Епископ Женевский и Западноевропейский Михаил (Донсков): Единодушие важнее единомыслия
29 марта 1943 г. в Париже в русской семье родился будущий епископ Женевский и Западноевропейский Михаил (РПЦЗ), который 15 лет представлял в России Архиерейский синод Русской Православной Церкви за рубежом как епископ Бостонский – викарный епископ Восточноамериканской епархии. 13 декабря 2008 г. владыка Михаил стал одним из десяти лауреатов авторитетной общественной награды – Международной премии Андрея Первозванного «За Веру и Верность», которой он удостоен «за большой личный вклад в воссоединение Русской Православной Церкви и укрепление единства русского народа». С 25 июля 2004 г. по 28 февраля 2005 г., сопровождая мощи преподобномучениц Великой княгини Елизаветы Федоровны и инокини Варвары, он посетил 71 епархию Русской Православной Церкви в России (от западных ее рубежей до побережья Тихого океана), Белоруссии, Казахстане, Узбекистане, Таджикистане, Киргизии, Азербайджане, в странах Балтии. В мае 2006 г. решением Архиерейского собора епископ Михаил был назначен на освободившуюся после увольнения на покой епископа Амвросия Женевскую и Западноевропейскую кафедру, а 13 мая 2008 г. на Архиерейском соборе РПЦЗ он был избран запасным членом Архиерейского синода РПЦЗ.
– Владыка, я не понаслышке знаю, сколь большой вклад вы внесли в то, чтобы 17 мая 2007 года в храме Христа Спасителя был подписан Акт о каноническом общении РПЦЗ и Московского Патриархата. В этот знаменательный день я впервые исповедовалась не у русского, а у английского священника, а причаститься по воле Божьей довелось именно у вас.
– Во время поездок с мощами святых преподобномучениц Елизаветы и Варвары по епархиям Русской Православной Церкви я молился в алтаре вместе со всеми священнослужителями храмов, и некоторые архиереи предлагали мне облачиться и сослужить, но приходилось уклоняться от этого, так как не был еще подписан акт о единстве Церкви. Однако это не умаляло нашего совместного молитвенного общения. Многие архиереи принимали меня горячо. И было чувство, что мы уже на пороге того единства, к которому так долго стремились. Я считаю, что большое значение для подготовки евхаристического общения представителей РПЦ и РПЦЗ имела программа по принесению мощей святых преподобномучениц великой княгини Елизаветы Федоровны и инокини Варвары из Иерусалима в Россию и страны ближнего зарубежья. Это одна из первых программ, проводимых совместно двумя частями Русской Православной Церкви. Это великое событие уже тогда воспринималось как первый шаг на пути примирения и объединения двух ветвей Русской Православной Церкви. Именно двух ветвей, а не Церквей, как иногда говорят. Русская Церковь всегда мыслила себя как одно тело. Это не организация, а организм, тело Христово. Общаясь с народом и священниками в разных уголках России, я воочию убедился в ее духовном возрождении. Я понял, что Россия духовно прозрела. Везде я видел полное единодушие нашей Русской Зарубежной Церкви и Русской Православной Церкви, а единодушие важнее единомыслия.
17 мая 2007 года мне довелось принимать участие в эпохальном событии, снявшем с церковной жизни большой груз. В тот день я и другие архиереи РПЦЗ и Московского Патриархата впервые сослужили на Божественной литургии в храме Христа Спасителя и причащали верующих.
– Как миряне за рубежом отнеслись к подписанию акта?
– Все с радостью приняли это, даже те миряне, которые прежде считали, что еще не готовы к этому. Не было никаких особых волнений по этому поводу.
– Владыка, Вы были одним из 198 архиереев, которые 27 января 2009 года на Архиерейском соборе Русской Православной Церкви избрали 16-го Патриарха Московского и всея Руси Кирилла.
– Это был первый Поместный Собор, когда архиереи РПЦ и РПЦЗ вместе избирали нового Предстоятеля Русской Православной Церкви. Этот акт имеет очень большое значение для Церкви, для всего русского народа и для всего православного мира. До избрания митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла Патриархом мы встречались с ним и в Смоленске во время принесения мощей свв. преподобномучениц Елизаветы и Варвары, и на конференциях во Франции, Швейцарии, других странах. О чем бы ни говорил Святейший Патриарх Кирилл, о философских аспектах бытия или о социальных проблемах современности, никогда нельзя не согласиться с ним.
– Владыка, Вы говорите по-русски более правильно и красиво, чем сегодня некоторые русские. Как Вам удалось, живя за границей, так хорошо овладеть русским языком?
– Во-первых, все в моей семье дома говорили только по-русски, во-вторых, родное наречие помогала сохранить Церковь. Все регулярно ходили в храм, и я рос при храме с самого детства. Священники окормляли даже самых маленьких прихожан, не только уча нас молитвам, но и играя с нами в футбол. Я почти не пропускал богослужений, тем более на Пасху или Рождество, и я благодарю Бога за это. Когда я родился, и в самом Париже, и в пригороде уже существовала церковная жизнь эмигрантов – были приходские советы, старосты, батюшки. Везде строили маленькие храмы – из досок, из кирпичей, из чего попало. В 1927 году в окрестностях Парижа построили временный храм из материала, изобретенного одним инженером. Он смешал солому с цементом, и этот материал хорошо продавался. Инженер, сделавший большое пожертвование на постройку храма, считал, что он простоит от трех до пяти лет, а он простоял более полувека! Разобрали и перестроили храм лишь в 1980 году, когда опершийся о стену мальчик упал внутрь церкви. А до этого никто не хотел трогать этот намоленный храм.
Я начал ходить в церковь, расположенную в особняке недалеко от руин построенного русскими храма, от которого ничего не осталось после бомбардировок 1943 года. Я родился, когда английская бомба попала прямо в наш храм. Поэтому епископ Матфей, который через Францию ехал из Польши, крестил меня дома. А первая моя исповедь в семь лет прошла у святителя Иоанна Шанхайского, который исповедовал взрослых и вдруг подозвал меня. Под омофором Иоанна Шанхайского было светло и хорошо. Общение с владыкой Иоанном оказало на меня огромное влияние. Мы духовно укрепляемся благодаря его молитвам и чудесам.
– Расскажите о Вашем отце. Как Ваша семья оказалась в эмиграции?
– Мой отец Василий Семенович Донсков родился в 1898 году в России, где в станице Зотовской Хоперского округа провел первые 20 лет своей жизни. Наша фамилия говорит о том, что он был казаком Войска Донского. Опыт жизни в Российском государстве не мог не повлиять на формирование его мировоззрения, на его отношение к России, к своей семье. Отец был одним из молодых казаков, призванных генералом Красновым, атаманом Всевеликого Войска Донского, освобождать от красных всю донскую территорию. Тогда он объездил всю Донскую область. Однажды он вез в Таганрог 20 подвод пшеницы и пересек красный фронт. Его чуть было не наградили за то, что по пути он пожертвовал всего лишь две подводы, а остальные довез. Потом он командовал взводом офицеров. У нас была очень тесная духовная связь. Отец много рассказывал мне о донских землях, и когда я приехал в родные края, то некоторые места узнавал по его рассказам. Удивительная вещь – сила предания!
Выехав из России с частями под командованием генерала Врангеля, отец приехал в Константинополь и сел на пароход, где пассажиры голодали, питаясь лишь лепешками из пшеницы, которые жарили на горячей трубе, – ничего другого не было. Многие болели тифом. Отец заболел малярией, но выжил. В Константинополе русские буквально наводнили город, их было больше, чем турок, которые из страха заразиться все эти пароходы поставили на карантин. Потом отец перебрался на остров Лемнос, где были казачьи части. Оттуда небольшая группа казаков вернулась в Турцию. О своей недолгой жизни в Турции отец очень мало рассказывал, говоря, что и в Турции, и в Греции легко не было. В Греции он питался одними помидорами, что для него было совершенно ново. В 1922 или 1923 году он приехал в Прагу. В Чехии благодаря российскому послу отец получил бумагу о том, что он русский беженец, что было очень важно.
В Париже было то же самое. Во всех странах мира наши послы присягали Временному правительству, но отказывались присягать большевикам. Все русские посольства имели печати, признаваемые государствами до момента признания ими Советского Союза. Во Франции это произошло в 1924 году. Я знаю, что единственным государством, которое выдавало пособие русским беженцам, была нищая Сербия. Это удивительный факт! Таким образом, многие русские существовали за границей вполне легально, поступали в университеты, в сельскохозяйственные школы. В Праге отец поступил в агрономический институт, где встретил мою мать Анну, которая родилась на юге Моравии (это между Словакией и Чехией, где равноапостольные братья Кирилл и Мефодий основали первые церкви с богослужением на славянском языке). Там есть источник, куда приходило много паломников. Мама была очень благочестива и до конца своей жизни всегда молилась. Выйдя замуж за отца, она приняла православие.
Летом казаки работали на покосах в деревнях. Жизнь была веселая, но очень тяжелая, потому что за работу им очень мало платили. В городах, где были университеты, людей селили в бараки. В лагере один казак был портным, другой – парикмахером, третий – кем-то еще. Это была легальная жизнь в общине, хотя и очень скудная.
Работая несколько лет в поле и сделав кое-какие сбережения, отец сумел в 1928 году выехать в Париж, который стал центром эмиграции.
К тому времени туда уже переехал Донской атаман А.П. Богаевский, и его канцелярия оформляла бумаги казакам, приехавшим во Францию. Там уже были атаманы, многие наши писатели, российская интеллигенция. В 1929-м отец выписал туда мою мать, в 1930-м они поженились, а я родился в 1943-м. Оба моих брата всю жизнь прожили во Франции. Один почил о Бозе 16 мая 2009 г. Он был академик, энтомолог. Второй – доктор медицины, живет в деревне в Нормандии, у него большая семья, много внуков.
– Ваши родители были верующие?
– Мой отец был глубоко верующим человеком. Выезжая из России, он взял с собой, кроме своего мундира, лишь две вещи, которые уцелели, – фотографию своего отца (полученную им во время отступления через Новочеркасск от одной из его теток) и маленькую иконочку Тихона Задонского, которую дед привез из Задонска, когда было прославление святого. Она всегда была в красном углу в нашем доме. Однажды пуля попала в карман, где отец носил эту иконку из латуни, и она спасла ему жизнь. Когда отец отдал мне иконку, я еще не думал, что буду священником, и спросил: «Почему ты даешь ее мне, младшему сыну?» Но он почему-то вручил ее именно мне.
– Были ли в Вашем роду священники?
– Мой отец не помнил, чтобы у нас в роду были священники. Но известно, что мой прапрадед, будучи ктитором, вместе с казаками станицы Зотовской Хоперского округа строил в станице храм в честь иконы Знамения Божьей Матери. Век спустя на средства всех казаков Донской области в Новочеркасске был построен Вознесенский собор. 23 мая 2007 года я сослужил здесь архиепископу Ростовскому Пантелеимону на Божественной литургии. Это было первое совместное богослужение на Донской земле после долгих лет разделения. Когда я был в этом соборе лет 10 назад, то и мечтать не мог, что буду служить здесь. Мой прадед жил очень долго. В 80-х годах XIX века мой дед служил при атамане в запасной сотне в Новочеркасске, потом их полк стоял в Польше. Умер он глубоким стариком – в возрасте 50 лет (тогда считалось, что 50 лет – предел), когда красные начали на хуторе свои расправы. Мой отец был тогда с атаманом Красновым.
– Вашему отцу удалось вернуться в Россию?
– Один раз он приехал на месяц в 1968 году. Но чтобы вернуться – никогда не было речи. В станицу он попасть не смог. Все, говорит, перекопали, казаков нет, самое высшее звание в деревне – тракторист в колхозе. Из своего поколения он встретил лишь трех человек. Он помнил их имена и отчества! А они не хотели с ним говорить. Потом, когда он был один, кто-то из них подошел к нему: «Я тут в опале живу». Отец считал, что здесь, во Франции, он у себя, а для поездки в Россию он слишком стар, и он решил, что больше не поедет.
– Удалось ли найти могилы Ваших предков?
– Конечно, я искал могилу деда, но не нашел. На заросшем кладбище все было повалено, все кресты сломаны. Когда я был там первый раз, нашел могилу с надписью, что тут покоится Донсков. На могиле, в которой мог быть похоронен дед, установлен необычный памятник c крестом: по бокам – имена, а наверху – книга. Когда я видел подобные памятники в Петербурге, Феодосии, в других местах, мне говорили, что такие памятники ставили на могилах людей духовного звания. А на хуторе, где дед жил в конце жизни, есть могилы родственников.
– Расскажите о Вашей жизни во Франции.
– Я вырос в эмиграции, в особом мире, где был окружен людьми, среди которых были атаманы, генералы, полковники. Нам передавались и большая гордость за казачье звание, и особое понимание служения. Обычно русскому человеку за границей очень нелегко найти подходящий для себя образ жизни, но у наших людей было достаточно гибкости, острое чувство локтя. Когда нужно было что-то делать, всегда собирались вместе, участвовали в общественных местных организациях, в строительстве церквей.
– Вы себя ощущаете русским или французом?
– Помимо французской школы, я окончил еще и 10 классов русской школы Антонины Михайловны Осоргиной (принявшей позже монашество с именем Серафима), где раз в неделю мы изучали Закон Божий, литературу, русский язык, русскую историю. Благодаря этому в нас укреплялось чувство, что мы русские. По французским законам ребенок, родившийся на территории Франции, имел национальность отца. Значит, я родился русским. В 1940-е годы, когда над русскими нависла угроза, местный комиссар полиции убеждал отца сказать всем русским, чтобы они приняли французское подданство. Он принес бумагу на подпись, говоря, что они не требуют, чтобы мы стали французами: «Мы знаем, что вы русский, и никогда ничего требовать не будем. Просто подпишите!» Мой отец отказался. Спустя какое-то время комиссар вернулся с уже заполненной бумагой: «Подпишите, у вас три мальчика! Иначе административно мы уже ничего не сможем сделать». Он подписал. В десять лет в комиссариате мне дали мой первый документ. Так французы спасали русских.
Все школьные и студенческие годы у нас была очень активная общественная жизнь, были лекции, волейбольная команда, оркестр, хор, в котором я пел. Помимо учебы, экзаменов, мы всегда были очень заняты: летом отдыхали в детских лагерях, а зимой углубленно изучали русскую историю и культуру. У нас были такие юношеские организации, как, например, организация Витязей, с которой я был связан долгие годы. С 1959-го по 1966 год летом и весной руководил лагерями Витязей во Франции, а зимой в Австрии. В 1965 –1966 годах служил в санитарных частях, после чего получил так называемый Diplome de Moniteur de Colonies de Vacances, позволивший мне вести педагогическую деятельность в юношеских православных лагерях, в которых сам я участвовал с 1950 года.
Пройдя школу инструктора и руководителя Национальной организации Витязей (НОВ) непосредственно при ее основателе Н.Ф. Федорове, в 1994 –1995 годах руководил двумя лагерями в России, на Дону. С 1969 года работал в госпиталях Парижа и его окрестностях в реанимационном и детском отделениях, а с 1978 года, наряду со службой, преподавал в госпиталях и медицинских школах физику дыхания.
– Вы мечтали стать врачом?
– Еще в школе я ориентировался на медицину, как и один из моих старших братьев, который поступил на медицинский факультет. Получив среднее образование, я выбрал класс математики. Потом стал сотрудником одного профессора в институте физики на медицинском факультете. Меня привлекала экстренная медицина – реанимационные отделы, скорая помощь, дыхательные машины. На годы моей работы пришлось три поколения этих дыхательных машин. Мы развивали область, о которой тогда было мало известно, и это порождало множество медицинских конфликтов, потому что люди были еще не готовы воспринимать это. Я был не врачом, а специалистом по дыханию в реанимационном отделе.
В госпиталях я работал тридцать лет и одновременно служил в церкви. Прислуживать в алтаре начал с семи лет. С 1951-го пел в церковном хоре юношеских лагерей, с 1960 года служил псаломщиком и регентом. В 1979-м был поставлен архиепископом Антонием (Бартошевичем) в чтецы, а в 1980-м – в иподиаконы. В 1981 году архиепископ Антоний рукоположил меня в диакона, в 1991-м – во иерея. Отец, умерший в 1986 году, не узнал о том, что в 1996 году я был пострижен митрополитом Виталием (Устиновым) в монашество и возведен в сан игумена в Фомино воскресенье. В праздник апостолов Петра и Павла того же года хиротонисан во епископа Торонтского, викария Монреальской и Канадской епархии.
– Владыка, Вы все время в разъездах – Америка, Европа, Россия… Где Вы чувствуете себя дома?
– Везде, где есть Русская Церковь, а Русская Церковь везде.
– Русские эмигранты особенные?
– Вы знаете, русская эмиграция отличается от любой другой. Русский человек очень отличается от европейцев во всем, кроме одежды. Никогда нам не приходило в голову наряжаться как-то иначе, мы одевались как все. Но у русских есть специфические черты – это предание, культура и, в первую очередь, православное мировоззрение. Даже если человек мало посещает храм, у него все равно православное мировоззрение, впитанное через всю русскую литературу. Никакого русского не заставишь быть похожим на француза. Некоторые даже устриц не ели, чтобы не быть похожими на французов. Конечно, во французской среде русским было мало места, но они всегда искали и находили своих соотечественников. Помимо церкви, было очень много общественных организаций, например, полковые объединения. Но в храме собирались люди разных сословий и званий из всех регионов России. И все стремились получить высшее образование.
– В России много лет обсуждается вопрос, вводить ли в школах предмет «Основы православной культуры». У него очень много противников.
– Если бы не было противников, было бы даже подозрительно. Знаете, где действие, там и противодействие. Если противодействия нет, значит, нет и действия.
– Владыка, как воспитывать ребенка, если один супруг верующий, а другой нет?
– Все идет от семьи. И мы обязаны создавать условия для того, чтобы у каждого ребенка был семейный очаг. А все остальное – благодать Божья. Надо учесть, что люди греховны, привязаны к земному – хочется иметь свой холодильник, машину… А нужно уделять время и духовной жизни. Человек – верующий или неверующий – все равно создание Божье. Попробуйте найти людей без совести. Не найдете! Даже у ребенка есть чувство вины. У маленького ребенка нет цинизма, но он есть у подростков. Кроме любви и справедливости, подросток ничего не понимает. Для него главный авторитет – друг, а не родители! Поэтому не оскорбляйте его друзей, он этого никогда не простит. Он ненавидит несправедливость. Его нужно любить, уважать и полагаться на волю Божью. Дайте ему больше любви, внимания, как бы это ни казалось трудным. Брать на себя всю эту скорбь – это подвиг родителей, это самый трудный момент для них – отвечать за все, пока ребенок не станет взрослым. Дети могут вести себя очень скверно, если с ними не будут считаться. О них нужно как можно больше молиться. Так как они сами делают свой выбор, их нужно во всем поддерживать. А их совесть может сама заговорить.
Только родители могут воцерковить малых детей, нравственно их воспитать, привить любовь к церкви. Когда родители ведут своих детей в храм, те имеют живую связь с церковью. Подросток, с одной стороны, хочет остаться привязанным к родителям, с другой – стремится отойти от них, ищет себе друга. Для подростков надо искать нецерковные светские организации. У нас за границей это юношеские организации Витязей, Соколов и т.д. Это сложная проблема, но каждому человеку надо самому воцерковляться.
– Вы не раз участвовали в религиозной секции Мирового общественного форума «Диалог цивилизаций», проходящего на греческом острове Родос.
– Родос – место встречи и обсуждения некоторых вопросов представителями разных народов, разных религий. Общение необходимо, чтобы лучше понять и другого, и самого себя. Когда видишь, что творится в мире, приходишь к выводу, что кровь льется там, где есть языческое поклонение дьяволу – там теракты, грабежи и убийства. Это язычники.
– В московской школе № 717 с 2005 года действует Детское благотворительное общество во имя Великой княгини Елизаветы Федоровны, которое, например, проводит ежегодные благотворительные акции «Дорогою добра» в помощь онкобольным детям. В школьном театре «Робинзон» Е. Подосенова поставила первую в России детскую пьесу, посвященную Елизавете Федоровне. Что бы Вы передали ребятам, режиссеру и автору пьесы «Белый Ангел Москвы» Р. Кошурниковой?
– Я очень им благодарен. И дела милосердия, и спектакль – это их вклад, их лепта в просвещение детей и взрослых, которые мало что знают о преподобномученице Елизавете, которая, кстати, основала вне стен Марфо-Мариинской обители кружок «Детская лепта» для помощи бедным детям. Нужно по всей России распространять опыт детских благотворительных организаций, нужно напоминать, что при жизни Великой княгини в разных городах действовали ученические дружины, помогающие семьям погибших воинов и другим страждущим. А такие спектакли, как «Белый Ангел Москвы», нужно показывать не только в стенах школы и других учреждений, но и в театре, а запись – по телевидению. Да благословит Господь всех, кто занимается таким полезным делом.
– Каково ваше мнение о фильме «Страсти Христовы»?
– Показывать избиение Христа – это не реализм... Нельзя оскорблять чувства верующих, нельзя Божество подвергать издевательству, повторять то, что уже раз совершилось. Разве это не понятно?
– Достоевский говорил о том, что он «дитя века, дитя неверия и сомнения». А вам знакомы сомнения в существовании Бога?
– У себя я такого конфликта не помню, хотя подростком я был как все, но в церковь всегда ходил, прислуживал и пел в хоре.
– Какое произведение Достоевского Вы прочитали первым?
– Самое первое, что я прочитал у Достоевского, – это роман «Униженные и оскорбленные». В Париже, где я тогда жил, ставили пьесу по этому роману. В нашем окружении нам рекомендовали читать роман «Бесы». Хотя Достоевский переведен на французский язык, в школе его не изучают. Его везде уважают, но более восприимчив к нему русский народ. Если русские будут читать Достоевского, они к Церкви придут. Это мое мнение.
– Вы совершенно правы. Я испытала это на себе. О Боге я задумалась, читая Достоевского. И впервые пришла в храм, прихожанином которого был Достоевский. У чудотворной иконы Божией Матери «Старорусская» исцелился от язвы желудка потомок писателя Дмитрий Андреевич Достоевский, который пришел к Богу уже взрослым человеком.
– Да, каждый человек рано или поздно задает себе вопросы духовно-нравственного характера, и многие страдают оттого, что не имеют на них ответов. Достоевский, на мой взгляд, – единственный писатель в мире, который не только ставит эти вопросы, но и дает на них ответ, причем, что нам особенно близко, дает ответ с точки зрения православия. Достоевский – проповедник Истины. Он показывает, что человек, хоть и падший грешник, если он любит Бога, может через покаяние преобразить свою жизнь. Особенно ярко это видно в «Братьях Карамазовых», хотя примеров много во всем его творчестве. Люди недоумевают, почему Достоевский много описывает разврат, лукавство, разного рода падения. Но совершенно ясно, что он сам не любит это. Он указывает человеку путь, благодаря которому через покаяние можно искупить свои грехи и стать другим. Он открытым текстом говорит – только подойди к Богу, и у тебя все решится.
Еще митрополит Антоний Храповицкий считал, что Достоевский способен тронуть чувства и сознание людей из всех слоев русского общества, что русский народ через Достоевского придет к вере. Когда едешь в поезде с французом, он будет рассказывать о себе, своей семье, своей жизни. А садишься в вагон с русским, и узнаешь, какой он «негодяй и пьяница». Основная разница между русскими и иностранцами – открытая душа. Русский всегда без прикрас откроет свое сердце. С одним русским из СССР я беседовал в поезде 13 часов! Для меня это было открытие советского общества. У него была сложная жизнь. И спустя 12 часов он вдруг спрашивает: «Какая разница в том, быть ли хорошим христианином или хорошим коммунистом?» Я ответил, что христианин – это человек, принимающий в свое сердце Христа. «Это не так», – сказал он, вскочил и убежал, а через пять минут вернулся и за последний час совершенно раскрылся. Он казался на вид на 20 лет старше меня, а оказался на 20 лет моложе.
– Архиепископ Волоколамский Иларион (Алфеев) признался, что перечитал всего Достоевского в 14 – 15 лет. А как Вам кажется, в каком возрасте лучше читать Достоевского?
– Достоевский не писатель для определенной категории людей. Любой, кто возьмет в руки книгу Достоевского, найдет в ней ответы на свои вопросы. Это и юный, и пожилой, и образованный, и не очень. Тут закона нет. Это писатель универсальный. Кому в душу западет, тот сможет что-то духовно почерпнуть для себя.
– Близок ли вам «символ веры», который сложил для себя Достоевский, – «верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной».
– Я уверен, что мир делится на две части – на тех, кто со Христом, и на тех, кто против Христа. И не сомневайтесь, что те, кто против Христа, они с дьяволом. Так лучше быть со Христом!
Беседовала Ирина АХУНДОВА
Фото предоставлены Фондом Андрея Первозванного
1 июня 2017 года в адрес Синода РПЦЗ была направлена - от имени женевского Общества Русской церкви, официального собственника Крестовоздвиженского собора, и прихожан - формальная просьба об отстранении архиепископа Михаила «от его обязанностей как главы Западно-Европейской епархии или, по крайней мере, архиепископа Женевского».
Ознакомившись с этим документом, написанном на английском языке, мы не
могли не обратить внимание на ультимативность тона: называлась точная дата, до которой подписанты согласны были ждать решения – 1 октября.
Претензии к архиепископу, сформулированные на 11 с небольшим страницах и дополненные 24 приложениями, в целом касались:
Нарушения и прямой блокировки деятельности Общества русской церкви, собственника храма, и Приходского совета;
Затратного ведения дел в соборе, особенно в последние годы, когда Общество с трудом выискивало средства для ремонта;
Роли возглавляемого Владимиром Якуниным Фонда Андрея Первозванного как частной, но политизированной российской организации и членства архиерея в совете швейцарского представительства Фонда (притом, указывалось в письме, что интересы Фонда часто вступали в противоречие с интересами женевского храма.
Грубости и хамства в отношении клириков и мирян; запретов и изгнаний несогласных.
Судя по всему, послание было воспринято всерьез, поскольку еще 13 сентября находящийся в Нью-Йорке Архиерейский Синод Русской Православной Церкви Заграницей на своём заседании рассматривал вопрос о «сложном положении дел» в Крестовоздвиженском соборе Женевы. Тогда же было решено с 28 сентября временно освободить архиепископа Михаила от всех должностей при Крестовоздвиженском соборе и от управления Западно-Европейской епархией и была создана Синодальная комиссия для выяснения обстоятельств.
15 октября в Женеве назначено общее приходское собрание, на котором будет председательствовать архиепископ Марк Берлинский и Германский.
Временно исправляющим должности настоятеля собора и администратора епархии, с
подчинением напрямую Синодальной комиссии, назначен протоиерей Павел Цветков.
***
В 2004 году зафрахтованный якунинским фондом теплоход уходил из Петербурга на Валаам. На обеде чествовали молодую сотрудницу фонда по поводу ея дня рождения. Растроганная именинница молвила: «Мне так приятно все, что происходит. Я ведь по гороскопу Водолей, и всегда мечтал встретить свой день рождения на воде!».
Я сидел за соседним столиком и не выдержал: «Ну Вы бы хоть в православном паломничестве свое язычество не демонстрировали!». Присутствующие архиереи и монаси мой протест не поддержали: против спонсора им никак не было можно возвысить свой глас…
Далее был Кронштадт. Еще не возвращенный церкви огромный Морской собор, а перед ним - рок-концерт с Константином Кинчевым и группой «Алиса».
Предполагалось, что это старт большой всероссийской акции «Поколение-2050». Моя роль была в произнесении проповеди.
На концерте присутствовала вся делегация Фонда, в том числе епископ Михаил Донсков (тогда – епископ Торонто, ныне архиепископ Женевы). И он стал пенять мне – мол, это же было беснование, как можно священнослужителю появляться и проповедовать на таких мероприятиях! Но говорил он это мне - тому, кто был на этом концерте «за послушание», а не его высоким организаторам и по совместительству своим спонсорам.
Этот сеанс разоблачения якобы всегда принципиальной Зарубежной Церкви закончился через несколько часов. Торжественный обед был заказан в модном ресторане «Карл и Фридрих». Ресторан оказался огромен, и пока мы пробирались в отведенную нам залу, я заметил на столах немало немецких вкусностей. Когда мы разместилось, я спросил официанта, можно ли что-то заказывать. Тот ответил, что нет. Но по ходу нашего общения я заметил, что у молодого человека нет нательного крестика. Его разъяснение оказалось примечательным: «Нам тут запрещают крестики носить».
И тут я вспомнил, что за полгода до этого один питерский знакомый рассказал мне про свою подругу: она, филолог с двумя европейскими языками, решила устроиться в какой-то дорогой ресторан. Собеседование прошла с легкостью, но уже при подписании контракта услышала от менеджера: «А эту бижутерию вашу снимите!». – «Это не бижутерия, это нательный крестик» - «Мне все рано, как это называется, по нашим правилам бижутерию носить нельзя. Снимайте!». Девушка развернулась и ушла.
О, как любят у нас сейчас годами и многоустно в эфире пересказывать похожие истории, если они происходят с британскими медсестрами или стюардессами. А у нас, на Святой Руси – молчок…
Услышав же объяснение официанта, я понял, что с той девушкой история случилась именно в этом ресторане с дорогими для каждого русского именами.
Вскоре мне предоставили слово для вознесения тоста. Я же пересказал эти две истории про официантов и высказал пожелание, чтобы больше никогда церковные группы не ходили сюда и не давали церковные (или хотя бы потенциально церковные) деньги врагам Креста Христова.
И – нарвался на гневную отповедь епископа Михаила: отец Андрей, не портите людям настроение, это невежливо по отношению к принимающей стороне…
Так я понял, что православие одинаково по любую сторону океана. Главный мотив, определяющий поведение иерархии – «не портить отношения» с теми, у кого деньги и власть. Цена гневных обличений сергианства зарубежными проповедниками (критиковавших власть, зарубежную для них самих) стала понятной.
И как это было знаково: владыка Михаил возмутился «уступками» перед своими, русскими, детьми (проповедь на их рок-празднике) – и одобрил позицию своих спонсоров, которые, несмотря на свою нарочитую православность, предпочли закрыть глаза на откровенно антихристианские действия.
Представляем иерарха Русского православного зарубежья
Исполнилось 70 лет одному из самых ярких иерархов Русской Православной Зарубежной Церкви - архиепископу Женевскому и Западно-Европейскому Михаилу (Донскову). Он рассказал нам о своей жизни, памятных встречах и событиях.
Странная встреча
Всю жизнь я мечтал побывать в станице Зотовской на Дону. Там, где жили мои предки. И где я никогда не был. По отцовским рассказам хорошо представлял себе и саму местность, и родительский дом. Поэтому когда всё-таки довелось мне добраться до этих мест, ориентировался довольно уверенно. И дом нашёл быстро.
А-а, Михаил пожаловал.
Оказалось, что это мой родственник. Но вот как он узнал меня? Ведь о приезде своём я не сообщал. Да и контактов с ним у нас никаких не было. Прошли в дом. Сели за стол. И всё прояснилось.
Этот человек всю жизнь служил в армии. Время от времени его приглашали в особый отдел и расспрашивали, не возникало ли у него контактов со мной. Показывали фотографии. Поэтому внешность мою он знал неплохо. И приятных эмоций она у него не вызывала. Ведь из-за меня у него были серьёзные проблемы.
Так что встретились мы холодновато. К тому же и к Церкви он относился очень настороженно. Но посидели, поговорили обо всём по душам. И всё-таки нашли общий язык. Расстались уже по-родственному.
Иконка
В этой станице в 1918 году красные расстреляли моего деда Семёна Платоновича Донскова. А отец мой одним из самых молодых казаков пошёл с генералом Красновым воевать за Дон против большевиков.
Покидал Россию отец с частями под командованием генерала Врангеля. Приехал в Константинополь, прошёл адские испытания на острове Лемнос, где русские воины гибли от голода и холода. Потом были мучительные скитания по Турции, Греции, европейским городам. Наконец, уже вместе с моей мамой, они добрались до Парижа, где я родился во время Второй мировой войны.
Выезжая из России, кроме своего мундира, отец взял с собой лишь две вещи - фотографию моего деда и маленькую иконочку Тихона Задонского. Её дед привез из Задонска после прославления святого. Однажды этот образок из латуни спас отцу жизнь: пуля попала в карман, где отец носил иконку.
Меня очень удивило, когда однажды отец вдруг отдал эту икону мне, а не кому-то из старших братьев. Ведь я тогда ещё и не думал, что стану священником. Но отец почему-то поступил именно так.
Крещение под бомбами
Когда я родился, бомба попала прямо в парижский храм, который посещала наша семья. Здание было полностью разрушено. В это время нас навестил польский православный епископ Матфей (Семашко). Он спросил отца, когда будут крестить новорождённого сына? Отец ответил: «Когда храм восстановят». Владыка возразил, что 20 лет ждать нельзя, и покрестил меня у нас дома.
Когда я немного подрос, стал учиться в интернате в местечке Медон под Парижем. Неподалёку был храм Воскресения Христова с удивительной историей. Его строили русские эмигранты в конце 20-х годов. Возможности тогда были скромные. Один наш инженер изготовил строительный материал из соломы и цемента. Назвал его «соломит». Французы не могли понять, что это. Инженер предупреждал, что такое сооружение простоит максимум лет 5-6. Но храм действовал до 1981 года, пока один мальчик не оперся снаружи на стену и не упал прямо внутрь храма. Теперь на этом месте - кирпичная церковь, которая полностью повторяет облик «соломенного» храма.
«Это ваша пак рюсс?»
В середине 60-х во Франции я проходил военную службу. На Пасху подал прошение на отпуск, хотя нас предупреждали, что если причины для отпуска будут несущественные, то за прошение наложат взыскание. Говорили, что существенные причины - это если родит жена или умрёт мать.
Пришёл в штаб, спросил у сержанта бланк прошения. Он засмеялся:
Что, солнце голову напекло во время похода?
Я резко ответил. Мы заспорили. На шум вышел из кабинета полковник. Строго спросил:
В чём дело?
Я хочу на Пасху быть дома.
Вы - русский? А это ваша Пак рюсс? (Так они называют нашу Пасху.)
И вдруг он послал сержанта за бланками и штампами. Тот ушёл в недоумении. А полковник показал пальцем вверх:
У меня есть начальство, но над ним есть ещё Высший Начальник. И я не могу по совести отказать вам.
Так я не пропустил в жизни ни одной Пасхи.
Другая жизнь
Когда я в первый раз приехал в Россию, для меня было неописуемой радостью, что на улице говорят по-русски. Человеку, который в России живёт, это понять трудно. Здесь всем привычно: пошёл в храм, вышел на улицу, везде - русские.
А мы за границей выходили из храма в абсолютно чужой мир. Обыкновенно на Пасху ты христосовался в храме, а когда выходил, уже такой возможности не было. Казалось, что как-то иначе уже и невозможно. И вдруг оказываешься в стране, где можно похристосоваться на улице. Это радость и счастье.
5 фактов о владыке Михаиле
Родился в Париже в 1943 году в семье донского казака Василия Донскова.
Приняв монашеский постриг, возглавлял епархии в Америке и Европе.
В 2004 году доставил в Россию мощи великой княгини Елизаветы Фёдоровны и в течение 7 месяцев перевозил святыню по 71 епархии от западных границ до побережья Тихого океана.
Активный сторонник сближения с Московским Патриархатом, участник подписания Акта о восстановлении церковного единства в мае 2007 года.
В декабре 2008 года получил российское гражданство, живёт и служит в Женеве.
В этом году Русская Православная Церковь Заграницей отмечает сразу две даты: 200 лет со дня открытия первой церкви в Швейцарии и 150 – Крестовоздвиженского храма в Женеве. О том, какая она, православная Россия заграницей, рассказал гость нашей редакции – архиепископ Женевский и Западно-Европейский Русской Православной Церкви Заграницей Михаил (Донсков).
Текст:
Дарья Живихина, Галина Шевцова
Фото:
Клим Березуцкий, Фёдор Мастепанов
– Мне кажется, что на РПЦЗ, помимо основной своей миссии, возложена дополнительная работа по сохранению и продвижению русской культуры и языка среди выходцев из России и в целом. Вы согласны? Насколько это правда, и как Вы относитесь к этому?
– Единственная миссия русского человека – это сохранить свою целостность, особенно если он за рубежом. Кто остался в Церкви, тот остался русским.
– Ваш отец что-то рассказывал о своей поездке в Россию?
– Конечно, я подробно расспрашивал отца о его пребывании на родине. И выяснил, что у него возникло печальное чувство, что эта Россия в какой-то мере не та, которую он помнил, куда стремился. За это время много воды утекло. Всё это время он строил свою Россию за границей. И то, что он построил, оказалось реальным. Его дети выросли во Франции, но остались православными, остались русскими. Возникло русское общество за границей. И он так покачал головой и сказал: «Родина моя тут». Мой отец скончался в 1986 году и не увидел сегодняшнюю Россию.
Будучи юношей, я вырос под омофором владыки Иоанна Шанхайского. На мой вопрос: «Владыко, увижу ли я когда-нибудь Россию?» – он, немного подумав, ткнул мне пальцем в грудь и ответил: «Ты – увидишь!». Как он мог сказать мне так определённо, я не знаю, но мой отец сказал мне то же самое.
У нас, русской молодёжи, жившей вне пределов России, постоянно присутствовал вопрос: «Где Русская Церковь?». Так как русские люди были разбросаны по всему миру, в том числе и в России были разделены «по юрисдикциям». Владыка Антоний (Бартошевич) нам отвечал так: «Я не могу сказать, где Русская Церковь, могу только сказать, что она есть. И дай Бог, что мы в ней». Понимаете, никакая миссия нам не была определена. Но мне совершенно ясно, что у каждого русского человека, православного, где бы он ни жил – вне территории России или в России, у него одна задача: это остаться со Христом, то есть сохранить себя в Русской Церкви. Это задача жизни, задача нравственного пребывания с Богом. И она одинакова везде, где бы ты ни находился.
Конечно, когда мы жили за границей, нам никто не мешал ходить в церковь. В Советском Союзе ситуация была иная. За веру можно было поплатиться не только карьерой, учёбой, но и свободой, а порой и жизнью, как новомученики российские. Но всё не так прямолинейно. Пожилые люди рассказывают, что, бывало, храмы были переполнены и в Советской России. Это я и сам увидел, когда в 1967 году приехал впервые в Россию на машине и отправился в Троице-Сергиеву лавру.
Идти по пути к Богу нелегко. Ситуации бывают разные, государства разные, но идти в этом направлении всё равно необходимо. С одной стороны, надо иметь достаточно смирения, чтобы примириться с обстоятельствами жизни, а с другой – искать самое основное в своей жизни, попутно решая другие задачи, повседневные. Надо, например, иметь какое-то ремесло, быть чем-то занятым, чтобы обеспечить себе элементарные условия: каждый день иметь достаточное питание, крышу над головой, иметь возможность детей воспитывать. Каждый день ты вынужден кому-то подчиняться, что-то отдавать, что-то исполнять и так далее. Все задачи нашей жизни всегда включены в наше бытие.
Никогда не бывает так, чтобы человек решал одну задачу. Когда-то я работал в госпиталях, одновременно преподавал, прислуживал в церкви и так далее. Это были разнообразные жизненные задачи, которых было много, и время не позволяло за всем успевать. Отец часто говорил: «За двумя зайцами не беги» – но приходилось. А главным было отцовское попечительство, позволявшее иметь опору от любящего, самого близкого человека… Только отец может сказать: «Не так, брат, лучше было бы так…» – знаете? Это называется поддержка в жизни, если кто-то может что-то спокойно тебе сказать, а ты принимаешь это сердцем, потому что это действительно так.
Вот так и русское общество в зарубежье жило под отеческой заботой Русской Церкви, как часть одного организма.
– Что нужно делать, чтобы остаться и вырасти именно русским человеком вне зависимости от среды обитания? Что должен знать об этом каждый ребёнок?
– У ребёнка на этот вопрос ответа быть не может. Он ребёнок. В жизни его направляют мать и отец, а он испытает свои нравственные силы, нравственное поведение. Например, ребёнок страшно страдает, когда его наказывают, потому что он понимает, что не способен против своих страстей бороться. Наверняка Вы видели, допустим, в метро, как мальчишка полутора-двух лет кричит во весь голос, а мать не знает, как его успокоить. Это что? Это типичное проявление страстей. Ребёнок от этого страдает, потому что у него нет возможности себя сдерживать. Он не может. Повзрослев, он научится этому. Наверное, есть взрослые, которые, вспомнив эти детские страсти, даже веру теряют, может быть, потому, что слишком сильно пострадали. Понимаете, у каждого человека есть глубокое, как бы явное отношение к своим чувствам. Главный источник нашей веры – это наши чувства, которыми мы руководствуемся и живём. Достоевский говорит, что вера – это главным образом интуиция. Я думаю, он прав, он не ошибается. У ребёнка это чувство есть. Оно возникает, например, в ситуации, когда ему говорят: «Вот это варенье не трогай! А то будешь наказан». Но он не сдержался – съел. И потом ждёт, что будет. Он страдает страшно, понимаете? Он беспомощен. Взрослый умеет себя защищать. А ребёнок – нет, он как открытая книга. То есть я хочу сказать, что опыт человека играет определённую роль в его нравственном становлении. Если в своих нравственных исканиях, являющихся для каждого человека одной из основ жизни, он переносит страдания, то ребёнок задаёт себе вопрос: «Откуда это? За что?». Когда трёхлетнему ребёнку говорят, что он хороший, все его ласкают, а он думает: «Я совсем не хороший. Зачем они меня ласкают?». Со временем он начинает понимать, что его внутреннее чувство связано с его поведением, которое оценивают окружающие, и прежде всего родители. Внешняя ласка символизирует, что тебя любят, что есть мир, который за тебя: тебя хвалят – значит тебя любят. А раз тебя любят – значит ты в безопасности. Любовь – это сила. Нравственные чувства вырастают только в любви. Человек сильно страдает от страстей. Родители, особенно мать, должны научить своих детей этому нравственному чувству. А выросшие дети идут по жизни, направляемые светом этой любви, передавая его своим детям.
Всё это принадлежит нашему бытию, всё это находится в нашем предании, человек этим питается, он в этом и живёт, и этим руководствуется. И тогда он остаётся русским. Он может быть совершенно не русским в России, он может быть совершенно не верующим в церкви, понимаете? Вопрос этот очень личный, очень важный. Нет никакой миссии, нет никакого заранее заготовленного определения, даже если тебе дадут бумагу, где напечатают, что ты русский, – это не работает, если ты сам им не станешь или утвердишься в этом и поймёшь. Я лично утвердился русским во Франции, среди старого поколения, выехавшего из России в 1920-х годах.
– Отличаются ли русские за границей? Сейчас проще стало отношение или их считают другими?
– Всегда есть такие люди, которые выражают нетерпимость к чему-то чужому. Я тоже с этим столкнулся, то есть были такие в свою церковь». Я видел, что знакомый отца направляется в сторону Булонского леса. Там-то церкви нет. «Папа, а своя церковь – это что?». «А у него своя там». И я подумал: «Ну это куда мы ходим после обеда в воскресенье гулять». Это было место, где проходили скачки. Ну я и сообразил, что знакомый отца утром в воскресенье идёт на скачки. А потом отец прокомментировал мне эту ситуацию: «Видишь ли, он всю неделю работает на такси, зарабатывает гроши, а в воскресенье утром всё там теряет. Он на лошадь, на номер кладёт деньги, и вечером у него ничего нет. В понедельник утром он снова садится на такси и всю неделю тяжело работает». Меня поразило, что отец так буднично мне это сказал, не осудил, нет. Это даже выглядело как шутка. Но с другой стороны, это была вовсе не шутка, за ней проглядывала жизненная катастрофа. А отец представил эту жизненную катастрофу как выбор человека, если я теперь комментирую это.
В церкви я прислуживал с детства, в том числе когда на неделе были панихиды. Если не надо было идти в школу, а на неделе были панихиды и нужно было батюшке помочь – я ехал в церковь. Именно тот человек, которого мы встречали почти каждое воскресенье по пути в церковь, укрепил во мне действительно нравственное понятие о бессмертии души. Он не пропускал ни одной панихиды. Неважно, кто почил – офицер, видное лицо русского зарубежья или член дамского комитета. Я прислуживал батюшке и всегда видел того человека, который горячо молился. И меня это укрепило. Раз он так молится, то это очень реальное понятие. Это не только догмат или учение… Это реально. И, между прочим, у всех русских это было очень реально. Но у него это звучало как-то исключительно.
Русская среда своеобразна, она дышит по-своему. Я рос в русском обществе, которое не было постоянным: в школу ходил, экзамены сдавал и т.д. И всё-таки определяющим был нравственный стержень, который я получил в православной церкви, позволивший мне осознать, что я – русский. Без православного окружения человек вряд ли сможет сохранить себя русским.
Я думаю, что сознание и предание даются человеку кем-то любящим и внимательным. Собираются в Православную Русскую Церковь люди, которые в предании живут. И это церковное предание потом в человеке вырастает и его, с одной стороны, оберегает, а с другой – смиряет и предлагает ему образ жизни. Я думаю, что мой отец и моя мать жили именно так. Так жили и мы, следующее поколение, воспитываясь и пребывая в предании.
– Я читала Ваши предыдущие интервью, в них Вы довольно часто говорите, что каждый русский должен прочесть Достоевского. Вы имеете в виду «Братьев Карамазовых» или что? Достоевский такой тяжёлый автор, противоречивый…
– По моему мнению, Достоевский как писатель важен тем, что сумел поднять вопросы нравственной составляющей нашей жизни достаточно глубоко.
– Мне показалось, что Вы Достоевского как-то особенно выделяете. Считаете, что у него есть что-то, чего нет у других русских классиков?
– Ко мне как к священнику, епископу подходили люди, которые в церковь не ходили, не причащались, но спрашивали совета, как им быть. Это было в основном, когда я приезжал в 90-е годы сюда, в Россию. Они мне говорили: «В церковь не хожу, не знаю, что там делать, зачем там быть» – и так далее, и так далее. А затем спрашивали, что читать. Ну я всегда им отвечал: «Читайте русскую литературу». Классическую литературу: Гоголя, Тургенева, Чехова…
Их произведения описывают православное общество, передают его настроение, ставят жизненные вопросы, которые мучают каждое поколение русских. Следуя за писателем, каждый читатель может найти крупицы чего-то, что волнует именно его. Понимаете, в этих произведениях специфика русская, православная.
– Я имею в виду, что если за границей Чехова любят, Толстого пытаются читать, но объёмы отпугивают, то Достоевского же почти не знают – и не понимают.
– Чтобы читать Достоевского, надо делать определённое усилие, пугает же он тем, что касается нравственных вопросов, в которых берёт крайние положения. Но именно это и является сильной стороной произведений Достоевского: он выводит без всяких прикрас сущность человеческого бытия, раскрывает греховную сущность человека, который ищет Спасения, и Христос ему открывается через его страдания.
– Пугает незащищённость…
– Разница между книгой и телевидением – в нравственной включённости в процесс. Когда ты с книгой сидишь, ты один. Дверь закрыта. Ты погружаешься в предлагаемую тебе реальность вместе с автором. Это то, что делает ценной именно эту книгу. У человека отношение к книге чрезвычайно личное. Когда встречаются два человека, которые читали одну и ту же книгу, то у них предмет настоящего разговора, Вы заметили? А если никто из них не читает или читает какую-то другую литературу, то у них не получится обсуждения. Они даже могут не понимать друг друга. Чтение даёт человеку пищу для ума, определённый опыт жизни. Чтение человека образует, направляет, у него возникают вопросы, которыми он делится с окружающими.
– Вы же знаете, что сегодняшнее поколение аудиовизуальное: всё в телевизоре, в интернете. Это большая проблема.
– Это меня не радует, конечно. Где, если не в книге, ты найдёшь ответы на все вопросы? Книга тебе не противоречит, книга тебя не возбуждает, книга тебя не огорчает, книга тебя не осуждает. У тебя от написанного действительно пробуждаются и мысли, и воспоминания, возникают какие-то реальные вещи. Книга для человека действительно очень важна.
Между прочим, я советую каждый день читать страничку Евангелия. Это четыре Евангелия: от Матфея, от Марка, от Луки и от Иоанна. Прочтёшь, потом снова перечтёшь – ты всё время читаешь что-то другое. И каждый раз тебе открывается что-то новое. То есть это чтение для тебя – общение с Богом, с Христом, потому что там очень много о тебе, потому что там идёт речь о тех страстях, которые есть у всех.
Мы все грешны по природе. А в Евангелии ты находишь ответы Христа на очень важные вопросы. Помните притчу, когда один человек подошёл к Христу и спросил: «Учитель благий, что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?». Понимаете, этот человек Бога в Христе не увидел, только учителя. А Христос ему отвечает: «Почему ты говоришь учителю «благий»? Никто не благ, кроме как один Бог». То есть слово «благий» определяет, что только Бог безгрешен. Это сам Христос тебе говорит.
– А Вы видите разницу в восприятии мира православными и католиками? Ведь и те и другие – христиане.
– Знаете, когда я в 90-е годы ХХ века в первый раз сел в поезд в России, то заметил одну вещь. В них, как и во Франции или, допустим, в Англии, если поездка достаточно длинная, то попутчики довольно часто разговаривают между собой. Но различия есть. Европейцы скажут: «О, вы знаете, у меня хорошая работа, у меня красивый дом, красивая дорогая машина…». Человек показывает тебе лучшее, что у него есть, и ждёт чего-то подобного от тебя. Но если садишься около русского человека, он тебе может сказать: «Если бы вы знали, какой я грешник, не справляюсь...» – и начинает причитать. Ты не можешь его иначе воспринять, кроме как полюбить. От тебя ждут сопереживания: видно, что человек страдает, не может чего-то достичь. Попутчик делится с тобой наболевшим, и его не волнует, будешь ли ты его осуждать или нет. То есть другая проблематика, понимаете? Другой мир. И этот мир православный, в отличие от неправославного, где всё вроде бы в порядке и на своём месте. Сознание греховности и есть начало Спасения.
– Вы говорите, что русский садится и начинает рассказывать, какой он плохой… Я так понимаю, что для Вас это свидетельство того, что он встал на путь раскаяния?
– Да, конечно.
– Вот для меня это русское «то грешим, то каемся» всегда оставалось некой загадкой.
– Это не загадка, это бытие русского всегда волнует. Оно культурно и литературно зафиксировано, поэтому русский человек по-настоящему ближе к Достоевскому.
– Мне кажется, что в Русской Церкви Заграницей атмосфера более свободная. Я имею в виду, что, например, женщины могут зайти в храм в джинсах, и никто тебя не осудит… Может быть, там не такие жёсткие требования к внешнему виду?
– Мы не одобряем это, но избегаем человека оскорбить замечанием. Но подсказать можно, чтобы он, если приходит в храм Божий, выглядел подобающе. Ведь если ты собираешься на серьёзный разговор, то в неподобающей одежде не пойдёшь, так? И к Богу в таком виде ходить не следует. Но всё же ты пришёл так в первый раз – просто хочешь посмотреть, то тебе никто ничего не скажет… Но на третий, четвёртый раз тебе обязательно кто-то подскажет, что выглядеть надо подобающе. Люди это понимают и принимают спокойно. Но говорить всё же надо. Что касается джинсов, то девушкам говорим: «Может быть, в женской одежде...». Соглашаются...
– Вера – это большая духовная работа, работа над собой. Где найти силы человеку, который только встал на путь воцерковления? Как не впасть в отчаяние от осознания собственной слабости и греховности?
– Наша греховность и наша слабость – это наша природа. Но её надо не осуждать, а стараться очищать. Для этого в среду и пятницу существует пост. Это правило действует в течение всего года, чтобы человек приучался со своими страстями бороться. Можем ли мы добиться успехов на этом пути? Несомненно. Бог создал нас по образу своему и подобию, поэтому каждый из нас ещё наделён и чувством гармонии, красоты, доброты…
– То есть сначала надо полюбить себя?
– Я повторяю: мы живём чувствами изначально. И, между прочим, продолжаем в жизни так и жить. Допустим, одна девочка встречает другую и видит, что у неё такое же платье. Первая реакция – гнев. На любую ситуацию мы прежде всего реагируем через эмоции. Это может быть зависть, это осуждение, это клевета… Всё что угодно. Но это исходит от природы человека. Если же человек способен понять другого человека, даже пожалеть, тогда возникает другое отношение, другое восприятие. Я помню, как моя мать говорила: «Смотри, несчастный человек! Ему холодно». Она взывала к сочувствию. Учила своего ребёнка проявлять сострадание. Жить с Богом.
Просто взгляд – и возникает чувство, затем может быть и страсть. Это основа. Жалеть, сопереживать, принимать людей такими, какие они есть. Если ты на людей не смотришь – значит ты не у Бога. Бог любит нас такими, какие мы есть, а если ты от других людей закрываешься, то ты не понимаешь, что благодатная сила Божья – это любовь.
Ты думаешь, что главный вопрос: «Он такой негодяй, как его любить?!». А вот и нет. Основной вопрос: «А какой ты сам?».
– И людям страшно отвечать на этот вопрос.
– А какой ты сам? Ты ответить не можешь, но может тот, который около тебя. Понимаете? То есть мы сами созданы по образу и подобию Божию, у нас есть путь к Богу, но он идёт через других, через чувства, которые мы испытываем. Они у нас общие и заставляют нас каким-то образом всё время свои поступки пересматривать. Надо читать Евангелие.
– Многие люди говорят, что не верят в Бога...
– Только человек способен от чего-то отказываться. Мир Божий от Бога не отказывается, никто из живущих тварей от мира Божьего, кроме человека, не отказывается. Человек, который говорит, что не верит в Бога, по мнению Достоевского, «врёт», потому что любой человек, если у него есть это понятие, то он, в конце концов, если он чувствует и думает, у него это понятие всё-таки есть. А он отвергает: «Этого ничего нету. Покажите мне» – и так далее.
Человеку дано особое понятие добра и зла, понятие любви, то есть совершенно не животное. Инстинкт – это не любовь. Потом, страсти – не любовь. Значит, любовь – это особое, это жертва. Ты человека ничем не обязываешь, просто ему желаешь добра. Любым способом – внешним, внутренним, ты ему что-то скажешь. Тайно будешь это делать. Всё это существует, и человек это знает. Значит, ему надо как-то со своей собственной природой бороться, с этой грешной природой. Это задача человека, вот это миссия.
– Во многих странах проживает достаточно большая русская диаспора – люди к вере приходят, принимают православие, которое, если можно так сказать, по формальным признакам достаточно требовательное. На Ваш взгляд, что они в нём находят?
– Не на мой взгляд. Есть опыт, определяющий христианский мир. Что такое христианский мир? Это пространство, где человек старается общаться со Христом. Он нуждается в этом общении, потому что знает, что он грешный. Допустим, он это не признаёт, но с этим постоянно сталкивается. Это вопрос нравственный. Через соблюдение постов и правил, участие в великих таинствах позволяет человеку двигаться в правильном направлении. Это христианский мир.
Но, увы, в человечестве есть другой мир, который можно назвать языческим.
Христианский мир пребывает в Церкви, в живом организме, объединённом едиными нравственными понятиями. Языческий мир отказывается именно от Церкви.
Конфуцианство, буддизм – это религии. Но эти религии человеку говорят: «Ищи мир, ищи спокойствие, тишину. И будь в вере. Улыбайся. Твоё дело – быть в вере. И исключительно веди себя так, что человек будет отвечать тебе тем же». Но что у тебя в сердце? Главное – это внутреннее спокойствие, что ты исполняешь то, что надо. Но нет у тебя отношения к живому. У тебя просто философия, мораль.
С китайцами очень мило общаться: «Здравствуйте! Войдите в мой несчастный грязный дом». Это схоластика, которую человек себе представляет. Ему кажется, что если всё делать, как надо, по Будде, то найдёшь нирвану, высшую степень блаженства, премудрости. Но это только внешняя форма поведения. Отсутствует важное понятие – понятие спасения.
И когда ты предлагаешь китайцам Бога, Христа, своего Спасителя, который был на земле, который пострадал за человека, они сразу ощущают какой-то вакуум внутри себя, ибо живого Бога у них нет, а он ничем не заменим. Опыт подсказывает, что они могут легко принять Христа.
У нас был старший священник в Сан-Франциско, приехавший из Шанхая в 1957 году. Это был отец Илия Вэнь, митрофорный протоиерей. Я познакомился с ним, когда, будучи в сане игумена, приехал в Сан-Франциско с иконой Курской Коренной Божией Матери. Владыка Антоний (Медведев), правящий Сан-Францисской епархией и Западно-Американской, нам говорил: «Вот у нас несчастье: скоро, наверное, придётся отпевать отца Илию. Он упал и сломал себе бедро. А ему 99 лет». Мы в Сан-Франциско послужили неделю, кажется, и в воскресение, после литургии, владыка сообщил мне, что сегодня после обеда пойдём к отцу Илие, вернувшемуся из госпиталя домой.
Чтобы войти в дом, нужно было подняться по довольно крутой лестнице. Владыка говорит: «Икона вперёд». Слышу, что наверху громогласный голос – пение тропаря. Я думал, что пришёл протодиакон помочь, он-то и поёт. Поднимаюсь, дохожу до квартиры, хозяйка указывает, куда мне идти. Поворачиваюсь и вижу: передо мной стоит, опираясь на спинку кресла, человек маленького роста – отец Илия Вень. Оказалось, это он поёт так громко. Потом мы спели вместе молебен с акафистом. Он был старшим клириком всей Русской Православной Церкви Заграницей по возрасту, потому что он стал священником в 30-х годах. И он был не первым китайцем, кто стал православными в русской среде.
– А у вас большая доля прихожан нерусских? Людей, которые воспитаны не в русской традиции?
– У нас довольно много людей разных национальностей – сербов, румын, швейцарцев, сирийцев, коптов, эфиопов и многих других.
– Есть случаи, когда из католицизма переходили в православие?
– Да, есть.
– Почему?
– Я вам скажу так. В Женеве ко мне как-то подошла женщина и говорит: «Знаете, что я бываю у вас в храме на каждой службе?». Разговорились. Оказалось, что она кальвинистка. «Вы знаете, как хорошо у вас в церкви» – «И вы давно приходите?» – «Да, уже с такого-то года». В общем, она уже лет 20 приходит и стоит в нашей церкви. Не знаю, бывают ли французы, но местные швейцарцы приходят, да, и стоят во время богослужений. Они приходят к нам с радостью. Сколько раз мы их встречали, когда у нас была мироточивая икона Иверская. Её хранителем был Хозе Муньос, православный южноамериканец, которого я хорошо знал. Он обрёл икону на Афоне и привёз в Монреаль. В течение 15 лет она мироточила и объездила всё Русское Зарубежье.
– В России есть мода на веру – модно быть верующим, такое выпячивание соблюдения обрядов, часто выборочное.
– Кто говорит «мода»?
– Я не знаю, как это ещё можно назвать: я пощусь – можно мне постную шоколадку?
– Понимаю, о чём Вы говорите, но не могу согласиться с терминологией. Речь идёт не о моде, а об исканиях Бога. Многие находят его через Церковь. Бывает, что крещёные люди не понимают чего-то и не приходят к таинствам. Но если они ищут Божью благодать, то это вопрос времени.
– То есть искание Бога приводит к воцерковлению? Нет ли опасности подмены веры пустым исполнением обрядов, неким красивым фасадом?
– Может быть, есть люди, которые могут всю жизнь провести в церкви, в формальности, но которые никого не любят. Но мы не можем это анализировать. Нужно, чтобы человек как-то объяснил свои чувства, а, как Вы знаете, никто ничего не объясняет.
Вы кому-то будете свои чувства объяснять? Только человеку, которого вы любите. И то будете от него скрывать кое-что. Это точно. Никто самое сокровенное никому не говорит. Мы уже не раз упоминали Достоевского. Ему как раз удавалось выворачивать наружу то, что скрыто в душе человека. То, что человек не смеет показать.
Это не мода. Это выглядит как мода, что все пошли, не зная, куда пошли, не зная, зачем пошли и так далее. Но это неважно. Если они не могут ничего объяснить – не спрашивайте. Пускай идут, и всё. Почему пошёл налево? Почему пошёл направо? А потом решил пойти в кино, потом пошёл в ресторан. Потом домой, потом выпил стакан вина, потом… Зато монах будет постоянно себя проверять, действительно ли он сейчас с Богом. То есть у монаха постоянное понятие Бога, это подвиг монашеский: он себя просто отчисляет, и у него сердце открыто.
Главный вопрос – необходимость направлять свои чувства и понимать себя. А без церкви, без исповеди, без молитвы, без Евангелия что делать?
– А западная мода на психоанализ, психотерапию? Когда ты так же приходишь и пытаешься разобраться? Он тебя сидит выслушивает и комментирует…
– Без Бога решать проблемы человека невозможно. В госпиталях я видел, как психоаналитики часто заходили в тупик. Думаю, что психоанализ пытается сделать наукой то, что решает любовь. Ведь психоаналитик – человек, то есть у него тоже чувства, интуиция, любовь. Он также создан по образу и подобию Божию. Если решать проблемы с Христом в душе, то довольно быстро становится понятно, что у человека много несчастий, потому что он не управляет своими чувствами. Тот, кто ложится на диван у психоаналитика, – это тот, кто не справляется. Общение с людьми страшно испорчено, и человек страдает и просит в этом помочь. Человек, конечно, может что-то осознать… Хороших результатов добиваются те психоаналитики, у которых есть доброта.
– Вы работали в больнице, и более того, в реанимации…
– Я не просто работал, а был среди тех, кто строил реанимацию. Я был включён в институт экспериментальной клиники, которой руководил профессор, создавший в 1954 году во Франции кафедру физики в медицине. А когда я появился на поприще медицинском, он меня сразу забрал к себе. У нас было много задач, а вводить физику в медицину оказалось невероятно сложно. Пришлось выдержать настоящий бой с системой. Например, когда студент поступал на медицинский факультет, то изучал такие предметы, как латынь, ботаника, а физики не было. А мой научный руководитель создал кафедру. Я к нему в группу попал сразу и не жалею, потому что опыт внедрения в медицину методов, переменивших как саму науку, так и людей, давал вдохновение и энергию для многих дел. Скажу только, что мы добились важного результата: среднее пребывание в госпиталях с трёхчетырёхмесячного срока сократилось до пяти дней.
Чтобы понять и найти Бога, человеку необходимо на что-то опираться. Ему помогают Евангелие, сама Церковь и храм, икона, церковная служба, Устав церковный, пастыри.
Почему так тяжело идти к вере? Человек теряет ориентацию. За последние полвека технический прогресс практически избавил людей от физических нагрузок и как следствие – от связи с природой, с пониманием своего места в мире. Его всё больше затягивает потребление. Стремясь получить желаемое как можно быстрее, человек всё больше теряет контроль над собственным телом, собственными эмоциями.
Ключом к спасению является обуздание страстей. Возможно ли это? Конечно. Мы переживаем этот опыт во время постов. Церковь указывает, что воздержание от определённой пищи, от обильного застолья – это начало, первая ступенька духовной жизни, пример борьбы со своими страстями. Это то, что каждый человек может делать. Церковь поддерживает на этом пути.
– Вы сказали, что в силу прогресса технического тело что? Учится лениться? Человек теряет связь со своим телом?
– Человек теряет понимание своего тела. 50 лет назад надо было пахать землю. Человек расходовал много энергии, покрывался потом. Ему требовался отдых от такого труда. Сегодня ни у кого нет такого опыта. Наш современник сидит перед компьютером, нажимает кнопки – его тело не знает физических нагрузок. Получение освещения и отопления больше не требует никакого труда. А потом человек выходит на улицу и начинает бегать, потому что ему внушили, что это забота о здоровье… Но ощущение собственного тела всё равно не возникает.
– Я правильно понимаю, что раз мы теряем это ощущение, то тогда тяжелее и бороться со страстями? Церковь тогда должна ставить больше ограничений.
– Если у человека нет опыта своего собственного тела, как он поймёт свои страсти, от которых всё равно страдает, потому что мы по природе грешны? А мир ему внушает: нет, ты не грешный. Скажите сегодня на улице швейцарцу, что он грешный, – он примет это за оскорбление. Может, не каждый встречный, но я ручаюсь, что многие.
Учение о греховности человеческой природы является одним из основных. А кто это может внушить человеку, если не мать и отец? Роль семьи в воспитании христианина вообще трудно переоценить. Именно родители объясняют ребёнку, что он должен обуздывать свои страсти, справляться со своим телом. Вот начало. А семья сегодня как-то не в приоритете, потому что потеряно понятие, зачем она нужна… И женщина не нужна, и мужчина не нужен… Ребёнок теряет чувство безопасности, он дезориентирован. Всё это разрушает привычный мир.
А в православной церкви эта связь может возобновляться за счёт участия в церковной жизни. Возникает реальное отношение к Богу.