывало мгновенно таких принципиальных протестов, как за рубежом.
Из этого следует, что насилие, осуществлявшееся нацистами, и насилие коммунистическое, несмотря на внешнюю схожесть, имеют разный характер, хотя ни то, ни другое не подлежит оправданию. Нацистское насилие, основанное прежде всего на расизме (отметим это еще раз), было поставлено на службу идеи превосходства германской расы и восхваления германского национализма; архаичное и абсолютно деструктивное, это имманентно присущее режиму насилие шло против течения истории и потому заслуживает осуждения вдвойне. Что касается коммунистического насилия, то оно творилось во имя прогресса и высшей социальной справедливости, наступление которых революционеры, как они считали, в нетерпении «торопили». В глазах руководства и большой части населения это насилие выглядело ответом на реальное насилие существовавшего порядка и, следовательно, конструктивным действием, соответствующим историческому ходу. И потому, если мы его и не оправдываем, оно, по крайней мере, несло в себе идею, зачатки будущего и «созидания». Конечно, несчастные жертвы насилия с одной и с другой стороны не были обязаны замечать разницу, однако разница всё же была. В частности, с 1918 года советские руководители объясняли, оправдывали революционное насилие и даже принимали необходимость стать его жертвами, когда это насилие оборачивалось против них самих. Таким образом, две формы насилия в действительности имели разные мотивы, разные цели, и их нельзя ставить в один ряд.
*
Что же касается германо-советского пакта как свидетельства родства двух режимов, движимых желанием поработить Европу к собственной выгоде, то и этот тезис не выдерживает анализа. Как вполне единодушно признают в настоящее время немцы, нацизм был проникнут намерением расширить свое господство на всю Европу, Гитлер проводил авантюристическую агрессивную политику, то блефуя, то бросаясь в рискованные операции, её успехи заставляли молчать его генералов, в результате, фюрер потерял всякое чувство меры. По сравнению с ним Сталин, чья политика - построение социализма в одной стране - носила, главным образом, оборонительный характер, выглядит скорее прагматиком и реалистом, не хотевшим идти на неразумный риск даже «под крышей Коминтерна» . Заключение в августе 1939 года советско-германского пакта, который развязывал Гитлеру руки на Западе и окончательно ставил крест на Версальском договоре, говорило о желании Сталина выиграть время в надежде на то, что обе воюющие «империалистические» стороны истощат друг друга .
По мнению западных комментаторов, этот пакт представляет собой образец цинизма и макиавеллизма. Но в определенном смысле он был лишь ответом западным державам, которым заплатили их же монетой за сговор с Гитлером в момент аншлюса Австрии и соглашения в Мюнхене, ставшего в глазах таких, как Ромен Роллан, настоящим «дипломатическим Седаном». Западные державы пытались повернуть гитлеровский экспансионизм на Восток. Ведь далеко не один Сталин вел двойную игру: британские дипломаты в предвоенные годы явно не гнушались искать пути сближения с Гитлером, стремясь направить его амбиции в сторону СССР с помощью политики «умиротворения». Так или иначе, подписанный за спиной франко-британских переговорщиков пакт вызвал всеобщее удивление: его тогда сочли противоестественным, никто или почти никто из современников не путал в то время агрессивный режим Гитлера с режимом «гениального отца народов», чья близорукая стратегия выглядела в сущности оборонительной и исходившей из обстоятельств .
Правда, никто в то время не знал о подписанном в сентябре 1939 года секретном протоколе, по которому Советский Союз мог аннексировать прибалтийские государства и целый кусок восточной Польши, еще в 1917 г. входившие, отметим попутно, в состав почившей царской империи. Эта аннексия, однако, не помешала Англии, а затем и США предложить в начале лета 1941 года союз СССР, на чью территорию уже вторглись гитлеровские войска. В то время они нисколько не смешивали Советский Союз с нацистской Германией, даже если у обеих сторон и были свои задние мысли. Тем не менее агрессия против Польши и прибалтийских стран имела последствия и вместе с Катынью и многими другими случаями уничтожения людей послужила основанием в дальнейшем, после войны, представлять СССР как оккупационную державу, которая стремилась к господству с помощью силы и концентрационных лагерей, как ранее - Германия. Это было только отчасти верно, потому что СССР вступил в Центральную Европу в соответствии с соглашениями, достигнутыми в Тегеране и Ялте, и, истощённый войной, рассматривал этот регион не как базу для агрессии, а скорее как опору для обороны, позволяющую разорвать капиталистическое окружение.
Однако распри с титовской Югославией, затем события 1956 года (усмирение Польши и трагедия в Будапеште) и, наконец, «пражский переворот» 1968 года способствовали формированию концепции сталинского и постсталинского империализма, взявшего эстафету у Гитлера. В действительности же контроль над странами народной демократии был не преимуществом, а тормозом: «железный занавес» - своего рода «линия Мажино» - мешал СССР и КПСС эволюционировать и избавляться от сталинизма, который сохранял свое влияние и в СССР, и в странах-сателлитах, обеспечивая единство социалистического лагеря и сохранение общего стратегического равновесия. Как показали последующие события, на самом деле трудно было либерализовать режим после смерти Сталина, не возвратив рано или поздно независимость народным демократиям. Два эти фактора были тесно связаны – в результате смягчение режима и модернизация страны, обречённой вариться в своем марксистском соку, оказались заблокированы.
Лишь после восстановления гражданского общества в сочетании с экономическим и интеллектуальным развитием страны стало возможным свергнуть советский режим, который не сумел вовремя освободиться от сталинских методов. Вопреки предсказаниям большинства западных прорицателей, русский народ сам, без вмешательства извне и бескровно покончил с выдыхавшимся режимом, переставшим олицетворять в его глазах прогресс.
И наконец, последнее различие: трудно себе представить больший контраст, чем контраст между самоубийством Гитлера в его бункере под вагнеровские раскаты советской артиллерии и залпы советских «Катюш», после того, как он привел немецкий народ к катастрофе, и похоронами отца Победы, Сталина, оплакиваемого всем или почти всем Советским Союзом; в трауре были и страны народной демократии, да и не только они . И еще: в то время как уход Гитлера положил конец нацизму, престиж сталинизма пережил своего создателя на долгие десятилетия – его агония длилась почти полвека…
*
Ограничимся здесь этим кратким обзором, из которого видно, что два режима, несмотря на формальные сходства, в действительности, различны в главном, поэтому отождествлять их неверно. Как же объяснить устойчивость и распространённость концепции, ставящей, вопреки исторической объективности, на одну доску гитлеризм (или нацизм) и сталинизм? Это основополагающий и трудный вопрос, и на него нет простого ответа. Чтобы дать ответ, необходимо раскрыть задние мысли и недомолвки, пролить свет на не сказанное вслух, проникнуть в скрытые намерения, то есть сформулировать гипотезы и предложить интерпретации, рискуя, таким образом, приписать формуле тождества больший смысл, чем она имеет в реальности. Ибо такое уравнивание, которое не сводится к простой беспристрастной констатации, отнюдь не бескорыстно, эта формула даёт нам возможность представить себя в лестном свете и получить ощущение чистой совести, очерняя, стирая в порошок противника. А значит, у концепции родства двух режимов могут быть различные интерпретации, причём не исключающие одна другую.
Отметим сразу, что именно сталинизм отождествляют с гитлеризмом, а не наоборот. Ясно, что это одностороннее сравнение ставит целью перенести на Сталина и его режим все гнусности, связанные с нацистским режимом, получившим единодушное осуждение; такое сравнение выражает не столько некую историческую истину, сколько безаппеляционное, открыто полемическое осуждение, за которым скрываются политические соображения.
В действительности же цель авторов этого уподобления явно состоит в том, чтобы изгнать сам призрак марксизма и классовой борьбы, лишить сталинизм, а через него и «коммунизм» всякого оправдания, лишить легитимности опыт, через который прошёл СССР, и окончательно утвердить, таким образом, победу над ними западной политической парламентской демократии – только она считается легитимной.
Кроме того, едва ли вызывает сомнения, что эта редуцирующая формулировка, демонизирующая сталинизм, призвана снять вину с Запада за его собственные ошибки, его соглашательство в период нарастания мощи сталинизма. Ведь культ Сталина заразил не только СССР и страны так называемой народной демократии, вспомним восхваления и панегирики, которыми в 30-е и ещё больше в 50-е - 60-е годы (до появления сокрушительных свидетельств Солженицына) его осыпали не одни лишь записные коммунисты, но и все те, кто слыли тогда в Европе сторонниками прогресса, антифашистами и левыми интеллектуалами, кто торопился в Кремль воздать честь «папаше народов», даже и не думая отождествлять его с Гитлером.
Советские диссиденты 70-х – 80-х годов имели основания считать, что западные протесты иногда вынуждали советских руководителей идти на уступки. Но Запад, которому было свойственно почти мистическое обожествление Сталина, в куда большей степени помог признанию и легитимации сталинского режима. Европа была не просто пассивным наблюдателем. А миф о тождестве сталинизма и гитлеризма, вместо того, чтобы указать и на наше соучастие, снимает с нас всякую вину и дает нам возможность возложить свои грехи на плечи одних лишь советских людей, которых наши дифирамбы Сталину помогали затягивать в воронку диктатуры.
Точно так же шумное осуждение, впрочем, во многом оправданное, германо-советского пакта позволяет минимизировать нашу ответственность за раздел Европейского континента после подписанных в Ялте соглашений. На этом черноморском курорте, который так любил Александр II, три победителя в войне, как властелины, полюбовно разделили между собой Европу, весьма недемократично, учитывая обстоятельства, и в нарушение Атлантической Хартии решив судьбу европейских народов . Сталин, имевший в ту пору наиболее сильные позиции, получил карт-бланш на установление в зоне своего влияния так называемых народных демократий, как он того желал. Красноречива здесь судьба прибалтийских государств: отданные осенью 1939 года Гитлером в качестве возмещения СССР, они вновь были возвращены Советскому Союзу в качестве барыша. Именно исходя из ялтинского раздела, Запад не позволял себе вмешиваться в момент восстания в Будапеште в ноябре 1956 года, в Праге в 1968 году и по другим подобным поводам.
В этих условиях говорить о том, что Европа была «похищена» – не что иное, как явное преувеличение , продукт холодной войны; но эта риторическая формулировка, которая игнорирует соучастие целых сегментов населения соответствующих стран, дает возможность ретушировать историю к собственной выгоде. Главным образом, она позволяет свести к минимуму и даже совсем снять ответственность за раскол Европы с Рузвельта и Черчилля, возложить всю ответственность на Сталина и его режим, представляя его двойником гитлеризма, хотя он не разделял ни доктрину, ни цели гитлеровцев. В действительности Ялтинские соглашения, заключенные в феврале 1945 года, за шесть месяцев до Хиросимы и капитуляции Японии, соответствовали соотношению сил и учитывали ведущую роль «героической Красной Армии» в освобождении Европы от нацистского ярма, а также нечеловеческие усилия всего советского народа и понесённые им несметные жертвы . Кроме того, сердечное согласие в Ялте ставило целью добиться помощи «дяди Иосифа» в войне против Японии – войне, требовавшей всё больше человеческих жертв по мере того, как фронт приближался к японскому архипелагу.
В более общем смысле мода на тенденциозное уподобление гитлеровского и сталинского режимов является для Запада средством свести счеты за холодную войну и взять реванш за долгие годы страха перед сталинским и постсталинским СССР, а ещё - за политическое соперничество, в ситуации которого Запад находился с момента образования СССР. Сегодня, когда страница Ялты перевернута, обвинительная формулировка, отождествляющая режимы, позволяет лишить Россию как морального преимущества – результата ее победы на своей бывшей союзницей (и «сообщницей»), так и ее былого статуса великой державы, представляемого незаслуженным.
Этот тезис выгоден и с точки зрения других целей: подвергнуть позору сталинский режим и через него весь советский опыт - означает в конечном итоге (хотим мы того или нет) установить наблюдение за посткоммунистической Россией, которая, несомненно, является наследницей сталинского СССР, но которая собственными силами освободилась от сталинизма, вопреки всем официальным и неофициальным прогнозам. Россию постоянно подозревают, над ней тяготеет презумпция виновности в тоталитаризме, и, чтобы в некотором роде искупить свою вину, Россия должна допустить всевозможное вмешательство из-за рубежа, что и происходило в течение 1990-х годов, когда она не имела ни возможности, ни права от этого уклониться.
Хотя не формула тождества породила злоупотребления ельцинской эры, она безусловно способствовала прикрытию этих злоупотреблений: разграбления национальных богатств в пользу олигархов и других авантюристов; баснословной коррумпированности президентской «семьи», более всего спешившей упрятать свою добычу в западных банках, естественно, находившихся «в курсе» событий; разрастания мафии; обнищания большинства населения, особенно пенсионеров; сверхсмертности, сопоставимой со смертностью периода коллективизации и/или сталинских чисток. Ответ тем, кто пытался противостоять этому насилию над русским народом, был готов: «На что вы жалуетесь? Это цена, которую надо заплатить за преодоление сталинского наследия и установление «демократии». Когда же будет написана «Черная книга» демократизации, ставшей синонимом разрушения социальных завоеваний, стремительного обнищания, деморализации и социального регресса большинства населения? Форсированная демократизация, создавшая кричащий разрыв между обычными людьми, с одной стороны, и новыми русскими миллиардерами, с другой, возможно, в большей степени подорвала формирование гражданского общества (становление которого уже началось ранее), чем способствовала этому процессу.
Аналогично отождествлению сталинизма и гитлеризма, демократический вымпел скрывает немало иных соображений. Эта полемическая амальгама не только преуменьшает главную роль Советского Союза в разгроме нацизма, не только лишает его лавров победителя, она помогла принять на вполне законных основаниях бывшие народные демократии и бывшие советские республики в НАТО, а затем в Европейский союз, чтобы там защищать их от нового наступления сталинского прошлого. Более того, введение импортной формы демократии в России, предназначенной выбросить сталинизм на свалку истории, позволило без церемоний отодвинуть Россию на периферию Европы, окружить ее и расчленить на части, создав (отметим попутно) на территории бывшей российской Азии коридор для воротил нефтяного бизнеса, которые традиционно мало интересуются требованиями демократии, но весьма чувствительны к собственным интересам. В итоге жители новых мусульманских республик, возможно, попали от Сциллы к Харибде. Но десталинизация обязывает, а нефть, как и деньги, не пахнет.
По иронии истории, как это часто бывает, бывшие союзники СССР осуществили с помощью формулы отождествления нацизма и сталинизма амбициозную политическую цель Гитлера - отбросить «еврейско-большевистский» и коммунистический СССР на окраину Европы и разделить его на части, только на этот раз жертвой оказался не СССР, а Россия, самостоятельно избавившаяся от тисков сталинизма.
Как мы видим, отождествление дает возможность предать анафеме всё советское прошлое: над ним тяготеет тень Сталина, следовательно, от него не должно остаться ни единой страницы. Как Западная Германия покаялась после 1945 года, отказалась от нацистского прошлого и присоединилась к демократической модели своих победителей, так и бывшая Советская Россия будто бы должна реабилитировать себя, отбросив в свою очередь собственное прошлое и собственные национальные ценности, чтобы приобщиться к парламентской представительной демократии западного образца - демократии, которая традиционно является в большей степени демократией политической, нежели социальной. По этой логике судороги демократизации в России должны объясняться «пережитками» сталинского наследия, препятствующими гармоничному переходу к правовому государству и демократии. Короче говоря, десталинизация завершится лишь в тот день, когда Россия окончательно покается и примет западные демократические ценности, которые выдаются за универсальные и единственно верные и утверждение которых недавно даже было сочтено (как некогда коммунизм) концом Истории.
За уравнением «сталинизм похож на нацизм или эквивалентен ему» проглядывает своего рода демократический Священный союз, обладающий уникальной демократической истиной и посему уполномоченный исключать из сообщества европейских народов строптивые государства, не уважающие его ценности, подобно тому, как СССР некогда провозглашал свою модель социализма единственно правильной, на этом основании осуществляя право «социалистического вмешательства» и оправдывая теорию «ограниченного суверенитета». Все формы легитимности заменяются сегодня демократической легитимностью (или считающейся таковой). Любая попытка отойти от западного демократического пути - единственно легитимного - обречена таким образом считаться установлением той или иной формы нацистского либо сталинского тоталитаризма или даже «наци-исламизма». Понятие «сталинизм», которым размахивают словно пугалом, превращается в орудие массового устрашения; им пользуются, чтобы поставить под запрет саму идею революции, будь-то социалистической или несоциалистической, и любые другие утопии.
Давайте поднимем дискуссию на более высокий уровень: сегодня все знают, что как экономика, так и политические учреждения или социальные и даже этические ценности часто служат вполне реальным классовым интересам, хотя это порой и не осознается носителями этих интересов, и следовательно, не могут выдаваться за абсолют. Любопытным образом, с нашими демократическими ценностями дело будто бы обстоит теперь иначе: всех приглашают примкнуть к Демократическому Интернационалу, задача которого - обеспечивать верховенство законов (или диктатуру) рынка, духа личного предпринимательства и поиска выгоды, а также господство судей, чья миссия – выступать арбитрами в политических конфликтах и поддерживать установленный порядок.
Раз уж невозможно арестовать Сталина, чтобы он предстал перед международным чрезвычайным судом за преступления против человечества, можно задним числом приговорить его режим, во имя прав человека и правового государства, хотя Сталин (или Гитлер) не был единственным нарушителем этих принципов - вспомним, в частности, о колониальных империях. Таким образом, подчеркивая сходства и оставляя в тени различия между двумя режимами, Россию, в конечном счете, призывают отречься, вместе со сталинизмом, от целого пласта своей истории и своих национальных ценностей, поскольку сталинизм, какое бы определение ему ни давали, был не чуждым феноменом, навязанным некой пассивной и беззащитной России, а отчасти наследником России дореволюционной – крестьянской, иерархической, авторитарной, где идеологическая власть (православие) и власть политическая шли рука об руку.
То есть обманчивая формула отождествления вычеркивает страницы из реальности и представляет собой политическую оценку, выносимую от имени обвинительной, предвзятой истории. Это оружие пропаганды и холодной войны, перенесенное в область истории, причем истории, переписанной победителями, которые, как водится, кричат: «Горе побежденным!».
Но история не может, оставаясь верной себе, превращаться в суд, а историк, достойный этого имени, - в судью. Действительно, по какому праву и на основании какого свода законов стал бы он выступать, если он может судить только с точки зрения собственных ценностей и своих нынешних концепций, по определению преходящих? Такой предвзятой истории следует предпочесть историю критическую и именно ей вновь дать слово; а долг профессиональных историков - напоминать, в том числе, о том, что роль государства может быть благотворной, что человек и труд являются не только товаром и что демократизация по иностранному образцу может вызвать не меньшие беды, чем те, избавление от которых она сулит. Короче говоря, что ни одна страна не может спроектировать и построить свое будущее, отворачиваясь от своего прошлого и своих корней.
Те, кто привержен критической истории, должны напоминать, что никогда и ничто не может быть завоевано окончательно, что не существует совершенного режима, имеющего основания требовать, чтобы его безоговорочно приняли все остальные. Ведь даже самые прекрасные идеалы могут при определенных обстоятельствах переродиться в свою противоположность, если прекратить или запретить их критиковать и оспаривать. Только критикуя и оспаривая, можно не допустить того, чтобы во имя терпимости - отвергали, во имя свободы - угнетали, а во имя равенства - подвергали дискриминации, как это, к сожалению, многократно случалось в мире на протяжении двухсот лет, отделяющих нас от Французской революции.
*
Итак, доведенная до крайности формулировка, злоупотребляющая отождествлением нацистского и сталинского режимов, не должна вводить в заблуждение: пропагандистское орудие, получившее распространение в годы холодной войны, когда прямое военное столкновение было самоубийственным, – формула эта была направлена, в духе рекомендаций Клаузевица, главным образом, на дестабилизацию противника и одновременно на апологетику западных демократий.
Какую бы долю истины, кажущуюся или реальную, ни содержала эта упрощённая формула, она преднамеренно скрывает реальную природу каждого из режимов, а в итоге ложь, порождаемая умолчанием, возводится в ранг официальной истины. Знак равенства между ретроградной расистской идеологией и «прогрессистской» доктриной освобождения, искаженной в ходе ее воплощения, парадоксальным образом ведёт к частичной реабилитации Гитлера и его режима , чьи лагеря, где совершался Холокост, отнюдь не были просто вариантом ГУЛАГа, и вносит еще больше путаницы в действительно необходимое разбирательство истории сталинизма. Даже если правильнее судить о любом режиме по его действиям, а не по намерениям, намерения нельзя игнорировать полностью, поскольку и они тоже характеризуют его суть. Это относится, добавим, и к нашим западным демократиям, преуспевающим в искусстве приспосабливать принципы и «оправдывать зло действий чистотой помыслов».
Безоговорочные противники гитлеровского режима, советские и в еще большей степени русские люди вовсе не заслуживают того бесчестия, которое тяготеет над нацизмом. А сожаления о том, что нельзя провести новый Нюрнбергский процесс над советскими руководителями, превращаются в игру словами. Дело в том, что эта обвинительная формулировка как раз и заменяет подобный процесс, только при этом обвинение даже не оспаривается и слово защите не предоставляется.
В канун объединения Германии, в 1989 году, Горбачев будто бы сказал германскому канцлеру: «Мы сыграем с вами плохую шутку, избавив вас от постоянного врага». Его слова отдавали чрезмерным оптимизмом, потому что старые антисоветские, русофобские рефлексы отнюдь не исчезли с распадом СССР. С этой точки зрения в какой-то мере прав бывший диссидент Александр Зиновьев, который 10 лет назад в статье «Почему я возвращаюсь в Россию?» писал, что Запад на самом деле стремится лишь «поставить Россию на колени», превратить ее в колонию, покончить с любой «попыткой сопротивления» со стороны её народа, защищающего свои национальные ценности, - всё это (стоило бы добавить) с позиции выдержавшей все испытания демократической «безупречности».
А что сказал бы он сегодня, когда Россию постоянно подозревают в дурных намерениях? Как известно, Европейский союз был создан благодаря примирению бывших врагов, но, по иронии судьбы, страны, вступившие в него последними, принесли с собой чувства обиды, пусть и объяснимые, они культивируют в ЕС антироссийский дух реванша, дух несвоевременный и, что ещё хуже, заразительный. Нельзя, по совести, возлагать на один «проклятый германо-советский пакт» ответственность за развязывание в 1939 году войны, к которой готовились все. Нельзя приравнивать советский контроль к «жестокой оккупации другой тоталитарной империей» или сравнивать руководителей бывших советских республик и народных демократий с обычными коллаборационистами, превратившимися во врагов в собственной стране. Неужели можно ожидать, что НАТО станет помогать восстановлению бывшего польско-литовского королевства на пространстве от Балтийского до Черного моря (называемого уже иногда новым «демократическим морем»), с включением туда, по возможности, Украины и Белоруссии? Или что Европа подвергнет Россию карантину по настоянию её бывших сателлитов, обратившихся в демократическую веру?
Россия находится под постоянным подозрением, теперь ее обвиняют в том, что она угрожает «энергетической безопасности Европы»; причина - она помешала планам иностранного захвата большой части своих нефтяных запасов (через ЮКОС). Добродетельные учителя даже выражают сожаления по поводу «отхода» российского правительства, кстати, не менее демократичного, чем многие другие, «от фундаментальных демократических ценностей европейского сообщества» (которые составляют его кредо) и потому отказываются «обниматься с Путиным» .
Неудивительно, что в обстановке такого давления второе лицо в кремлевской администрации говорит о «пятой колонне», поддерживаемой «внешним врагом», желающим «уничтожить Россию» , а многие его сограждане в глубине души разделяют это убеждение.
Действительно, после того как отождествление гитлеризма и сталинизма помогло дискредитации и распаду СССР, эта трактовка сопровождает разговоры о наших «фундаментальных демократических ценностях» (без них нет спасения) в целях, которые почти не скрывают: навязать России нашу концепцию демократии под предлогом исключения ее возврата к «тоталитаризму». При этом забывают, что ни Россия, ни русские не желают трансформироваться в демократию западного типа и выбросить за борт свою собственную культуру и национальные ценности - ценности социальной, эгалитарной и коллективной, а также солидарной демократии, впрочем, больше теоретические, чем реальные; что они рассматривают нашу либерально-индивидуалистическую и при этом неравноправную, плутократическую и меркантильную демократию не менее критически, чем мы сами оцениваем российскую действительность. Как бы это ни задевало самопровозглашенных демократизаторов, дело самой России – выбрать соответствующий ее тысячелетней истории и ее интересам демократический режим, не подчиняясь никакому внешнему вмешательству современных крестоносцев. Вряд ли мы вправе навязывать ей нашу демократическую модель «под ключ» или устанавливать надзор над русскими с негативным подтекстом, под предлогом борьбы с их предполагаемой склонностью к тоталитаризму.
Вместо того, чтобы в начале третьего тысячелетия провоцировать новый раскол, на этот раз не религиозный, а демократический, было бы разумнее признать, что идеальной демократии не существует, что «демократий» столько же, сколько народов и государств с их собственной культурой и историей. Демократия в зависимости от разных обстоятельств может быть социальной или либеральной, парламентской или президентской, индивидуалистской или ассоциативной, конкурентной или перераспределительной, ориентированной на массовую культуру или на просвещение, светской или опирающейся на религиозные ценности, эгалитарной или коммунитарной, монархической или республиканской, этатистской или децентрализованной, прямой или представительной, плюралистической или авторитарной, буржуазной или народной, консервативной или прогрессистской, синдикалистской илиакционерной, современной или корпоративной, терпимой или ставящей во главу угла общественную безопасность, миролюбивой или агрессивной, органичной или взятой извне, закрытой или прозрачной и т.д. Возможна демократия мнений и демократия неучастия, демократия одобрения и демократия участия, а в более общем плане демократия практическая и демократия формальная, а также демократия как спектакль, демократия опросная, сострадательная, фиктивная, демократия конфискованная и коррумпированная* (*автор перечисляет термины и понятия, используемые во французском политическом лексиконе для описания различных концепций демократии либо политической действительности демократических стран. – прим. ред. сайта) - все возможные варианты этой парадигмы не перечислить, любые комбинации могут иметь место, при этом ни одну из них нельзя считать единственной моделью демократии: нельзя запрещать плодотворное совмещение различных принципов.
Объединять гитлеризм и сталинизм, предавая их вместе анафеме, и ритуально твердить о «демократии» в единственном числе, в то время как за этим термином скрывается самое разнообразное (в т.ч. противоположное) содержание, означает игнорировать (сознательно?) сложность мира, прячась от неё за демократическим топорным языком. Как будто бы демократия по определению не требует совершенствования и постоянного преобразования. Давайте же не будем путать продвижение демократии с завоеванием новых рынков или стратегических форпостов, давайте не будем создавать новую, на этот раз демократическую, разновидность нетерпимости и тоталитаризма.
Примечания
Цит. по: Kristof K.: Boris I. Nicolaevsky, the Formative Years// Rabinovich. A&J. Revolution аnd Politics in Russia. Essays in Memory of В. Nicolaevsky.- Indiana University Press, 1972, р. 27.
Составленная под эгидой Антифашистского еврейского комитета, под редакцией И.Эренбурга, «Черная книга» нацистских злодеяний, опубликованная частично в журнале «Знамя» (в 1944-1945гг.), была издана в 1946 г., во время Нюрнбергского процесса, в Иерусалиме на идише и на русском языке.
Liechtenham Francine-D., Rennes, 1998.
Это выражение (moralisches Вankrott) употребляется в современной германской прессе.
«Мы изгнали этих людей, так как у нас не было причин для их расстрела, но терпеть их мы не могли», - заявил Троцкий в августе 1922 г. иностранным журналистам; Ленин же видел в них «растлителей молодежи» и «образованных крепостников». См.например: Главацкий М.Е. «Философский пароход». - Екатеринбург, 2002.
Нападение на Финляндию в конце ноября 1939 г. в действительности носило скорее оборонительный, чем наступательный характер: речь шла о том, чтобы для защиты подступов к Ленинграду добиться военными средствами ректификации границы, от которой Финляндия в ходе предварительных переговоров, вполне естественно, отказалась.
Такая позиция напоминает позицию бывшего министра внутренних дел П.Н.Дурново, который в свое время советовал Николаю II не давать вовлечь Россию в весьма рискованную войну с имперской Германией. Сталин, вопреки многочисленным противоположным утверждениям, в действительности мало доверял своему «сообщнику» Гитлеру, о чём достаточно красноречиво свидетельствует кинофильм С.М.Эйзенштейна «Александр Невский», снятый в 1938 г., накануне войны, под покровительством и с одобрения Сталина.
Кроме того, Сталин стремился не позволить Гитлеру расширить в одностороннем порядке свою территорию и хотел отодвинуть советскую границу за «линию Керзона», от которой СССР пришлось отказаться в 1921 г.
Напомним, например, что президент Венсан Ориоль направил М.Швернику (председателю Верховного Совета СССР) соболезнования от имени Франции: «Огромная роль вашего знаменитого соотечественника в борьбе союзников за общую победу […] навсегда останется в памяти людей». Со своей стороны, председатель Национального собрания Эдуар Эррио произнес хвалебнуюпосмертную речь в честь маршала Сталина в знак того, что французское правительство разделяет скорбь Советского Союза.
Подписанная Рузвельтом и Черчиллем (14 августа 1941 г) на британском крейсере, недалеко от Новой Земли (отсюда и название), Хартия намечала принципы, на которых должно было зиждиться восстановление прочного мира, включая право народов выбирать форму правления и отказ от любых территориальных приращений.
Нельзя забывать, что Румыния (вынужденная в 1940 г. уступить СССР Бессарабию) и Венгрия, чьи войска сражались на стороне вермахта, были союзницами гитлеровской Германии, так же как и Болгария. Отношения между СССР и «народными демократиями» варьировались в зависимости от исторического прошлого соответствующих стран и их поведения во время войны.
Советские потери - примерно 25-27 миллионов человек, то есть 16% населения - были несравнимо больше потерь американцев (0,3%) и англичан (0,7%), включая доминионы. Потери Германии не превысили 10-11 % населения.
Отметим в этой связи, что Хорватия несколько лет назад выпустила серию марок в честь своих националистов, сражавшихся в годы Второй мировой войны в нацистской форме. А также то, что памятники в честь павших солдат, воевавших на стороне Германии, то и дело появляются в балтийских странах.
«Заявление по поводу празднования 9-го Мая 2005 г. в Москве», сделанное президентом Латвии (В.Вике-Фрейберга) в Риге 12 января 2005 г.
«Открытое письмо главам государств и правительств Европейского союза и НАТО», подписанное политиками и другими известными лицами во главе с Мадлен Олбрайт, перепечатанное в газете «Монд» 23 сентября 2004г.
Интервью В.Суркова «Комсомольской правде», цитируемое Лорой Мандвиль в «Фигаро», 12 октября 2004 г.
СТАЛИНИЗМ И ФАШИЗМ
Период 30-х - начала 50-х гг. получил название эпохи сталинизма. Интересно, что неприятие сталинизма - это, пожалуй, единственный пункт, по которому взгляды коммунистов (подавляющего их большинства) и либеральных демократов на историю СССР совпадают. Между тем ни те, ни другие не раскрывают сущности этого общественно-политического явления.
Коммунисты за прошедшие после смерти И. В. Сталина десятилетия так и не удосужились подвергнуть феномен сталинизма беспристрастному марксистскому анализу, сводя причины его возникновения к чисто субъективным факторам - культу личности и “нарушению ленинских норм партийной жизни”. Новейшая “теория” существования двух партий в составе одной КПСС находится в том же ряду. Это свидетельствует о том, что современные коммунисты, порвав со сталинизмом в политическом плане, оказались не способны преодолеть присущий ему догматический подход к марксизму.
В свою очередь демократы в принципе не заинтересованы в объяснении феномена сталинизма, так как это позволяет им представлять его как естественный и неизбежный результат практической реализации идеи социализма. Они широко используют в идеологической борьбе против коммунистов тезис о тождественности сталинизма и фашизма. Сторонников социалистической идеи называют красно-коричневыми и коммуно-фашистами. Разобраться в этом вопросе следует хотя бы потому, что это поможет точнее определить место сталинизма в истории СССР.
Что же представляет собой сталинизм? Материалы предыдущей главы позволяют ответить на этот вопрос. Хотя в рассматриваемый период власть официально осуществляла диктатуру от имени рабочего класса, сталинизм не был диктатурой пролетариата: разве массовые политические репрессии в отношении инакомыслящих, проводимые в самой широкой народной среде, в интересах рабочего класса?! По этой же причине сталинизм не был диктатурой партии, рядовые члены которой страдали от него, может быть, в первую очередь. Сталинизм представляет собой продукт перерождения диктатуры пролетариата (рабочего класса) в тоталитарную диктатуру кучки лиц, стоявших у власти.
Корни сталинизма - в неадекватности вульгарно-коммунистического способа производства объективным экономическим и социальным реалиям. Это обстоятельство закономерно привело к установлению в СССР тоталитарного режима. Весь комплекс остальных факторов экономических, социальных, политических, международных, личностных отразился только на форме проявления феномена сталинизма, но само его возникновение и существование стало возможным именно в результате указанной неадекватности.
Таким образом, тоталитарная идеологическая диктатура - это то общее, что объединяет сталинизм и фашизм. Однако являются ли правомерными утверждения о тождественности обоих политических феноменов?
Следует различать фашизм как идеологию и как политическое движение, взявшее на вооружение эту идеологию. Начнем анализ фашизма с характеристики его идеологии. Она, как и любая другая, отражает реальные противоречия, существующие в человеческом обществе.
Известно несколько методологических подходов к анализу общества. Коммунисты анализируют общественные процессы с точки зрения теории классов, для них определяющим является принадлежность человека к какому-либо классу. Во главу угла они ставят прежде всего классовые интересы. Анархисты главный упор делают на противоречия, связанные с существованием и функционированием государства. Своеобразие фашизма как идеологии в том, что он общественные, социальные и политические проблемы рассматривает в основном через призму национального вопроса.
Отличительными чертами фашистской идеологии являются расизм, крайний национализм, шовинизм, ксенофобия, деление народов на принадлежащие к высшей расе и неполноценные, оправдание преследования людей по этническому признаку (например, антисемитизма). Фашизм отнюдь не сводится только к этим проявлениям, в разной степени воплощающим идею национальной исключительности . Но именно эта идея и все связанное с нею лежит в его основе, составляет ядро его идеологии и отличает его от других социальных теорий.
Фашизм так же, как коммунизм и анархизм, рожден объективными противоречиями капиталистического общества. Примечательно в этой связи, что многие фашисты начинали свой путь в политику как социалисты. Идеология фашизма отразила протест мелкобуржуазных и люмпенизированных слоев против своего приниженного положения и того социального гнета, которому они подвергаются в буржуазном обществе. Но если коммунисты видят причину пороков буржуазного общества в существовании частной собственности и классов, то протест фашистов направлен в русло крайнего национализма. В рамках фашистского движения социальное напряжение капиталистического общества разряжается в виде шовинизма, расизма и претензий на национальную исключительность. Если коммунизм по природе своей интернационален и в принципе отрицает идею национального превосходства, то фашисты вербуют сторонников, играя на межэтнических противоречиях, реальном или мнимом ущемлении интересов людей той или иной национальности. Очень хорошо это прослеживается на примере современных неофашистов.
Коммунисты считают единственным способом разрешения противоречий капиталистического общества последовательную классовую борьбу, которая в итоге должна привести к социальной революции. Поэтому они исключают войну как средство достижения целей (отдельные извращения этого принципа со стороны некоторых политиков, считавших себя коммунистами, не могут поставить его под сомнение). Фашисты, объявляя один народ “избранной нацией” или высшей расой, а остальные неполноценными, обосновывают таким образом свои претензии на расширение “жизненного пространства”. Поэтому они признают войну как главное средство решения социальных и национальных проблем. При всем при том фашизм представляет собой целостную и достаточно последовательную идеологию, поэтому его нельзя отождествлять с бытовым расизмом или национализмом.
Очевидно, что в идеологическом отношении сталинизм и фашизм находятся в непримиримом противоречии. Идеологией сталинизма был марксизм, хотя и вульгаризованный, догматически истолкованный и извращенный. Но даже в таком виде марксизм является антиподом фашизма. Идеологические базы сталинизма и фашизма не просто различны, а полярны.
Вместе с тем действительно существует внешнее сходство между сталинизмом и фашизмом как политическим движением, которое пришло к власти в ряде стран в первой половине века. Это сходство определяется использованием и в том, и в другом случае тоталитарных методов управления общественными процессами. Однако внешняя похожесть скрывает глубокие и принципиальные различия в корнях, природе и сущности обоих общественных явлений.
Между двумя мировыми войнами капитализм переживал очередной кризис. Старый капитализм, основы которого были заложены на начальной стадии машинного производства в XIX веке, перестал отвечать требованиям времени. “Верхи” явно были не способны поддерживать прежний режим сверхэксплуатации трудящихся, а “низы” не хотели жить по-старому и требовали социально-экономических и политических преобразований. Наибольшую остроту кризис приобрел именно в Германии и Италии. Правящий класс этих стран, в отличие от более благополучных государств Запада, искал выход в установлении режима диктатуры крупной буржуазии. Дело в том, что тоталитарная диктатура обычная реакция буржуазии на кризисное состояние общества, на возрастание угрозы ее господствующему положению со стороны рабочего движения. В этом случае привычные методы управления в рамках традиционной буржуазной демократии теряют свою действенность. В подобной ситуации, стремясь сохранил, политическую и экономическую власть, крупная буржуазия устанавливает свою диктатуру и переходит к методам силового подавления всякого инакомыслия и любого противодействия своему господству. Ради сохранения своих привилегий буржуазия идет на уничтожение даже весьма ограниченной демократии и способна привести к власти самых оголтелых авантюристов.
В рамках режима своей диктатуры правящие круги капиталистических государств широко используют тоталитарные методы, включая массовые политические репрессии против своих противников. В современном мире буржуазная диктатура встречается почти так же часто, как и классическая буржуазная демократия. В качестве примеров можно вспомнить франкистскую Испанию, салазаровскую Португалию, Грецию времен “черных полковников”, Турцию 60-х и 70-х гг., многочисленные латиноамериканские и азиатские диктатуры. Во время Второй мировой войны значительная часть “цивилизованных” европейских государств прошла через период буржуазной диктатуры.
Фашизм (как режим политической власти) представляет собой одну из форм буржуазной диктатуры . Его своеобразие заключается только в том, что правящие круги буржуазии для сохранения своей власти использовали идеологию и политическое движение фашистов. Принятие на вооружение монополистическими кругами идеи национальной исключительности и их союз с фашистским движением обеспечили режиму буржуазной диктатуры массовую социальную базу и, тем самым, создали предпосылки для превращения его в тоталитарный режим, специфические признаки которого описаны в предыдущей главе.
Следует подчеркнуть, что не сама крупная монополистическая буржуазия непосредственно породила феномен фашизма. Он возник в результате трансформации социального протеста мелкобуржуазных слоев в идеологию и политическое движение крайней националистической направленности. Правящие реакционные круга лишь использовали фашизм в своих классовых интересах, заключив союз с этим политическим движением. Подобное имело место в Германии и Италии после Первой мировой войны. Сочетание тоталитарной буржуазной диктатуры с идеологией национального превосходства и проповедью войны как средства разрешения конфликтов дало известный результат.
Итак, причиной возникновения и сталинизма, и фашизма (как формы буржуазной диктатуры) в конечном итоге явилась неадекватность конкретным социально-экономическим условиям породивших их способов производства - вульгарного коммунизма и “старого” капитализма (старого - в отличие от современного). Показательно в этой связи, что и в Германии, и в Италии фашистские режимы активно проводили политику усиления вмешательства государства в экономику и контроля над ней. Интенсивный процесс сращивания капиталистических монополий и государства при фашизме являлся отражением кризиса старых принципов функционирования экономики, переживаемого капиталистическим миром в первой половине века. Та же причина - неадекватность способов производства - определила тоталитарный характер сталинизма и фашизма, их крайне нетерпимое отношение к любому инакомыслию и даже простой аполитичности, жесткую регламентацию жизни простых граждан.
Но несмотря на формальное внешнее сходство, внутренняя сущность сталинизма и фашизма глубоко различна. Выше отмечено принципиальное различие идеологий, на которых они базируются. Фашизм в качестве лучшего и верного защитника “священного права частной собственности” служит укреплению власти крупной буржуазии. Он является порождением именно и только капиталистического способа производства. Характерно, что идеология фашизма культивирует в человеке крайний индивидуализм и производные от него самые низменные страсти и пороки, что нашло свое законченное воплощение в германском варианте фашизма.
Сталинизм является продуктом совершенно другого способа производства - вульгарно-коммунистического, основу которого составляет общенародная собственность на средства производства. Эта модель общественного развития, как известно, абсолютно отрицает частную собственность и, таким образом, вступает в прямое противоречие с целями и задачами фашизма как политического движения.
Именно принадлежность сталинизма и фашизма двум полярно противоположным способам производства определяет глубину пропасти, которая пролегает между ними, несмотря на сходные внешние черты. В известной мере сталинизм и фашизм как крайние проявления породивших их общественно-экономических систем противостоят друг другу в гораздо большей степени, чем истинный социализм и общество традиционной буржуазной демократии. Такой авторитет по данной проблеме, как Гитлер, понимал это гораздо лучше наших нынешних интеллектуалов от демократии. Именно поэтому он считал Советский Союз главным препятствием на пути реализации своих бредовых идей.
Вместе с тем, несмотря на тоталитарный характер своего режима, Гитлер вполне мог бы сосуществовать с западными демократиями, с которыми он находил взаимопонимание по крайней мере по одному вопросу - необходимости защиты частной собственности и капитализма. В пользу этого предположения свидетельствуют как политика попустительства фашистской Германии, проводимая западными странами вплоть до начала войны, так и тайные сепаратные переговоры о мире между ними, которые, как известно, велись перед ее окончанием. Вместе с тем сколько-нибудь длительное мирное сосуществование СССР и фашистской Германии было невозможно, поскольку политические и экономические противоречия между ними, возникавшие в результате стремления Германии к внешней экспансии, становились неразрешимыми вследствие антагонизма вульгарно-коммунистического и капиталистического способов производства. Перед войной это было очевидно для всех, в том числе и для западных стран, желавших столкновения Германии и СССР. (Своеобразным образом этот расклад политических предпочтений подтвердили выборы президента Российской Федерации летом 1996 г., во время которых все отечественные буржуазные националисты и фашисты - от ряженых (В. В. Жириновский) до вполне реальных - поддержали кандидатуру Б. Н. Ельцина и курс на капитализацию в противовес Г. А. Зюганову и перспективе социалистического возрождения страны).
Эти вывода позволяют определить историческое место сталинизма как политического режима. Сталинизм занимает такое же положение по отношению к истинному социализму, как буржуазная диктатура по отношению к обществу классической буржуазной демократии. (Упоминаемый в предыдущей фразе истинный социализм не был до сих пор реализован на практике, его теория не разработана.
Эта проблема будет подробно рассмотрена в следующих главах). Отсюда следует, что отождествление сталинизма с фашизмом совершенно неправомерно. Фашизм является порождением капиталистического общества и ни в сфере идеологии, ни на практике не покушается на его устои. В силу этого факта, а также по причине несовместимости идей национального превосходства и интернационализма, фашизм непримиримо антагонистичен и истинному социализму, и вульгарному коммунизму.
Итак, сталинизм возник в результате перерождения диктатуры пролетариата в режим тоталитарной диктатуры ограниченной группы лиц, стоявших у власти. Главной предпосылкой этого перерождения явилась неадекватность насаждаемых вульгарно-коммунистических производственных отношений достигнутому обществом уровню развития производительных сил. И хотя отсюда следует, что сталинизм не имеет никакого отношения к истинному социализму, он останется вечным несмываемым черным пятном на знамени борьбы за социальную справедливость.
Сталин и его соратники, вероятно, искренне верили в догматы, которые они считали подлинным марксизмом. Однако, безусловно, они плохо знали Маркса, иначе обязательно задумались бы над сформулированным им критерием: “Цель, дня которой требуются неправые средства, не есть правая цель”.
Михаил Смотряев: Заявление Путина было спровоцировано недавним высказыванием Папы Римского Франциска, который помянул геноцид армян, но потом нацизм и сталинизм поставил на одну доску с этими событиями. Хотя надо сказать, что и Гитлер, и Сталин даже по официальным оценкам истребили больше людей, и были не последними в истории 20 века, если исходить из цифр. До какой степени случайно поднялся сейчас этот вопрос?
Андрей Зубов: Мне трудно сказать, насколько он случайно поднялся, это случается время от времени. Но сейчас происходит характерное явление – реставрация советского сознания, советских ценностей в России. И не в "вегетарианском", как при Брежневе, а людоедском", как при Сталине. И когда хотят ставить сталинские бюсты в разных местах России, кто-то приравнял Сталина к Гитлеру, который в сознании наших людей – образ абсолютного зла. Поэтому фашистами, нацистами, гитлеровцами в течение более года именуют Майдан, Порошенко, тех, кто борется с Януковичем. И именно поэтому этот вопрос появился, и на него Путин дал ответ.
М.С. Постепенная реабилитация фигуры Сталина началась давно, но признание Сталина растет. И памятник, который вы упомянули, поддержали пять лет назад 24%, а в этом году уже 37% по данным Левады-центра. Чем это вызвано?
А.З. Прежде всего, пропагандой, властью, которая пытается сказать, что советское было хорошее. Без реабилитации Сталина советское реабилитировать нельзя. Советское выглядит ужасно, потому что оно было либо при Сталине, либо при его участии при Ленине, либо это делали "птенцы сталинского гнезда". Поэтому власть должна или бороться с тоталитаризмом, то есть с собой, или оправдывать тоталитаризм советский. Поэтому они оправдывают Сталина, а это появляется и в фильмах, и в статьях, и теледискуссиях, и общество это принимает. Большая часть нашего общества связана с советским обществом положительным отношением – кто-то служил, кто-то что-то от него получил, эта реабилитация попадает на плодотворную почву. Уверен, что те, у кого родители или деды были расстреляны, замучены, высланы, вряд ли будут воспевать Сталина. Но те, чьи родственники высылали, мучили, получали квартиры высланных, возможно, будут.
М.С. В словах российского президента с точки зрения формальной логики этого не содержится. "При всем уродстве сталинского режима, при всех репрессиях, даже при всех ссылках целых народов, все-таки цель уничтожения никогда сталинский режим для себя не ставил". Человек, незнакомый с историей, легко может сделать вывод, что сталинский режим тоже был не сахар. Не идет ли заявление президента вразрез с массовкой, может быть наоборот, это попытка натянуть вожжи?
А.З . Если бы президент сказал, что сталинский режим был великолепный, я думаю, это вызвало бы возмущение значительной части общества. Больше всего нынешние правители боятся, что существенная часть общества будет не с ними. А все-таки больше половины населения не поддерживают установку статуи Сталина. Но сам его ответ характерен – Сталин тоже плох, но далеко не так плох, как Гитлер. И это не случайно, значит, советский режим лучше нацистского. Поэтому, если мы называем украинцев фашистами, нацистами, значит, они хуже, чем советские, из которых вышел и Путин, который добровольно стал офицером спецслужб. Задача – оправдать свое прошлое, прошлое отца и деда, вообще всей этой организации, к которой он принадлежит. Оправдать не абсолютно, что вызовет раскол в обществе, а относительно. А в проекте единого учебника истории уже есть фраза, что да, было много жестокости, но без этого не выиграли бы войну, не провели бы индустриализацию. Получается, что Сталин – мудрый правитель, который, многое принося в жертву, видит перед собой положительные цели. Путин, когда еще работал в Петербурге, сделал своим идеалом Петра Первого. Человека, который был весьма неразборчив в средствах для достижений своих политических целей, совсем не жалел человека, решая геополитические задачи.
М.С. Что касается оправданности жертв, тот же опрос Левада-центра дал 45% положительных ответов на вопрос, были ли оправданны жертвы, который понес советский народ в сталинскую эпоху, и это двукратный рост по сравнению с 2012 годом. Что касается Петра I, тут найдутся люди, которые небезосновательно возразят, что все такие решительные скачки в истории делаются с большими жертвами. Простых людей никто не считает. Если заняться сравнительным анализом сталинского и гитлеровского режима, то они действительно во многом близки по внешним проявлениям, но существуют и немалые отличия, и не те, на которые указывал российский президент. Вряд ли их можно мерить категориями, кто лучше, кто хуже. Но Гитлер, действительно, универсальное зло, причем не только для граждан России или бывшего СССР, практически для всех. А Сталин – фигура гораздо более противоречивая. Может быть, это неспроста?
Сопоставление двух наиболее известных тоталитарных режимов прошлого столетия, сталинизма в СССР и фашизма в Германии (правильнее именовать режим Третьего Рейха нацизмом, однако употребление итальянского термина «фашизм» по отношению к гитлеровскому строю стало общераспространённым) ведётся историками уже давно. И этот вопрос продолжает оставаться полем оживлённых научных дискуссий. Но сравнение сталинизма и фашизма стало приобретать всё более отчётливый современный политический контекст, что повысило внимание к данной теме.
Мнение европейских парламентариев
Обычно споры о тех или иных исторических проблемах остаются в рамках научного обсуждения, то есть порождают различные более или менее обоснованные гипотезы, из которых научное сообщество выбирает наиболее убедительные. Но в наиболее важных случаях исторические вопросы получают официальную оценку вполне официальных учреждений организаций. Парламентская ассамблея ОБСЕ в 2009 году посчитала проблему сравнения сталинизма и фашизма именно такой, особенно важной и актуально проблемой, и потому приняла резолюцию, названную «О воссоединении разделенной Европы».
Собственно, основной причиной того, что Европа оказалась разделённой и теперь её необходимо воссоединять, в резолюции названа деятельность сталинского режима в СССР и гитлеровского режима в Германии. Резолюция напрямую сравнивает и практически уравнивает между собой сталинизм и фашизм, столкновение между которыми стало наиболее масштабной и решающей частью Второй Мировой войны. При этом обращается внимание на то, что оба режима были тоталитарными, то есть антидемократическими, оба режима совершали преступления против человечества и были виновны в геноциде, оба режима своими действиями (Третий Рейх – во время войны, СССР – в послевоенные годы с созданием «социалистического лагеря» в Восточной Европе) разделили Европу. Парламентская ассамблея также осудила любое позитивное освещение, тем более восхваление, деятельности сталинизма и фашизма.
Много общего…
Разумеется, МИД России выступил с осуждением данной резолюции, в которой фактически пересматриваются характер и значение Великой Отечественной войны – из справедливой оборонительной и освободительной в отношении многих европейских государств войны она превращается в схватку двух тоталитарных режимов за господство в Европе. При этом глупо отрицать наличие множества общих черта сталинизма и фашизма (нацизма): прежде всего, это два близких по характеру примера тоталитарной модели государства, когда контроль над всеми органами исполнительной, законодательной и судебной власти находится в руках одной правящей партии.
Далее, бросается в глаза наличие в обоих случаях тоталитарной административной и политической пирамиды, на вершине которой находится единовластный лидер, власть которого основана в первую очередь на культе личности. Что в СССР, что в Германии был создан масштабный репрессивный аппарат, который использовался как против непосредственных «врагов режима», так и против инакомыслящих в рядах самой правящей партии и против просто подозрительных лиц. Сталинизму и фашизму свойственна высокая степень пропагандистской обработки масс населения при существовании идеологической монополия – лишь одна идеология имела право на существование, все остальные идеи объявлялись либо неполноценными, либо вредными. К тому же влияние идеологии охватывало все сферы жизни всех людей. Примечательно, что идеологическая составляющая сталинизма и фашизма содержала принцип высокой активности на международной арене: нацизм стремился к завоеванию жизненного пространства для арийской расы, сталинизм не отказался от идеи мировой революции. Наконец, в экономической сфере оба режима сделали ставку на административно-командную модель экономики, хотя в Германии сохранялись весомые элементы частной собственности и рыночные механизмы.
Знак равенства ставить нельзя
Но при неоспоримых сходствах между сталинизмом 
и фашизмом нужно помнить два обстоятельства. Во-первых, идеология нацизма изначально является античеловечной, предусматривает уничтожение неполноценных рас во имя блага арийской расы, делит людей по категориям более и менее ценных. В коммунистической идеологии, хотя пролетариат и ставится на первое место, однако непосредственного призыва к уничтожению всех несогласных нет. Сталинизм можно рассматривать как извращённо истолкованные и применённые на практике коммунистические и социалистические идеи.
Во-вторых, нельзя приравнивать фашизм, который предпринял агрессию против множества стран Европы и развернул в них целую сеть «лагерей смерти», и сталинизм, который вёл сначала справедливую отечественную войну, а после в ходе своей европейской военной кампании спас миллионы людей из концентрационных лагерей. Гипотетические предположения о том, что Сталин 
мог начать превентивную войну против Гитлера, которая бы затронула всю Европу, имеют право на существование. Однако гипотетические предположения из разряда «что было бы, если…» не могут быть основаниями для вынесения официальных общественно-политических решений, как в случае с Парламентской ассамблеей ОБСЕ.
Александр Бабицкий
Можно ли сравнивать сталинизм и нацизм? Как обходятся с исторической памятью в Беларуси и Европе? На вопросы «Новай Эўропы» отвечает Хайдемари Уль , историк, доктор наук (Австрийская академия наук). Хайдемари приняла недавно участие в беларусско-немецком проекте «Горизонты времени – история для будущего», организованном Институтом имени Гете в Минске.
– Многие сегодня говорят об очередном «кризисе Европы», указывая на то, что в Европейском Союзе так и не возникла общеевропейская идентичность, которая смогла бы объединить европейцев, игнорируя национальные границы. Какова ваша оценка таких высказываний, и насколько сегодня в Европе возможно появление общеевропейской идентичности и исторической памяти?
– Во-первых, финансовый кризис последних месяцев как раз продемонстрировал то, что Европейский Союз European Union Европейский Союз (Евросоюз, ЕС) был основан Договором о Европейском Союзе (Маастрихт, 1992 г.), став преемником Европейского Сообщества. Идея создания Европейского Союза имеет долгую историю, но проект впервые был озвучен на Европейском саммите в 1972 г. Европейский Союз является как политическим проектом, так и формой правовой организации. Европейский Союз является политическим проектом в том смысле, что основной функцией Союза является «последовательная и солидарная организация отношений между государствами-участниками и между их народами» (Статья 1 Договора о Европейском Союзе). Для достижения этого Союз поставил перед собой ряд целей: - Содействовать экономическому и социальному прогрессу, устойчивому развитию, создать пространство без внутренних границ, а также экономический и валютный союзы. Данные цели должны соответствовать отраслевой политике ЕС. - Утвердить свое единство на международной арене. Данная цель тесно связана с внедрением и проведением Общей внешней политики и политики в области безопасности. - Упрочить защиту прав человека путем введения гражданства Союза. Союзное гражданство, созданное Маастрихтским договором, является отношением особого рода между ЕС и гражданами государств-членов. - Создать пространство свободы, безопасности и справедливости. В соответствии с названием, данная сфера занимается обеспечением большей свободы, безопасности и справедливости для граждан. - Строиться на основе acquis communautaire – свода правил, установленных Союзом для самого Союза. Союз основывается на определенных ценностях: уважение человеческого достоинства, свободы, демократии, равенства, верховенства закона и прав человека. У Союза есть свои собственные символы: флаг (двенадцать звезд на синем фоне), гимн (Людвиг ван Бетховен, «Ода к радости»), девиз («Единство в многообразии»), валюта (евро) и день Европы (9 мая). Европейский Союз является формой правовой организации с тремя правовыми опорами: - во-первых, это Европейское Сообщество (в экономической сфере); - во-вторых, это Общая внешняя политика и политика в области безопасности (CFSP), а также Европейская политика безопасности и обороны (ESDP); - в-третьих, это полицейское сотрудничество и взаимодействие в судебной сфере по уголовным делам. ЕС обладает единой институциональной системой реализации деятельности в рамках трех опор, состоящей из Европейского Совета, Европейского Парламента, Совета Европейского Союза и Европейской Комиссии. Это обеспечивает согласованность и последовательность действий Европейского Союза по всем трем направлениям. Лиссабонский договор наделил Европейский Союз правосубъектностью (при соблюдении определенных условий). , даже ввиду отсутствия этой эмоциональной надстройки, о которой вы говорите, способен справляться с проблемами и способен принимать рациональные решения. Во-вторых, что касается общеевропейской исторической памяти и идентичности, то тут я не нахожусь в согласии с самой собой, у меня нет «единого» мнения по этой проблеме.
С одной стороны, историческая память не возникает по приказу. И что касается ее конструирования, то равных национальному государству в этом процессе, пожалуй, нет, национальное государство сохраняет здесь первенство и побьет любого. С другой стороны, определенные попытки создания общеевропейской идентичности существуют. В качестве первой попытки такого рода можно упомянуть флаг Европейского Союза, который развевается рядом с национальным флагом соответствующих государств у резиденции каждого правительства и поднимается на официальных торжествах.
Это общепризнанный символ, и его наличие свидетельствует о том, что наряду с национальной идентичностью зарождается и некая другая.
Кроме того, историческая память необязательно ведь строится на каком-то согласии, консенсусе и гармонии, память может строиться и на разногласиях, спорах и конфликтах. Например, если вспомнить историю Холокоста, то неоднократно говорилось (это стало даже крылатой фразой) о том, что сегодняшняя Европа построена на «крематориях Освенцима». Память о Холокосте изначально рассматривалась как часть мифа, на котором основана сегодня Европа, общая память о Холокосте, трагедии и осознании вины за эту трагедию. Но есть и другой пример. Когда недавно появилась инициатива у восточноевропейских политиков анонсировать в качестве общеевропейского Дня памяти жертв тоталитаризма 23 августа, день подписания пакта Молотова–Риббентропа, то эта инициатива натолкнулась на очень жесткую критику. Вспыхнула дискуссия, и можно сказать, что эта была первая в таком роде общеевропейская дискуссия, которая также объединила континент.
– Продолжая эту тему, хотелось бы спросить о линиях разделения в Европе, линиях конфликта. Все эти конфликты стали результатом новейшей истории ХХ века, или корни проблем уходят дальше, в глубокое прошлое?
– Мне бросилось в глаза сегодня, во время работы с беларусскими участниками проекта, насколько здесь, в Беларуси, богата память. Дело в том, что в Австрии очень многое уже забыто и события, которые относятся к ХІХ веку, не говоря уже о более ранних периодах истории, не вспоминаются, несмотря на все напластования и радикальные переломы, которые происходили.
В Беларуси иная ситуация. Может быть, это связано с общей тенденцией, которая свойственна небольшим нациям, находившимся под властью колонизаторов и которые долгое время были угнетены: их история богата, и это именно история борьбы за национальное освобождение. Например, можно сравнить отношение к истории в Австрии и в других землях, которые входили ранее в Габсбургскую монархию.
В Словении, как и в Беларуси, помнят о первом книгопечатнике, ему стоит памятник в Любляне, и это действительно очень важное событие для словенского народа. События 1848 года прославляются в Венгрии как освободительная революция, в то время как в Австрии об этом уже давно забыли. Те нации, которые находились на позиции колонизаторов, в меньшей степени склонны насыщать свою историю и помнить о своем прошлом.
Многие конфликты, даже те, которые играли свою роль и были предметом обсуждения в ХХ веке, завершены. Например, борьба австрийского и немецкого национализмов, происходившая еще в 1960-е годы, – эти бои полностью отзвучали и сданы в архив истории. Объем функционализированной истории, то есть истории, которую используют сегодня, в Беларуси и Австрии очень сильно различается. В Австрии многие из конфликтов, особенно тех, что имеют древнюю историю (например, споры о том, является ли Австрия исконно немецкой территорией или она является славянской территорией, которая была колонизирована немцами), сегодня не обсуждаются. Велись споры даже о топонимике, о происхождении названий, баварском или славянском: название австрийского города Грац объективно имеет славянское происхождение, но приверженцы «Великой Германии» придумывали невероятное, чтобы связать его с немецким языком.
Правда, есть в современной Австрии одно «место памяти», которое до сих пор значимо, и может рассматриваться как отсылка к одному из давних конфликтов. Речь идет о роли Австрии как форпоста в борьбе европейской цивилизации против нашествия турок-османов в XVII веке. 1683 год – победа короля Яна Собеского, с польской помощью, так произошло освобождение Вены от турецкой осады. Этот день, по прошествии стольких лет, является днем традиции венского военного гарнизона, военно-национальным праздником. Представляете, как трудно объяснить нашим молодым людям, живущим в Австрии и происходящим из турецких семей, о всем значении этого праздника? Будем надеяться, что они быстро забывают об этом празднике на следующий день.
– Конструирование или возникновение общеевропейской исторической памяти предполагает наличие общих «мест памяти». Может ли Вторая мировая война в целом стать сегодня таким общеевропейским местом памяти, а не только воспоминания о Холокосте?
– Дело в том, что война до сих пор является предметом споров. Это относится и к Австрии, в которой есть крайне правые студенческие организации, которые пытаются чтить память австрийцев, воевавших в форме вермахта.
Поэтому сделать 8 мая общим днем в качестве общеевропейского праздника, гораздо сложнее, чем объединить людей в праздновании 27 января, Дня освобождения Аушвица, дня памяти жертв Холокоста.
27 января – это достаточно бесспорный момент. Холокост сегодня как преступление против цивилизации приобрел универсальный характер, и в этом есть свои недостатки, но дата 27 января скорее объединит людей, чем другая дата, связанная со Второй мировой войной.
Своеобразная «универсализация» Холокоста проявляется в том, что он уже далеко не всегда связывается только с Германией и нацистами, это преступление, в котором виноваты все или, по крайней мере, многие европейские народы. К Холокосту уже возникла определенная дистанция. Такой дистанции по отношении ко Второй мировой войне нет, она еще является личностно окрашенным событием. В каждой семье был человек, который был на войне, который, возможно, погиб там. В деревнях, недалеко от линии фронта, сохранились страхи и по отношению к Советской Армии, воспоминания о насилии по отношению к гражданскому населению. Но со временем эти воспоминания поблекнут, и тогда посмотрим.
Кроме того, если для Западной Европы день 8 мая стал однозначно днем освобождения, то для стран, оказавшихся в Восточном блоке это не так. Этот день не стал для них началом демократического периода в их жизни. И поскольку этот день играл еще и такую большую роль для диктаторско-коммунистических режимов, то этот день в Западной и Восточной Европе воспринимается по-разному.
– Говоря об истории ХХ века, о линиях разделения Европы, нельзя не упомянуть попытки сравнения сталинизма и нацизма. Насколько такое сравнение правомерно?
– Этот вопрос, мне кажется, будет основным вызовом для исторической науки на последующие годы и даже десятилетия. Нацизм и сталинизм сравнивали, начиная с первых лет после войны, и тот «спор историков» , который разгорелся в Германии в 1980-х годах, – это продолжение долгой традиции сравнения.
Само сравнение – операция, без которой историки не обходятся, без сравнения мы не можем высказывать какие-либо суждения. Но дело в том, что это сравнение является не только инструментом работы для историков (например когда сравнивается немецкая система концлагерей и сталинский ГУЛАГ), но оно всегда служило инструментом для нагнетания ситуации во время холодной войны. До сих пор западноевропейские историки и интеллектуалы, если их можно обобщать под этим понятием, нервно реагируют на понятие тоталитаризма, потому что немедленно всплывает вся проблематика холодной войны, пропаганда и разжигаемые при помощи этого сравнения страхи той эпохи.
Хайдемари Уль выступает в Минске
Кроме того, есть четкая линия разграничения между различными функциями памяти. В Западной Европе, если мы решили пользоваться таким понятием, в последние годы особенно стала складываться так называемая негативная память, изучение своего негативного прошлого, например, соучастия в преступлениях нацизма. И для западноевропейских наций задаваться вопросом о Холокосте – это значит всегда задаваться вопросами о том, что в сегодняшнем обществе может быть аналогией нацизму, это всегда будет разговор о горячих проблемах: антисемитизме, расизме, ксенофобии. И, конечно, речь идет о том, как бороться, чтобы не допустить такого «повторения». Не хочу обобщать, но во многих восточноевропейских, посткоммунистических странах складывается сегодня посткоммунистический миф, аналогичный послевоенному мифу в Западной Европе после 1945 года, когда собственная нация представляется жертвой коммунистического насилия, которое пришло извне. Проблема сравнения нацизма и сталинизма – это вопрос и к беларусским историкам.
– В Беларуси практически не переработано советское прошлое, памятники остались на своих местах, первая волна переименования улиц также прошла в начале 1990-х годов. Насколько отсутствие переработки прошлого, как показывает европейский опыт, может обернуться конфликтами и вернуться в поле общественных дискуссий?
– Я бы сказала, что этого можно ожидать, если общество развивается демократическим путем. Демократия – это всегда дискуссии и игра в политическом поле, а политики всегда инструментализируют память в своих целях, они будут делать ставку на форсирование этой дискуссии. Но в данном случае, и об этом говорит пример с нацизмом (надеюсь, у вас будет не так), отсутствие споров о прошлом может продолжаться несколько десятилетий.
До того момента, пока не будет пробита стена молчания.
И если объяснять это с точки зрения политической целесообразности, то политическому режиму (в Беларуси – прим. ред.) не хочется поднимать эту тему, потому что это затрагивает определенные группы электората, на которые этот режим делает ставку. Австрии понадобилось очень много времени, несмотря на то, что у нас демократия; но в борьбе партий за избирателей проблема прошлого стала очевидной. В послевоенное время обе партии практиковали отстраненное отношение к преступлениям нацизма, но внутри этих партий шла критика такой позиций, и этот критический потенциал привел к изменению настроения всего общества.
– Вы приняли участие в совместном беларусско-немецком проекте, читали лекции и проводили семинары по проблеме исторической памяти. Каковы ваши впечатления от визита в Беларусь?
– Оказывается, я знала о Беларуси очень мало, потому что приличных путеводителей по Беларуси на немецком языке нет. То, что мне запомнится из моей поездки, – это в первую очередь тот замечательный архитектурный ансамбль социалистического, сталинского стиля в центре Минска, которому можно предсказать славное будущее, историки и архитекторы будут устраивать сюда паломничество. Второе впечатление – плакаты патриотического содержания повсюду в городе, они мне напомнили об этапе форсированного «nation-building» («строительства нации») в Австрии, после войны, но тогда не знали таких форм.
Меня заинтересовала возможность приехать в Беларусь, потому что это действительно нечто необычное, нечто особенное.
--------
Беседовал Алексей Браточкин , текст готовила к публикации Татьяна Жарносек .
Выражаем благодарность за помощь при проведении интервью Сергею Павловицкому и Институту имени Гете в Минске.
Мнение редакции может не совпадать с мнением авторов.