Еще при жизни Леонида Брежнева существовали две группировки, боровшиеся за власть. Брежнев, после очередного инсульта в 1976 году, фактически отошел от непосредственного руководства страной. Однако уходить в отставку он не собирался. Правда, в 1979 году собрал членов Политбюро и заявил, что выходит в отставку, однако все члены в один голос возразили Генсеку. Обещали создать ему необходимые условия для работы и отдыха. Брежнев отправился отдыхать в Завидово, а потом еще три года пребывал на посту руководителя партии.
Владимира Щербицкого, лидера компартии Украины, многие в Кремле считали наследником Брежнева, который всегда тепло относился к нему. Потенциал у Щербицкого как у незаурядного руководителя, несомненно, был, однако для Москвы он был чужаком. Брежнев однажды предложил ему пост председателя Совмина, когда заболел Косыгин. Тот ответил, что в «московские игры не играет».
Андропов также симпатизировал Щербицкому, хотел, чтобы он приехал работать в Москву. Щербицкий остался на Украине, где проработал до 1989 года, потом ушел на пенсию, но не прошло и года, как застрелился.
Противостояли друг другу два клана: один возглавлял председатель КГБ Юрий Андропов, другой - партаппаратчик Константин Черненко. В рамках группы, поддерживавшей Брежнева, существовала линия прагматиков, которые считали, что стране необходима модернизация в сферах экономики и власти. Этих взглядов придерживались Ю. Андропов, Д. Устинов, В. Щербицкий.
Федор Кулаков был одно время наиболее вероятным преемником Брежнева. Он оказался в Ставрополе по решению Хрущева, который использовал этот край для «ссылки» конкурентов. Ранее сюда был сослан маршал Булганин, член Политбюро, председатель правительства. По складу характера Кулаков был близок к Хрущеву, он также стремился к реформам и чувствовал личную ответственность за бедственное положение экономики страны. Однако, поддерживая курс реформ Хрущева, Кулаков не мог терпеть непоследовательность и непродуманность мер Первого секретаря.
Кулаков был причастен к заговору против Хрущева, так как ссылка на Ставрополье лишила его политических перспектив. Осенью 1964 года Федор Давыдович принимал в Тебердинском заповеднике заговорщиков, которые обговаривали план переворота. Действительно, через месяц после снятия Хрущева, Кулаков был переведен в Москву, где возглавил отдел сельского хозяйства ЦК.
Кулаков мог стать Генсеком, но тому помешал трагический случай. По одной из версий, «наверху» решено было с почетом проводить дряхлеющего Брежнева на пенсию, а на его место назначить Кулакова. По другому, более позднему варианту московских слухов, за Брежневым должны были сохранить только что обретенный им номинальный пост председателя Президиума Верховного Совета СССР, а пост Генерального секретаря партии передать Кулакову.
Как сообщил ТАСС, в ночь с 16 на 17 июня 1978 года Федор Кулаков «скончался от острой сердечной недостаточности с внезапной остановкой сердца». Одновременно КГБ распространял слухи, что Кулаков после неудачной попытки захватить власть перерезал себе вены. В общем, смерть претендента была загадочной, и тайну еще более сгустил отчет медкомиссии Евгения Чазова, который не проливал никакой ясности на причину смерти этого здорового и сильного человека. К тому же подозрения вызвало то, что ни Брежнев, ни Косыгин, ни Суслов, ни Черненко не явились на похороны. Прямым конкурентом Кулаков был и для Андропова, но обвинять напрямую в устранении противника того никто не посмел.
Выдвижение Юрия Андропова продолжалось. Брежнев предложил именно его на место умершего Суслова. Леонид Ильич считал, что Андропов более достоин этого, чем Черненко, и делал на него ставку как на возможного преемника.
Андропов стал Генсеком уже будучи тяжелобольным, хотя долгое время об этом никто не знал: он старался поддерживать спортивную форму и поднимал тяжести. Партия Черненко пыталась сыграть на недуге Андропова, Брежнева его здоровье тоже беспокоило.
В отличие от многих советских руководителей, Юрий Владимирович был широко эрудированным и образованным человеком, не догматиком: с ним можно было спорить и переубедить, если он был не прав, однако придерживался консерватизма как в работе, так и дома. Он был авторитетным членом Политбюро, но избегал дружеских отношений с членами руководящих органов. Андропов всегда сохранял лояльность к Брежневу, который поставил его на ключевой пост председателя КГБ в мае 1967 года, однако «связал» его «по рукам» своими выдвиженцами - заместителями председателя КГБ С. Цвигуном и К. Циневым, которые были ему близки, соответственно, по Молдавии и Днепропетровску. На каждого члена Политбюро главный чекист вел досье и подозрительно относился к тем, кого недолюбливал Брежнев: Косыгину, Воронову, Шелесту. Андропов восстановил вездесущее присутствие органов госбезопасности во всех городах и районах, на железнодорожном, морском, воздушном транспорта, в армии, флоте, ВПК.
Андропов старался завоевать симпатию у интеллигенции: помог выйти в свет пьесе Шатрова «Так победим!...», лично встречался с Евтушенко и другими «полудессидентами от литературы», наставлял их на путь истинный, а вот «деревенскую» прозу (да и русскую классику) не любил.
О смерти Брежнева объявили 10 ноября, 12 ноября 1982 года состоялся пленум ЦК КПСС, на котором Генеральным секретарем был избран Юрий Андропов. Он выдвинул в секретари ЦК Николая Рыжкова, Егора Лигачева, Андрея Громыко - в первые заместители председателя Совмина. Он действительно пытался найти новый курс для страны - укреплял дисциплину, реформировал экономику.
Став Генсеком, Андропов устроил грандиозную чистку в аппарате ЦК и Совете Министров. Он уволил более трети высокопоставленных чиновников, а также треть областных первых секретарей. Он стремился укрепить верхушку власти надежными кадрами, но по настоящему верных помощников у него было мало. В срочном порядке в столицу были вызваны те, кто успел доказать свою эффективность на местах: Виталий Воротников, который «разобрался» с медуновской командой в Краснодарском крае, Гейдар Алиев, который провел в Азербайджане жестокую борьбу с коррупцией, Егор Лигачев из Томска и Григорий Романов из Ленинграда.
Юрий Андропов скончался 9 февраля 1984 года. Его правление длилось 15 месяцев и заложило основы того, что впоследствии получило название «перестройка».
Следующим Генсеком снова стал обреченный человек. Выдвиженец Щербицкого министр внутренних дел Федорчук во время отдыха в Крыму отправил Черненко в подарок рыбу (он любил ловить ставриду и снабжал копченой рыбой весь санаторий), которой тот отравился и навсегда остался инвалидом.
Решение о выдвижении Константина Устиновича на пост Генсека принималось в присутствии самого Черненко, Устинова, Тихонова и Громыко. В феврале 1983 года его избрали на пленуме ЦК единогласно, через два месяца - председателем Верховного Совета. Правление его было недолгим и ничем народу не запомнилось.
Между тем, расклад политических сил в стране снова изменился. 9 февраля 1984 года умер Ю. В. Андропов, и на внеочередном пленуме ЦК Генеральным секретарем был единогласно избран К. У. Черненко. Как это произошло, я уже рассказывал, добавлю только, что меня несколько покоробило заключительное слово М. Горбачева на этом пленуме, в котором он дословно заявил следующее: "Пленум прошел в обстановке единства и сплоченности. На пленуме с чувством огромной ответственности перед партией и народом решены вопросы преемственности руководства". Не надо было Михаилу Сергеевичу, считал я, заявлять на всю страну об "огромной ответственности перед народом". Я понимал, что выступление Горбачева должно было продемонстрировать единство в Политбюро и прекратить всякие разговоры вокруг фигуры М. Горбачева как одного из лидеров страны. Не знаю, просили его выступить в поддержку Черненко или он сам, понимая обстановку и думая о своем будущем, решил не обострять отношения, только я еще раз понял, что он отнюдь не "рыцарь с открытым забралом", а дипломат, расчетливый политик, легко идущий на компромиссы, умеющий, когда необходимо, отступать, чтобы дождаться своего часа. Но тогда я (как, наверное, и многие другие не только из окружения Горбачева, но и из состава членов ЦК) усмотрел в его поведении не отсутствие бойцовских качеств, а дальновидность, мудрость политического лидера, сохраняющего единство партии и страны.
В тот период главным для Горбачева было выждать, любыми путями сохранить свое положение члена Политбюро и постараться расширить круг своих сторонников. От меня он знал, что К. У. Черненко неизлечимо болен и дни его правления сочтены. С другой стороны, как это ни покажется парадоксальным, избрание Черненко на пост Генерального секретаря было очередным подарком судьбы Горбачеву. Приди на этот пост кто-то другой из группы старейших членов Политбюро, полный здоровья и политических амбиций, тот же А. А. Громыко или В. В. Гришин, кресло генсека было бы занято надолго, а значит, не было бы и весны 1985 года.
Проблемы Горбачева в период правления Черненко не ограничивались его сложными взаимоотношениями с окружением Генерального секретаря, в большей степени они определялись отношением к нему "стариков" из Политбюро - Тихонова, Громыко, Гришина и некоторых других. Они не только его третировали, но и активно, особенно Н. А. Тихонов, выступали против него. Д. Ф. Устинов, как мне кажется, старался держать нейтралитет, хотя в некоторых случаях и пытался помочь Горбачеву.
Я не мог понять отношение Черненко к Горбачеву. С одной стороны, было ясно, что М. Горбачев по меньшей мере не входит в круг его друзей и сподвижников. С другой - несмотря на давление со стороны Тихонова и некоторых других членов Политбюро, он не только сохраняет его в аппарате ЦК КПСС, но и формально оставляет за ним пост второго секретаря, т. е. своего основного заместителя.
Где-то в апреле 1984 года в "кремлевских коридорах" пошли разговоры о том, что дни М. Горбачева в ЦК сочтены, что он или уходит заместителем председателя Совета Министров по сельскому хозяйству, или уезжает послом, однако это оказалось всего лишь досужими домыслами правительственных сплетников, которых много в любые времена. Горбачев продолжал активно работать в прежней должности. Факт остается фактом: Черненко не заменил Горбачева, несмотря на прохладное и настороженное отношение к нему.
Но я чувствовал, что М. Горбачев нервничает. Состояние здоровья К. Черненко ухудшалось с каждым днем. Все чаще он вынужден был оставаться дома либо попадал в больницу. По логике, в период его отсутствия заседания секретариата ЦК КПСС и Политбюро должен был вести второй человек в партии - М. Горбачев, однако, как он сам мне сказал, против этого категорически выступил Н. А. Тихонов. Нам с академиком А. Г. Чучалиным часто приходилось в этот период встречаться с К. У. Черненко, и было видно, в какой растерянности он находится, не зная, что предпринять. Сколько раз мы были невольными свидетелями того, как, несмотря на настойчивые попытки Тихонова, Черненко раздраженно просил под любым предлогом не соединять его с ним. Слабохарактерный, боявшийся к тому же потерять нити управления, он не мог сопротивляться своим старейшим друзьям вроде Тихонова, поэтому принял самое простое решение - без него не проводить заседания Политбюро.
Мы часто в то время общались с М. Горбачевым, у нас не было секретов друг от друга. Но и не будь у нас товарищеских отношений, я и формально как второго человека в партии должен был информировать его о состоянии здоровья Генерального секретаря. Чувствовалось внутреннее напряжение М. Горбачева по его частым звонкам, вопросам о состоянии здоровья Черненко, темам разговоров. Периодами я видел его растерянность, нерешительность, но тогда не придавал этому большого значения и относил к естественному поведению человека, находящегося в сложной ситуации.
Между тем, состояние К. У. Черненко продолжало ухудшаться. За несколько дней до смерти в связи с гипоксией мозга у К. У. Черненко развилось сумеречное состояние. Мы понимали, что дни его сочтены. Я позвонил М. Горбачеву и предупредил, что трагическая развязка может наступить в любой момент.
Когда вспоминаешь историю, нельзя кривить душой и изворачиваться, надо быть честным и откровенным. Признаюсь, тогда я отдавал себе отчет в том, что мой звонок - это не соболезнование по поводу умирающего Генерального секретаря, а предупреждение возможному кандидату на этот пост, чтобы он начинал активно действовать.
10 марта 1985 года К. У. Черненко не стало. Развязка наступила вечером, около половины восьмого. Вступал в силу негласный протокол, который я уже хорошо освоил, провожая в последний путь за три года третьего руководителя страны. Надо информировать второго человека в партии и никого другого, а уже он принимает решение о дальнейших шагах. 10 марта был выходной день, и я нашел М. Горбачева, позвонив на дачу. По разговору понял, что у него уже продуман весь план прихода к власти. "Я сейчас буду собирать Политбюро и секретариат, а ты к десяти часам подъезжай в Кремль, доложишь о болезни и причине смерти", - коротко ответил он, и было заметно, что он явно спешил.
В марте 1990 года, покидая пост министра, я пришел официально попрощаться с М. Горбачевым. К этому времени мы были уже далеки друг от друга, и визит носил больше протокольный характер. В разговоре Горбачев неожиданно затронул тему смерти Черненко, со дня которой прошло уже пять лет: "Знаешь, они (я понял, что это - о бывшем окружении Черненко, части старого аппарата ЦК, потерявшего или теряющего свои позиции и власть) распространяют слухи, что смерть Черненко была ускорена для того, чтобы я занял пост Генерального секретаря".
Меня удивила не тема разговора, а та эмоциональность, с которой это было сказано. "Михаил Сергеевич, - ответил я. - Стоит ли обращать внимание на пустую болтовню? Вспомните, когда Черненко избрали Генеральным секретарем, все возмущались, как можно было передавать власть в руки тяжелобольного человека. Когда я возвращался с пленума вместе с Г. Арбатовым, он меня прямо спросил, информировал ли я Политбюро, ЦК о состоянии здоровья Черненко. Я ответил, что в Политбюро лежит не одно официальное заключение консилиума врачей о его тяжелой болезни. Если же говорить о сугубо медицинской стороне, то нам, врачам, и Константину Устиновичу повезло, что мы смогли его спасти еще в 1983 году. Его лечил не только Чазов, не только ведущие врачи страны. По просьбе самого Черненко Хаммер из США привозил ему ведущего пульмонолога, который полностью согласился и с нашим диагнозом, и с проводимым лечением".
Мой ответ, как мне показалось, успокоил М. Горбачева…
Часть 6. "Команда" Горбачева
На следующий день после смерти К. У. Черненко, не успел я собраться на работу; как раздался телефонный звонок. К моему удивлению, в этот ранний час из машины звонил Михаил Сергеевич Горбачев. Он начал с того, что поблагодарил меня за все то, что я искренне и бескорыстно сделал для него за годы дружбы и особенно в последнее время. Помолчав, добавил, что уверен, как бы ни менялось наше положение, мы и в будущем останемся верными друзьями. Тогда я искренне поверил в эти слова. Сейчас же вспоминаю "Горе от ума" А. Грибоедова: "Блажен, кто верует, тепло ему на свете". "Я долго думал, - продолжал он, - что делать в связи с обращением многих товарищей по партии, которые считают, что я должен ее возглавить. Вопрос не простой, но после долгих раздумий я решил, что надо согласиться. Надо выводить страну и партию из кризиса. Сейчас еду, чтобы сообщить им об этом решении. Сегодня проведем и пленум ЦК".
Конечно, меня поддержали этот звонок и слова М. Горбачева, учитывая состояние, в котором я находился, но не могли не покоробить заявления о долгом раздумье, о просьбах товарищей. Передо мной можно было и не лицемерить, ибо мы не раз обсуждали проблемы выборов будущего Генерального секретаря. К тому же он хорошо знал сложившуюся в партии политическую конъюнктуру. В той общественной и политической ситуации, которая царила в стране, у него не было альтернативы, хотя он и побаивался "стариков".
Когда однажды зашла речь о позиции, которую может при выборах Генерального секретаря занять А. А. Громыко, скептически относившийся к Горбачеву, Михаил Сергеевич заметил, что у него есть возможности договориться с ним. Тогда я не обратил внимания на это замечание. Каково же было мое удивление, когда на срочно собранном, менее чем через сутки после смерти К. У. Черненко, пленуме ЦК с предложением об избрании М. Горбачева Генеральным секретарем выступил именно А. А. Громыко.
Еще в большей степени поразил меня характер представления. Были свежи в памяти сдержанные, сухие выступления К. У. Черненко, представлявшего на этот пост Ю. В. Андропова, и Н. А. Тихонова при представлении К. У Черненко. И вот.
Евгений Иванович Чазов в течение двадцати лет (с 1967 по 1986 г.) возглавлял 4-е Главное управление при Минздраве СССР, которое обслуживало высших руководителей Советского Союза. Именно в это время состоялся так называемый «хоровод смертей», когда один за другим умерли три Генеральных секретаря ЦК КПСС (Брежнев, Андропов, Черненко). Е. И. Чазов по долгу службы обязан был знать все о состоянии здоровья и причинах смерти своих подопечных; в своей книге он рассказывает, как уходили из жизни советские вожди, приводит подробности их последних дней. Особое место уделяется кончине Л. И. Брежнева, о которой по сей день ходит множество слухов.
Из серии: Как уходили вожди
* * *
компанией ЛитРес .
Трагедия Л. И. Брежнева
Удивительно и непредсказуемо восприятие человеком того или иного политического и общественного явления, отношение к той или иной идее, лозунгу, ну и, конечно, к политическим деятелям. Сегодня те, кто еще недавно восхвалял существующий строй, политических лидеров страны, свергают своих недавних кумиров. Политический капитал пытаются заработать на всем – и все апеллируют к народу, который сегодня уже не может ни в чем разобраться и начинает часто выступать как толпа.
Ты скажешь, читатель, что это нечестно – играть на чувствах и чаяниях народа. Согласен. Но такие времена, такие нравы.
Судьба политических деятелей в нашей стране просто непредсказуема. «То вознесет его высоко, то в бездну бросит без стыда». Что Хрущев! Что Брежнев! Разве мы могли подумать, что будут сносить памятники В. И. Ленину?…
Помню большую пачку писем, которую получил после смерти Л. И. Брежнева, авторы которых (не партийные функционеры, а обычные простые советские граждане!) упрекали нас, медиков, в том, что мы не обеспечили сохранение жизни и здоровья Генерального секретаря. Например, В. Н. Еременко из Москвы требовал, чтобы мы, академики, отчитались: все ли было использовано для спасения «продолжателя дела В. И. Ленина, пламенного патриота Советской Родины, выдающегося революционера и борца за мир, за коммунизм – Леонида Ильича Брежнева»? А Г. Н. Мудряков из Одессы настаивал: «Вы обязаны были освободить Леонида Ильича от губительной работы и стрессов, что не было сделано. Следовательно, вам необходимо по телевидению или в печати высказаться по этому вопросу, так как смерть товарища Л. И. Брежнева переживают не только его близкие, но и передовые люди всего мира».
Шли годы, развернулась «перестройка». Из «выдающегося политического и государственного деятеля» Брежнев превратился в одиозную фигуру, виновную, по сформировавшемуся общественному мнению, во всех бедах и недостатках, которые мы тогда переживали. В мой адрес зазвучали другие, прямо противоположные обвинения. Почему скрывали, что Л. И. Брежнев болен? (Как будто в этом кто-то сомневался.) Почему не настаивали, чтобы его освободили от работы? Так, например, вопрошал корреспондент «Медицинской газеты» Ю. Блиев, строя из себя невинного агнца: «Сегодня не дает мне покоя вопрос: зачем именитому академику, отвечавшему за здоровье „пятирежды Героя“, быть членом ЦК? Присягал бы одному лишь профессиональному долгу – может быть, задолго до перестройки и обнародовал бы диагноз – „пациенту противопоказано руководство страной“.»
С грустной улыбкой я читал эти «откровения» смелого журналиста. Старался вспомнить, задавали ли мне подобные вопросы о здоровье Брежнева при его жизни на многочисленных пресс-конференциях советские журналисты? И что-то не припомнил. За рубежом – да. Ни одна пресс-конференция не обходилась без обсуждения этого вопроса. Но всех устраивал и успокаивал мой ответ. Суть его заключалась в том, что существует клятва Гиппократа, которой придерживается каждый честный врач. В ней говорится, что при жизни пациента он должен сохранять в тайне все, что может тому навредить. Уж кто-кто, а корреспондент «Медицинской газеты» должен был об этом знать.
В этой связи вспоминается юмористическая сцена, которая возникла на одной из моих пресс-конференций в США. Было это в начале 80-х годов, когда в среду респектабельных журналистов-международников ворвались молодые, энергичные, не всегда вежливые представительницы женского пола, считавшие, что интервьюируемые созданы только для одного – отвечать на их вопросы, и более того – в необходимом для них свете. Одна из них одолевала меня вопросами о состоянии здоровья Генерального секретаря и требовала, несмотря на мои вежливые разъяснения, точного ответа – умрет или не умрет в ближайшее время руководитель государства. Когда я стал ссылаться на клятву Гиппократа, она высокомерно заявила: «Это не ответ. Да и какое значение сегодня имеет клятва Гиппократа?» И тогда, потеряв присущую мне сдержанность, я ответил: «Уважаемая мисс! Какие слова вы сказали бы вашему врачу, если бы он на встрече с журналистами, да даже в узком кругу, рассказал о результатах вашего гинекологического обследования?» После короткой паузы замешательства раздались смех и аплодисменты.
И еще – почему думают, что вопрос о состоянии здоровья Генерального секретаря не ставился врачами перед Политбюро ЦК КПСС?
А сколько спекуляций было, да и сейчас существует, вокруг здоровья Л. И. Брежнева и возможной связи его болезни с недостатками в руководстве страной. Если верить воспоминаниям некоторых политических деятелей, «полудокументальным» повестям и детективным историям, то Брежнев перенес, по крайней мере, несколько инфарктов миокарда и не меньшее число нарушений мозгового кровообращения. Близкий к кругам КГБ, Юлиан Семенов в «Тайне Кутузовского проспекта» пишет: «Меня (одного из героев повести) до сих пор ставит в тупик то, что сердце Брежнева само „остановилось“. Он же на американском стимуляторе жил… И умер за два дня перед пленумом, когда, говорят, новый председатель КГБ Федорчук, не являясь членом ЦК, должен был войти в Политбюро…»
Не надо, как говорят в народе, наводить тень на плетень, уважаемый Юлиан Семенов, и создавать видимость заговора против Брежнева. По своей должности, да и от Брежнева либо Андропова, я всегда за несколько дней знал о предстоящих Пленумах ЦК. Не предполагалось Пленума с выдвижением Федорчука, так же как никогда у Брежнева не стоял ни отечественный, ни американский стимулятор. В жизни он лишь один раз, будучи первым секретарем ЦК компартии Молдавии, перенес инфаркт миокарда. В 1957 году были небольшие изменения в сердце, но они носили лишь очаговый характер. С тех пор у него не было ни инфаркта, ни инсультов.
История не терпит пустот и недомолвок. Если они появляются, то вскоре их заполняют домыслы, выгодные для определенных политических целей, предположения или набор не всегда проверенных и односторонне представленных фактов. Вот почему надо наконец ответить на вопрос: что же произошло с Генеральным секретарем ЦК КПСС, когда он из активного, общительного, в определенной степени обаятельного человека, политика, быстро ориентирующегося в ситуации и принимающего соответствующие решения, за 10 лет превратился в дряхлого, «склерозированного» старика? Откуда начать рассказ о трагедии Брежнева?
Для меня она началась в один из августовских дней 1968 года – года Пражской весны и первых тяжелых испытаний для руководимого Брежневым Политбюро. Шли горячие дискуссии по вопросу возможной реакции СССР на события в Чехословакии. Как я мог уяснить из отрывочных замечаний Ю. В. Андропова, речь шла о том, показать ли силу Варшавского пакта, в принципе, силу Советского Союза, или наблюдать, как будут развиваться события, которые были непредсказуемы. Важна была и реакция Запада, в первую очередь США, которые сами погрязли в войне во Вьетнаме и не знали, как оттуда выбраться. Андропов боялся повторения венгерских событий 1956 года. Единодушия не было, шли бесконечные обсуждения, встречи, уговоры нового руководства компартии Чехословакии. Одна из таких встреч Политбюро ЦК КПСС и Политбюро ЦК КПЧ проходила в середине августа в Москве.
В воскресенье стояла прекрасная погода, и моя восьмилетняя дочь упросила меня пораньше приехать с работы, для того чтобы погулять и зайти в кино. Узнав у дежурных, что в Кремле все в порядке, идут переговоры, я уехал домой выполнять пожелания дочери. В кинотеатре «Стрела» демонстрировались в то время детские фильмы, и мы с дочерью с радостью погрузились в какую-то интересную киносказку. Не прошло и 20 минут, как ко мне подошла незнакомая женщина и попросила срочно выйти. На улице меня уже ждала автомашина, и через 5 минут я был на улице Грановского, в Управлении.
Здесь никто ничего толком не мог сказать. И вместе с П. Е. Лукомским и нашим известным невропатологом Р. А. Ткачевым мы выехали в ЦК, на Старую площадь.
Брежнев лежал в комнате отдыха, был заторможен и неадекватен. Его личный врач Н. Г. Родионов рассказал, что во время переговоров у Брежнева нарушилась дикция, появилась такая слабость, что он был вынужден прилечь на стол. Никакой органики Р. А. Ткачев не обнаружил. Помощники в приемной требовали ответа, сможет ли Брежнев продолжить переговоры. Клиническая картина была неясной. Сам Брежнев что-то бормотал, как будто бы во сне, пытался встать.
Умница Роман Александрович Ткачев, старый опытный врач, сказал: «Если бы не эта обстановка напряженных переговоров, то я бы сказал, что это извращенная реакция усталого человека со слабой нервной системой на прием снотворных средств». Родионов подхватил: «Да, это у него бывает, когда возникают неприятности или не решаются проблемы. Он не может спать, начинает злиться, а потом принимает 1–2 таблетки снотворного, успокаивается, засыпает. Просыпается как ни в чем не бывало и даже не вспоминает, что было. Сегодня, видимо, так перенервничал, что принял не 1–2 таблетки, а больше. Вот и возникла реакция, которая перепугала все Политбюро». Так и оказалось.
В приемную зашел А. Н. Косыгин и попросил, чтобы кто-нибудь из врачей разъяснил ситуацию. Вместе с Ткачевым мы вышли к нему. Искренне расстроенный Косыгин, далекий от медицины, упирал на возможность мозговых нарушений. Он сидел рядом с Брежневым и видел, как тот постепенно начал утрачивать нить разговора. «Языку него начал заплетаться, – говорил Косыгин, – и вдруг рука, которой он подпирал голову, стала падать. Надо бы его в больницу. Не случилось бы чего-нибудь страшного». Мы постарались успокоить Косыгина, заявив, что ничего страшного нет, речь идет лишь о переутомлении и что скоро Брежнев сможет продолжить переговоры. Проспав 3 часа, Брежнев вышел как ни в чем не бывало и продолжал участвовать во встрече.
Конечно, мы рисковали, конечно, нам повезло. Динамическое нарушение мозгового кровообращения протекает иногда стерто и не всегда диагностируется. Правда, к везению надо прибавить и знания. Но что если бы на нашем месте были «перестраховщики», они бы увезли Брежнева в больницу, дня два обследовали, да еще, ничего не найдя, придумали бы диагноз либо нейродистонического криза, либо динамического нарушения мозгового кровообращения. А главное, без необходимости создали бы напряженную обстановку в партии, ЦК, Политбюро.
Это был для нас первый сигнал слабости нервной системы Брежнева и извращенной в связи с этим реакции на снотворное.
Шли годы. Возникали то одни, то другие проблемы. И я уже стал забывать о событии августовского воскресенья 1968 года.
Но вернемся в 1971 год – год XXIV съезда партии. Это был последний съезд, который Л. И. Брежнев проводил в нормальном состоянии. Он еще был полон сил, энергии, политических амбиций. Положение его как лидера партии и страны было достаточно прочным. Кроме того, чтобы обезопасить себя от возможных неожиданностей, он избрал верный путь. Во-первых, привлек в свое окружение людей, с которыми когда-то работал и которые, как он правильно рассчитывал, будут ему благодарны и преданы за их выдвижение. Во-вторых, на всех уровнях, определяющих жизнь страны, он стремился поставить людей по принципу «разделяй и властвуй».
Нет, не был в те годы Л. И. Брежнев недалеким человеком, чуть ли не дурачком, как это пытаются представить некоторые средства массовой информации. Он был расчетливым, тонким политиком. Среди его советников были самые видные специалисты в своих областях – академики М. В. Келдыш, Г. А. Арбатов, Н. Н. Иноземцев и многие другие, которые участвовали в разработке предлагаемых им программ.
Принцип «разделяй и властвуй» проявлялся и в Политбюро, где напротив друг друга сидели два человека, полные противоположности и, мягко говоря, не любившие друг друга, Н. В. Подгорный и А. Н. Косыгин. В свою очередь, в Совете Министров СССР А. Н. Косыгина окружали близкие Брежневу люди – старый друг Д. С. Полянский и знакомый еще по работе в Днепропетровске Н. А. Тихонов. Удивительными в связи с этим принципом казались мне его отношения с Ю. В. Андроповым.
Андропов был одним из самых преданных Брежневу членов Политбюро. Могу сказать твердо, что и Брежнев не просто хорошо относился к Андропову, но по-своему любил своего Юру, как он обычно его называл. И все-таки, считая его честным и преданным ему человеком, он окружил его и связал «по рукам» заместителями председателя КГБ – С. К. Цвигуном, которого хорошо знал по Молдавии, и Г. К. Циневым, который в 1941 году был секретарем горкома партии Днепропетровска, где Брежнев в то время был секретарем обкома. Был создан еще один противовес, хотя и очень слабый и ненадежный, в лице министра внутренних дел СССР Н. А. Щелокова. Здесь речь шла больше не о противостоянии Ю. В. Андропова и Н. А. Щелокова, которого Ю. В. Андропов иначе как «жуликом» и «проходимцем» мне и не рекомендовал, а скорее в противостоянии двух организаций, обладающих возможностями контроля за гражданами и ситуацией в стране. И надо сказать, что единственным, кого боялся и ненавидел Н. А. Щелоков, да и его первый зам, зять Брежнева – Ю. М. Чурбанов, был Ю. В. Андропов. Таков был авторитет и сила КГБ в то время.
Первое, что сделал Ю. В. Андропов, когда обсуждал будущую работу и взаимодействие с молодым, далеким от политических интриг, не разбиравшимся в ситуации руководителем 4-го управления, к тому же профессором, обеспечивающим постоянное наблюдение за состоянием здоровья руководителей партии и государства, это предупредил о сложной иерархии контроля за всем, что происходит вокруг Брежнева.
Жизнь непроста, многое определяет судьба и случай. Случилось так, что и С. К. Цвигун, и Г. К. Цинев сохранили жизнь только благодаря искусству и знаниям наших врачей. С. К. Цвигун был удачно оперирован по поводу рака легких нашим блестящим хирургом М. И. Перельманом, а Г. К. Цинева мы вместе с моим другом, профессором В. Г. Поповым, несколько раз выводили из тяжелейшего состояния после перенесенных инфарктов миокарда. И с тем и с другим у меня сложились хорошие отношения. Но и здесь я чувствовал внутренний антагонизм двух заместителей председателя КГБ, которые ревностно следили друг за другом. Но оба, хотя и независимо друг от друга, контролировали деятельность КГБ и информировали обо всем, что происходит, Брежнева. Умный Георгий Карпович Цинев и не скрывал, как я понял из рассказов Андропова, ни своей близости к Брежневу, ни своих встреч с ним.
Болезни Цвигуна и Цинева доставили нам немало переживаний. И не только в связи со сложностью возникших медицинских проблем, учитывая, что в первом случае приходилось решать вопрос об операбельности или неоперабельности рака легких, а во втором – нам с трудом удалось вывести пациента из тяжелейшего состояния, граничащего с клинической смертью. Была еще одна сторона проблемы. Брежнев особенно тяжело переживал болезнь Цинева, который был его старым другом. Когда я выражал опасения о возможном исходе, он не раздражался, как это делали в трудные минуты многие другие руководители, а по-доброму просил сделать все возможное для спасения Георгия Карповича. Удивительны были звонки Андропова, который, прекрасно зная, кого представляет Цинев в КГБ, искренне, с присущей ему вежливостью просил меня помочь, использовать все достижения медицины, обеспечить все необходимое для лечения и т. п. Мне всегда казалось, что Андропов, понимая всю ситуацию, уважал и ценил Цинева, будучи в то же время весьма равнодушным и снисходительным к Цвигуну.
Для меня они оба были пациентами, для спасения которых было отдано немало не только знаний, но и души, потому что для врача нет генерала или солдата, партийного или беспартийного, работника КГБ или рабочего с автомобильного завода. Есть сложный больной, которого ты выходил и которому ты сохранил жизнь. И это самое важное и дорогое. Конечно, существует и определенная ответственность при лечении государственных деятелей, но искренне добрые чувства рождаются именно с преодолением трудностей, с чувством честно выполненного долга, когда ты видишь результаты своего труда.
… Мне пришла на память история, которая, я уверен, не имела места в кабинете председателя КГБ ни до, ни после этого дня. Однажды я оказался у Андропова в кабинете. В это время у нас начали появляться проблемы с состоянием здоровья Брежнева, и мы встретились с Андроповым, чтобы обсудить ситуацию. Когда, закончив обсуждение, я поздравил Андропова с днем рождения, раздался звонок его самого близкого друга Д. Ф. Устинова. В тот период возникающие с Брежневым проблемы Андропов скрывал от всех, даже от самых близких друзей. На вопрос: «Что делает „новорожденный“ в данный момент?» – Андропов, понимая, что Устинов может каким-то образом узнать о моем длительном визите, ответил: «Меня поздравляет Евгений Иванович». Заводной, с широкой русской натурой Дмитрий Федорович тут же сказал: «Я этого не потерплю и еду к вам. Только скажи, чтобы открыли ворота, чтобы я въехал во двор, а то пойдут разговоры, что я к тебе езжу по вечерам». Короче говоря, через 30 минут в кабинете был Дмитрий Федорович, поздравлял, громко смеялся и требовал положенных в таких случаях 100 граммов. Андропов ответил, что не держит в кабинете спиртного. Настойчивый Дмитрий Федорович предложил вызвать помощника Андропова, который должен был находиться в приемной, и попросить чего-нибудь достать. К моему удивлению, вместо помощника зашел Цвигун, а затем, буквально вслед за ним, извиняясь, появился Цинев. Конечно, нашлись 100 граммов за здоровье именинника, было шумно, весело, но меня не покидало ощущение, что нас не хотели оставлять втроем – о чем могли говорить председатель КГБ и приехавший внезапно и тайно министр обороны с профессором, осуществляющим лечение Брежнева, у которого появились проблемы со здоровьем?
Может быть, я был излишне мнителен, но интуиция меня никогда не подводила.
В первые годы моей работы в Управлении общительный, жизнерадостный, активный Леонид Ильич любил собирать у себя в доме компании друзей и близких ему лиц. Помню свое удивление, когда через год моей работы на посту начальника 4-го управления, в один из декабрьских вечеров, раздался звонок правительственной связи. Говорил Брежнев: «Ты что завтра вечером делаешь? Я хотел бы тебя пригласить на дачу. Соберутся друзья, отметим мое рождение». В первый момент я даже растерялся. Генеральный секретарь ЦК КПСС и вот так, запросто, приглашает к себе домой, да еще на семейный праздник, малоизвестного молодого профессора. Невдомек мне было тогда, что приглашал Брежнев не неизвестного профессора, а начальника 4-го управления.
В назначенное время я был на скромной старой деревянной даче Генерального секретаря в Заречье, на окраине Москвы, где в небольшой гостиной и столовой было шумно и весело. Не могу вспомнить всех, кого тогда встретил в этом доме. Отчетливо помню Андропова, Устинова, Цинева, помощника Брежнева – Г. Э. Цуканова, начальника 9-го управления КГБ С. Н. Антонова, министра гражданской авиации Б. П. Бугаева. Царила непринужденная обстановка. Брежнев любил юмор, да и сам мог быть интересным рассказчиком.
Довольно скоро, не знаю в связи с чем, для меня, да и для многих из тех, кто бывал со мной, они прекратились. Круг тех, кто посещал Брежнева, ограничился несколькими близкими ему членами Политбюро. Среди них не было ни Подгорного, ни Косыгина, ни Суслова. Да и позднее, когда Брежнев, все чаще и чаще находясь в больнице, собирал там своих самых близких друзей, я не встречал среди них ни Подгорного, ни Косыгина, ни Суслова. За столом обычно бывали Андропов, Устинов, Кулаков, Черненко. Даже Н. А. Тихонова не бывало на этих «больничных своеобразных чаепитиях», на которых обсуждались не только проблемы здоровья Генерального секретаря.
Вспоминая эти встречи, да и стиль жизни и поведения Брежнева на протяжении последних 15 лет его жизни, я убеждался, как сильны человеческие слабости и как они начинают проявляться, когда нет сдерживающих начал, когда появляется власть и возможности безраздельно ею пользоваться. Испытание «властью», к сожалению, выдерживают немногие. По крайней мере, в нашей стране. Если бы в конце 60-х годов мне сказали, что Брежнев будет упиваться славой и вешать на грудь одну за другой медали «Героя» и другие знаки отличия, что у него появится дух стяжательства, слабость к подаркам и особенно к красивым ювелирным изделиям, я бы ни за что не поверил. В то время это был скромный, общительный, простой в жизни и обращении человек, прекрасный собеседник, лишенный комплекса «величия власти».
Помню, как однажды он позвонил и попросил проводить его к брату, который находился на лечении в больнице в Кунцеве. Я вышел на улицу и стал ждать его и эскорт сопровождающих машин. Каково было мое удивление, когда ко мне как-то незаметно подъехал «ЗИЛ», в котором находился Брежнев и только один сопровождающий. Брежнев, открыв дверь, пригласил меня в машину. Но еще больше меня удивило, что машину обгонял другой транспорт, а на повороте в больницу на Рублевском шоссе в нас чуть не врезалась какая-то частная машина. С годами изменился не только Брежнев, но и весь стиль его жизни, поведения и даже внешний облик.
Как ни странно, но я ощутил эти изменения, казалось бы, с мелочи. Однажды, когда внешне все как будто бы оставалось по-старому, у него на руке появилось массивное золотое кольцо с печаткой. Любуясь им, он сказал: «Правда, красивое кольцо и мне идет?» Я удивился – Брежнев и любовь к золотым кольцам! Это что-то новое. Возможно, вследствие моего воспитания я не воспринимал мужчин, носящих ювелирные изделия вроде колец. Что-то в этом духе я высказал Брежневу, сопроводив мои сомнения высказыванием о том, как воспримут окружающие эту новинку во внешнем облике Генерального секретаря ЦК КПСС. Посмотрев на меня почти с сожалением, что я такой недалекий, он ответил, что ничего я не понимаю и все его товарищи, все окружающие сказали, что кольцо очень здорово смотрится и что надо его носить. Пусть это будет его талисманом.
Это было в то время, когда положение Брежнева укрепилось, не было достойных конкурентов, он не встречал каких-либо возражений и чувствовал себя совершенно свободно.
Вокруг появлялось все больше и больше подхалимов. Мне кажется, что в первые годы Брежнев в них разбирался, но по мере того как у него развивался атеросклероз мозговых сосудов и он терял способность к самокритике, расточаемый ими фимиам попадал на благодатную почву самомнения и величия. Сколько он показал нам, находясь в больнице, выдержек из газет, выступлений по радио и телевидению, писем и телеграмм, которые ему пересылал из ЦК К. У. Черненко, в которых восхвалялись его настоящие и мнимые заслуги! Они были полны такого неприкрытого подхалимства, что как-то неловко было их слушать и неловко было за Брежнева, который верил в их искренность.
Члены Политбюро, за исключением Косыгина и в определенные периоды Подгорного, не отставали от других, выражая свое преклонение перед «гением» Брежнева и предлагая наперебой новые почести для старого склерозировавшегося человека, потерявшего в значительной степени чувство критики, вызывавшего в определенной степени чувство жалости.
Вспоминаю, как в феврале 1978 года Брежнев говорил: «Знаешь, товарищи решили наградить меня орденом „Победа“. Я им сказал, что этот орден дается только за победу на фронте. А Дмитрий Федорович (Устинов), да и другие, убедили меня, что победа в борьбе за мир равноценна победе на фронте». С подачи К. У. Черненко в том же 1978 году была предложена генсеку третья Звезда Героя Советского Союза.
… Трудно бывает устоять от соблазнов, которые предоставляет власть. Когда в годы «перестройки» я слушал предвыборные дискуссии кандидатов в депутаты всех уровней, их обвинения властям предержащим в создании особых привилегий, стяжательстве, отрыве от народа, я внутренне улыбался. Все это было мне знакомо. Как только будет завоевана под любым флагом, в том числе и демократическим, власть, забудутся пылкие популистские выступления и обвинения в адрес «бывших» и постепенно все вернется «на круги своя».
К сожалению, низка политическая культура не только народа, но и избранных депутатов. К тому же гласность в большинстве случаев остается односторонней и служит данному моменту. Да и нет каких-то ограничителей, которые позволяли бы сдерживать человеческие слабости. Я хотел бы ошибиться, но жизнь, увы, подтверждает сказанное…
В 1973 году состоялся визит Брежнева в США. Он прошел успешно, и Брежнев победителем возвратился на родину. Но у меня этот визит ассоциируется с первыми тяжелыми переживаниями, связанными с состоянием здоровья Брежнева. Дело в том, что ко времени визита в США развитие атеросклероза мозговых сосудов начало сказываться на состоянии его нервной системы. Первые предвестники этого процесса, как я уже указывал, появились в период пражских событий. Однако после этого эпизода Брежнев в целом чувствовал себя хорошо, был, как говорят врачи, полностью сохранен и активно работал.
Начиная с весны 1973 года у него изредка, видимо, в связи с переутомлением, начали появляться периоды слабости функции центральной нервной системы, сопровождавшиеся бессонницей. Он пытался избавиться от нее приемом успокаивающих и снотворных средств. Когда это регулировалось нами, удавалось быстро восстановить и его активность, и его работоспособность. Он не скрывал своего состояния от близкого окружения, и они (некоторые – из искреннего желания помочь, другие из подхалимства) наперебой предлагали ему различные препараты, в том числе и сильнодействующие, вызывавшие у него депрессию и вялость.
Вот с такими ситуациями мне и пришлось столкнуться во время визита Брежнева в США. Но так как его организм был еще достаточно крепок, нам удавалось очень быстро выводить его из таких состояний, и никто из сопровождавших лиц, из американцев, встречавшихся с ним, не знал и не догадывался о возникавших осложнениях. Заметить их внешние проявления было почти невозможно. Мне казалось, что, вернувшись домой, отдохнув и придя в себя, Брежнев вновь обретет привычную активность и работоспособность, забудет о том, что происходило с ним в США. Однако этого не произошло. Помогли «сердобольные» друзья, каждый из которых предлагал свой рецепт лечения. И роковая для Брежнева встреча с медсестрой Н. Я не называю ее фамилию только по одной причине – у нее дочь, и, главное, ее судьба сложилась непросто. Ее близость к Брежневу принесла ей немало льгот – трехкомнатную квартиру в одном из домов ЦК КПСС, определенное независимое положение, материальное благополучие, быстрый взлет от капитана до генерала ее недалекого во всех отношениях мужа. К сожалению, я слишком поздно, да и, откровенно говоря, случайно узнал всю пагубность ее влияния на Брежнева.
Однажды раздался звонок Андропова. Смущенно, как это было с ним всегда, когда он передавал просьбы или распоряжения Брежнева, которые противоречили его принципам и с которыми он внутренне не соглашался, он предложил в 24 часа перевести старшую сестру отделения, где работала Н., на другую работу. Когда я поинтересовался причинами и заметил с определенной долей иронии, что вряд ли председатель КГБ должен заниматься такими мелкими вопросами, как организация работы медсестер, он сердито ответил, что просьба исходит не от него и для меня лучше ее выполнить. Мне искренне жалко было старшую медсестру, прошедшую фронт, пользовавшуюся в коллективе авторитетом, и, чтобы выяснить все подробности и попытаться исправить положение, я встретился с лечащим врачом Брежнева Н. Родионовым.
Оказалось, что именно он, который должен был строго следить за режимом и регулировать лекарственную терапию, передоверил все это сестре, которую привлек к наблюдению за Брежневым. Мягкий, несколько беспечный, интеллигентный человек, он и не заметил, как ловкая медицинская сестра, используя слабость Брежнева, особенно периоды апатии и бессонницы, когда он нуждался в лекарственных средствах, фактически отстранила врача от наблюдения за ним. Мой визит к Брежневу не дал никаких результатов – он наотрез, с повелительными нотками в голосе, отказался разговаривать и о режиме, и о необходимости регулирования лекарственных средств, и о характере наблюдений медсестры.
Реально оценивая складывающуюся ситуацию, я стал искать союзников в борьбе за здоровье Брежнева, сохранение его работоспособности, активности и мышления государственного деятеля. Прежде всего я решил обратиться к семье, а конкретнее – к жене Брежнева, Виктории Петровне, тем более что у нас сложились хорошие, добрые отношения. Они поддерживались и тем, что тяжелобольная Брежнева понимала, что живет только за счет активной помощи врачей. Не хочу уподобиться многочисленным «борзописцам», смакующим несчастье и злой рок в семействе Брежневых. Большинство из этих несчастий выносила на своих плечах жена Брежнева, которая была опорой семьи. Она никогда не интересовалась политическими и государственными делами и не вмешивалась в них, так же, впрочем, как и жена Андропова. Ей хватало забот с детьми. Сам Брежнев старался не вмешиваться в домашние дела. При малейшей возможности он «вырывался» на охоту в Завидово, которое стало его вторым домом. Как правило, он уезжал днем в пятницу и возвращался домой только в воскресенье вечером.
В последние годы жизни Брежнева у меня создавалось впечатление, что и домашние рады этим поездкам. Думаю, что охота была для Брежнева лишь причиной, чтобы вырваться из дома. Уверен, что семейные неприятности были одной из причин, способствующих болезни Брежнева. Единственно, кого он искренне любил, это свою внучку Галю. Вообще, взаимоотношения в семье были сложные. И не был Чурбанов, как это пытаются представить, ни любимцем Брежнева, ни очень близким ему человеком.
Всю заботу о Брежневе в последнее десятилетие его жизни взяли на себя начальник его охраны А. Рябенко, который прошел с ним полжизни, и трое прикрепленных: В. Медведев, В. Собаченков и Г. Федотов. Более преданных Брежневу людей я не встречал. Когда Брежнев начал превращаться в беспомощного старика, он мог обойтись без детей, без жены, но ни минуты не мог остаться без них. Они ухаживали за ним, как за маленьким ребенком. Как оказалось, в конце концов именно они стали нашими союзниками в борьбе за здоровье и работоспособность Брежнева.
… К моему удивлению, меня ждало полное разочарование в возможности привлечь жену Брежнева в союзники. Она совершенно спокойно прореагировала и на мое замечание о пагубном влиянии Н. на Брежнева, и на мое предупреждение о начавшихся изменениях в функции центральной нервной системы, которые могут постепенно привести к определенной деградации личности. В двух словах ответ можно сформулировать так: «Вы – врачи, вам доверены здоровье и работоспособность Генерального секретаря, вот вы и занимайтесь возникающими проблемами, а я портить отношения с мужем не хочу». Более того, в конце 70-х годов, когда у Брежнева на фоне уже развившихся изменений центральной нервной системы произошел срыв, связанный с семейным конфликтом у его внучки, никого из близких не оказалось на его стороне. Уверен, что этот срыв усугубил процессы, происходившие и в сосудах мозга, и в центральной нервной системе.
Не получив поддержки в семье Брежнева, я обратился к единственному человеку в руководстве страны, с которым у меня сложились доверительные отношения, – к Андропову. Мне казалось, что он, обязанный своим положением Брежневу, прекрасно разбирающийся в политической ситуации и положении в стране, поможет решить возникшие проблемы, от которых зависит будущее руководство партией и страной. По крайней мере, пользуясь авторитетом и доверием Брежнева, сможет обрисовать ему тяжелое будущее, если тот не примет наших советов. Несмотря на близость к Андропову на протяжении 18 лет, наши длительные откровенные беседы на самые разнообразные темы, сложные ситуации, из которых нам приходилось выходить вместе, несмотря на все это, он и сейчас представляет для меня загадку. Но это отдельный разговор.
Тогда же, в 1973 году, я ехал на площадь Дзержинского с большими надеждами. Мы, как правило, встречались по субботам, когда пустели коридоры и кабинеты партийных и государственных учреждений, в основном молчали аппараты правительственной связи. Брежнев, а с ним и другие руководители, строго выдерживали кодекс о труде в плане использования для отдыха субботы и воскресенья. Лишь два человека – Устинов, в силу стереотипа, сложившегося со сталинских времен, когда он был министром, и Андропов, бежавший из дома в силу сложных семейных обстоятельств, в эти дни работали. Если Брежнев убегал на охоту в Завидово, то Андропов убегал на работу.
С трудом открыв массивную дверь в старом здании на площади Дзержинского, пройдя мимо охраны и солдата с автоматом наперевес, я поднялся на 3-й этаж, где размещался кабинет Андропова. Мне нравился его уютный кабинет с высоким потолком, скромной обстановкой, бюстом Дзержинского.
В приемной вежливый и приятный, интеллигентного вида, всегда с доброй улыбкой секретарь Евгений Иванович попросил минутку подождать, пока из кабинета выйдет помощник Андропова В. А. Крючков. Я подошел к большому окну, из которого открывался прекрасный вид. Был конец лета, и возле метро и «Детского мира», по улице 25-го Октября сплошным потоком в различных направлениях спешили приезжие и москвичи – кто в ГУМ, кто на Красную площадь, кто в «Детский мир». У каждого были свои заботы, свои интересы, свои планы. Они и не предполагали, что в большом сером доме на площади обсуждаются проблемы, от решения которых в определенной степени зависит и их будущее.
Из кабинета вышел Крючков – один из самых близких и преданных Андропову сотрудников. Дружески раскланявшись с ним, я вошел к Андропову. Улыбаясь, он, как всегда, когда мы оставались наедине, предложил сбросить пиджаки и «побросаться новыми проблемами».
По мере моего рассказа о сложностях, возникающих с состоянием здоровья Брежнева и его работоспособностью, особенно в аспекте ближайшего будущего, улыбка сходила с лица Андропова, и во взгляде, в самой позе появилась какая-то растерянность. Он вдруг ни с того ни с сего начал перебирать бумаги, лежавшие на столе, чего я никогда не видел ни раньше, ни позднее этой встречи. Облокотившись о стол и как будто ссутулившись, он молча дослушал до конца изложение нашей, как я считал, с ним проблемы.
Коротко, суть поставленных вопросов сводилась к следующему: каким образом воздействовать на Брежнева, чтобы он вернулся к прежнему режиму и принимал успокаивающие средства только под контролем врачей? Как удалить Н. из его окружения и исключить пагубное влияние некоторых его друзей? И самое главное – в какой степени и надо ли вообще информировать Политбюро или отдельных его членов о возникающей ситуации?
Андропов довольно долго молчал после того, как я закончил перечислять свои вопросы, а потом, как будто бы разговаривая сам с собой, начал скрупулезно анализировать положение, в котором мы оказались. «Прежде всего, – сказал он, – никто, кроме вас, не поставит перед Брежневым вопроса о режиме или средствах, которые он использует. Если я заведу об этом разговор, он сразу спросит: „А откуда ты знаешь?“ Надо ссылаться на вас, а это его насторожит: почему мы с вами обсуждаем вопросы его здоровья и будущего. Может появиться барьер между мной и Брежневым. Исчезнет возможность влиять на него. Многие, например Щелоков, обрадуются. Точно так же не могу я вам ничем помочь и с удалением Н. из его окружения. Я как будто бы между прочим рассказал Брежневу о Н., и даже не о ней, а о ее муже, который работает в нашей системе и довольно много распространяется на тему об их взаимоотношениях. И знаете, что он мне на это ответил? „Знаешь, Юрий, это моя проблема, и прошу больше ее никогда не затрагивать“. Так что, как видите, – продолжал Андропов, – мои возможности помочь вам крайне ограниченны, их почти нет. Сложнее другой ваш вопрос – должны ли мы ставить в известность о складывающейся ситуации Политбюро или кого-то из его членов? Давайте мыслить реально. Сегодня Брежнев признанный лидер, глава партии и государства, достигшего больших высот. В настоящее время только начало болезни, периоды астении редки, и видите их только вы и, может быть, ограниченный круг ваших специалистов. Никто ни в Политбюро, ни в ЦК нас не поймет и постараются нашу информацию представить не как заботу о будущем Брежнева, а как определенную интригу. Надо думать нам с вами и о другом. Эта информация может вновь активизировать борьбу за власть в Политбюро. Нельзя забывать, что кое-кто может если не сегодня, то завтра воспользоваться возникающей ситуацией. Тот же Шелепин, хотя и перестал претендовать на роль лидера, но потенциально опасен. Кто еще? – размышлял Андропов. – Суслов вряд ли будет ввязываться в эту борьбу за власть. Во всех случаях он всегда будет поддерживать Брежнева. Во-первых, он уже стар, его устраивает Брежнев, тем более Брежнев со своими слабостями. Сегодня Суслов для Брежнева, который слабо разбирается в проблемах идеологии, непререкаемый авторитет в этой области, и ему даны большие полномочия. Брежнев очень боится Косыгина, признанного народом, талантливого организатора. Этого у него не отнимешь. Но он не борец за власть. Так что основная фигура – Подгорный. Это – ограниченная личность, но с большими политическими амбициями. Такие люди опасны. У них отсутствует критическое отношение к своим возможностям. Кроме того, Подгорный пользуется поддержкой определенной части партийных руководителей, таких же по характеру и стилю, как и он сам. Не исключено, что и Кириленко может включиться в эту борьбу. Так что, видите, претенденты есть. Вот почему для спокойствия страны и партии, для благополучия народа нам надо сейчас молчать и, более того, постараться скрывать недостатки Брежнева. Если начнется борьба за власть в условиях анархии, когда не будет твердого руководства, то это приведет к развалу и хозяйства, и системы. Но нам надо активизировать борьбу за Брежнева, и здесь основная задача падает на вас. Но я всегда с вами и готов вместе решать вопросы, которые будут появляться».
Андропов рассуждал логично, и с ним нельзя было не согласиться. Но я понял, что остаюсь один на один и с начинающейся болезнью Брежнева, и с его слабостями. Понял и то, что, Андропов, достигнув вершин власти, только что войдя в состав Политбюро, не хочет рисковать своим положением. С другой стороны, он представлял четко, что быть могущественным Андроповым и даже вообще быть в Политбюро он может только при руководстве Брежнева. Что я не понял в то время, так это то, что разговорами о благе партии и народа, благополучии моей Родины, любовь к которой я впитал с молоком матери, пытались прикрыть свои собственные интересы…
После состоявшегося разговора с Андроповым я решил, выбрав подходящий момент, еще раз откровенно поговорить с Брежневым. Воспользовавшись моментом, когда Брежнев остался один, о чем мне сообщил Рябенко, искренне помогавший мне все 15 лет, я приехал на дачу. Брежнев был в хорошем состоянии и был удивлен моим неожиданным визитом. Мы поднялись на 3-й этаж, в его неуютный кабинет, которым он пользовался редко. Волнуясь, я начал заранее продуманный разговор о проблемах его здоровья и его будущем.
Понимая, что обычными призывами к соблюдению здорового образа жизни таких людей, как Брежнев, не убедишь, я, памятуя разговор с Андроповым, перенес всю остроту на политическую основу проблемы, обсуждая его возможности сохранять в будущем позиции политического лидера и главы государства, когда его астения, склероз мозговых сосудов, мышечная слабость станут видны не только его друзьям, но и врагам, а самое главное – широким массам. Надо сказать, что Брежнев не отмахнулся от меня, как это бывало раньше. «Ты все преувеличиваешь, – ответил он на мои призывы. – Товарищи ко мне относятся хорошо, и я уверен, что никто из них и в мыслях не держит выступать против меня. Я им нужен. Косыгин, хотя и себе на уме, но большой поддержкой в Политбюро не пользуется. Что касается Подгорного, то он мой друг, мы с ним откровенны, и я уверен в его добром отношении ко мне (через 3 года он будет говорить противоположное). Что касается режима, то я постараюсь его выполнять. Если надо, каждый день буду плавать в бассейне. (Только в этом он сдержал слово, и до последних дней его утро начиналось с бассейна, даже в периоды, когда он плохо ходил. Это хоть как-то его поддерживало.) В отношении успокаивающих средств ты подумай с профессорами, что надо сделать, чтобы у меня не появлялась бессонница. Ты зря нападаешь на Н. Она мне помогает и, как говорит, ничего лишнего не дает. А в целом, тебе по-человечески спасибо за заботу обо мне и моем будущем».
Насколько я помню, это была наша последняя обстоятельная и разумная беседа, в которой Брежнев мог критически оценивать и свое состояние, и ситуацию, которая складывалась вокруг него. Действительно, почти год после нашего разговора, до середины 1974 года, он старался держаться и чувствовал себя удовлетворительно.
14 июня, в связи с 60-летием со дня рождения, Андропову было присвоено звание Героя Социалистического Труда. После того как я поздравил его с юбилеем, Андропов (мы были наедине), улыбающийся, радостный, сказал: «Вы зря беспокоились о Брежневе. Все наши страхи напрасны, он активно работает, заслуженно пользуется авторитетом. Никто не обсуждает проблем его здоровья. Будем надеяться, что все самое тяжелое уже позади».
Не знаю, «сглазил» ли Андропов Брежнева, или тому просто надоело держаться в рамках строго установленного врачами режима, но первый достаточно серьезный срыв произошел уже через месяц после нашего разговора. Это случилось накануне визита Брежнева в Польшу во главе делегации на празднование 30-летия провозглашения Польской Народной Республики. За два дня до отъезда новый личный врач Брежнева М. Т. Косарев (прежний умер от рака легких) с тревогой сообщил, что, приехав на дачу, застал Брежнева в астеническом состоянии. Что сыграло роль в этом срыве, разбираться было трудно, да и некогда. Отменить заранее объявленный визит в Польшу было невозможно. Надо было срочно постараться вывести Брежнева из этого состояния. С большим трудом это удалось сделать, и 19 июля восторженная Варшава встречала руководителя братского Советского Союза. Руководитель был зол на нас, заставивших его выдерживать режим, но зато держался при встрече хорошо и выглядел бодро. На следующий день предполагалось выступление Брежнева на торжественном заседании, и мы просили его выдержать намеченный режим, причем предупредили и присутствовавшую при разговоре Н. об ответственности момента. В ответ была бурная реакция Брежнева в наш с Косаревым адрес с угрозами, криком, требованиями оставить его в покое. Косарев, который впервые присутствовал при такой реакции, побледнел и растерялся. Мне уже приходилось быть свидетелем подобных взрывов, связанных с болезнью, и я реагировал на них спокойнее.
Вечером, когда мы попытались встретиться с Брежневым, нам объявили, что он запретил пускать нас в свою резиденцию, которая находилась в 300 метрах от гостиницы, в которой мы жили. Без нас, вечером, Брежнев принял успокаивающие средства, полученные от кого-то из окружения, вероятнее всего от Н., которая оставалась с ним. Утром мы с трудом привели его в «божеский» вид. Что было дальше, описывает Э. Герек в своих «Воспоминаниях», в которых Брежнев предстает как странный или невменяемый человек. Мне, больше чем ему, было стыдно, когда Брежнев начал дирижировать залом, поющим «Интернационал».
Я подробно останавливаюсь на этом случае не только потому, что его описание объясняет историю, рассказанную Тереком, но и потому, что подобные ситуации возникали в дальнейшем не раз в ответственные моменты политических и дипломатических событий.
Теряя способность аналитического мышления, быстроту реакции, Брежнев все чаще и чаще не выдерживал рабочих нагрузок, сложных ситуаций. Происходили срывы, которые скрывать было уже невозможно. Их пытались объяснять по-разному: нарушением мозгового кровообращения, сердечными приступами, нередко им придавали политический оттенок.
Не так давно мне позвонил академик Г. А Арбатов, один из тех, кто участвовал в формировании внешнеполитического курса при Брежневе, и попросил, в связи с необходимостью уточнения материалов его воспоминаний, ответить – что же на самом деле происходило с Брежневым во время переговоров с Фордом во Владивостоке в ноябре 1974 года? Это, кстати, подтверждает тот факт, что даже ближайшее окружение Брежнева не знало в то время истины его срывов.
Во Владивосток Брежнев летел в крайнем напряжении. Предстояло вести сложные переговоры по дальнейшему уменьшению военного противостояния США и СССР, причем каждая из сторон боялась, как бы другая сторона ее не обманула. Кроме того, надо было принимать решения в ходе переговоров, что уже представляло трудности для Брежнева. Первые признаки начинающегося срыва мы обнаружили еще в Хабаровске, где пришлось приземлиться из-за плохой погоды во Владивостоке. Обстановка переговоров, по моим представлениям, была сложной. Они не раз прерывались, и я видел, как американская делегация спешила на улицу в бронированный автомобиль, который они привезли с собой, чтобы связаться с Вашингтоном, а Брежнев долго, по специальной связи, о чем-то спорил с министром обороны А. Гречко. Брежнев нервничал, был напряжен, злился на окружающих. Начальник охраны А. Рябенко, видя его состояние, сказал мне: «Евгений Иванович, он на пределе, ждите очередного срыва». Да я и сам при встречах с Брежневым видел, что он держится из последних сил.
Тяжелейший срыв произошел в поезде, когда, проводив американскую делегацию, Брежнев поехал в Монголию с официальным визитом. Из поезда я позвонил по спецсвязи Андропову и сказал, что все наши надежды рухнули, все вернулось на «круги своя» и что скрывать состояние Брежнева будет трудно, учитывая, что впервые не врачи и охрана, а вся делегация, находившаяся в поезде, видела Брежнева в невменяемом, астеническом состоянии.
Действительно, многие (об этом пишет и Арбатов) считали, что у Брежнева возникло динамическое нарушение мозгового кровообращения. С этого времени и ведут отсчет болезни Брежнева. Надо сказать, что в какой-то степени нам удалось компенсировать нарушенные функции в связи с астенией и депрессией. Более или менее спокойно прошел визит в Монголию, а затем в начале декабря и во Францию.
После Франции Брежнев перестал обращать внимание на наши рекомендации, не стесняясь, под любым предлогом, стал принимать сильнодействующие успокаивающие средства, которыми его снабжала Н. и некоторые его друзья. Периодически, еще сознавая, что сам губит себя, он соглашался на госпитализацию в больницу или санаторий «Барвиха», но, выйдя из тяжелого состояния, тут же «убегал» чаще всего в свое любимое Завидово.
Самыми страшными для всех нас, особенно для охраны, были моменты, когда, отправляясь в Завидово, он сам садился за руль автомашины. С военных лет Брежнев неплохо водил машину и любил быструю езду. Однако болезнь, мышечная слабость, астения привели к тому, что он уже не мог справляться с автомобилем так, как это было раньше, что было причиной нескольких автомобильных инцидентов. Особенно опасны были такие вояжи в Крыму по горным дорогам. Однажды машина, которую он вел, чуть не свалилась с обрыва. Возвращаясь из таких поездок, А. Рябенко мне часто говорил, что только волей случая можно объяснить, что они еще живы.
Брежнев терял способность к самокритике, что было одним из ранних проявлений его болезни, связанной с активным развитием атеросклероза сосудов мозга. Она проявлялась в нарастающей сентиментальности, вполне объяснимой у человека, прошедшего войну и перенесшего контузию. Особенно остро он переживал воспоминания о военных и первых послевоенных годах. Находясь в санатории «Барвиха», он попросил, чтобы каждый день ему показывали фильмы с участием известной австрийской киноактрисы Марики Рокк. Фильмы с ее участием были первыми цветными музыкальными фильмами, которые шли в нашей стране в тяжелые послевоенные годы. Я сам помню эти удивительные для нас ощущения. Вокруг была разруха, голод, смерть близких, а с экрана пела, танцевала очаровательная Марика Рокк, и этот мир казался нам далекой несбыточной сказкой. Брежнев посмотрел 10 или 12 фильмов с ее участием, каждый раз вновь переживая послевоенные годы.
В связи со снижением критического восприятия у Брежнева случались и казусы. Один из них связан с телесериалом «Семнадцать мгновений весны», который Брежнев смотрел в больнице. Дежурившая у него Н. при обсуждении картины передала как очевидное слухи, ходившие среди определенного круга лиц, о том, что прототипом главного героя Штирлица является полковник Исаев, который живет всеми забытый, и его подвиг достойно не отмечен. Возбужденный Брежнев тут же позвонил Андропову и серьезно начал выговаривать, что у нас еще не ценят заслуги людей, спасших страну от фашизма. Он просил разыскать Исаева, работа которого в тылу немцев достойна высшей награды. Когда Андропов начал резонно говорить, что он точно знает, что это вымысел автора, что за Штирлицем не скрывается реальное лицо, Брежнев этому не поверил и просил еще раз все выяснить и доложить. Исаева, конечно, не нашли, но награды были все-таки вручены. Они были вручены исполнителям ролей в этом фильме, так понравившемся Генеральному секретарю.
Брежнев все больше и больше терял способность к критическому анализу, снижалась его работоспособность и активность, срывы становились более продолжительными и глубокими. В 1975 году скрывать их практически не удавалось. Да и он сам, окруженный толпой подхалимов, все больше и больше уверовал в свою непогрешимость и свое величие, стал меньше обращать внимания на реакцию окружающих. Приглашая, например, в Завидово своих, как ему казалось, друзей-охотников Н. Подгорного и Д. Полянского, он не только усаживал за стол медсестру Н., но и обсуждал в ее присутствии государственные проблемы.
Мне позвонил возмущенный Д. Полянский и заявил, что это безобразие, что медицинская сестра нашего учреждения садится за стол вместе с членами Политбюро, которые обсуждают важные государственные проблемы. Что это не только неэтично, но и бестактно. Согласившись с ним, я поинтересовался, а сказал ли он то же самое хозяину дома? Несколько замявшийся Полянский ответил, что что-то в этом духе он Брежневу сказал, но считает, что прежде всего я обязан удалить Н. из Завидова и предупредить ее о необходимости строго соблюдать профессиональную этику. Не знаю, что на самом деле сказал Полянский Брежневу, но в их отношениях появился холодок, который в конце концов привел к разрыву.
Несмотря на углубляющиеся изменения личности Генерального секретаря, учащающиеся приступы срывов в его состоянии, страна в 1975 году продолжала еще жить активно и творчески.
Не знаю, как команду «Динамо» (судя по тому, что они не завоевали первенства, игроки вряд ли принимали стимуляторы), а вот Брежнева нам удалось перед поездкой в Хельсинки вывести из состояния мышечной астении и депрессии. Андропов очень волновался перед поездкой Брежнева в Хельсинки. Разработанный план дезинформации общественного мнения в отношении здоровья Брежнева рушился. Внутри страны еще можно было как-то мириться с ситуацией, связанной с болезнью Брежнева. Другой вопрос – как ее воспримут на Западе? Не будут ли болезнь лидера, его слабость влиять на позиции нашей страны? Не поднимут ли голову ее недруги? Боялся Андропов, да и я, и не без оснований, возможного срыва в ходе Хельсинкского совещания. Чтобы предупредить разговоры внутри страны, делегация и число сопровождающих лиц были сведены к минимуму – А. А. Громыко и начавший набирать силу К. У. Черненко. Мы поставили условие: чтобы во время поездки (в Хельсинки мы ехали поездом) и в период пребывания в Финляндии у Брежнева были бы только официальные встречи, и ни Н., ни кто-либо другой не встречался с ним наедине (кроме Громыко и Черненко).
Надо сказать, что и в этот период, и в последующих сложных политических ситуациях, когда надо было проявлять хоть минимум воли и мышления, Брежнев с нами соглашался.
Вспоминаю, как возмущались некоторые работники МИД СССР тем, что в зале заседаний рядом с Брежневым находились врач и охрана, а не дипломаты всех рангов. Возможно, они думали, что мы это делаем из тщеславия. А у нас была только одна мысль – хоть бы скорее все заканчивалось и лишь бы не пришлось на ходу применять лекарственные средства. К нашей радости и определенному удивлению, выступление Брежнева и подписание соглашения прошло относительно хорошо. Единственно, когда надо было ехать на официальный обед, который давал У. Кекконен в честь глав делегаций, он вдруг начал категорически отказываться от поездки, убеждая, что на обеде страну вполне может представлять Громыко. С большим трудом удалось его уговорить поехать. Но в связи с уговорами он несколько опоздал на обед, где его приезда ждали главы делегаций, и уехал раньше в резиденцию, размещавшуюся недалеко от дворца президента в здании нашего посольства.
Возвращение в страну было триумфальным, а для нас печальным. В Москве Брежнев был всего сутки, после чего улетел к себе на дачу в Крым, в Нижнюю Ореанду. Все встало на «круги своя». Опять успокаивающие средства, астения, депрессия, нарастающая мышечная слабость, доходящая до прострации. Три раза в неделю, скрывая от всех свои визиты, я утром улетал в Крым, а вечером возвращался в Москву. Все наши усилия вывести Брежнева из этого состояния оканчивались неудачей. Положение становилось угрожающим.
При встрече я сказал Андропову, что больше мы не имеем права скрывать от Политбюро ситуацию, связанную со здоровьем Брежнева и его возможностью работать. Андропов явно растерялся. Целеустремленный, волевой человек, с жесткой хваткой, он терялся в некоторых сложных ситуациях, когда ему трудно было найти выход, который устраивал бы и дело, которому он честно и преданно служил, и отвечал его собственным интересам. Более того, мне казалось, что в такие моменты у него появлялось чувство страха.
Так было и в данном случае. Чтобы не принимать опрометчивого решения, он сам вылетел в Крым, к Брежневу. Что было в Крыму, в каком виде Андропов застал Брежнева, о чем шел разговор между ними, я не знаю, но вернулся он из поездки удрученным и сказал, что согласен с моим мнением о необходимости более широкой информации Политбюро о состоянии здоровья Брежнева. Перебирая все возможные варианты – официальное письмо, ознакомление всего состава Политбюро или отдельных его членов со сложившейся ситуацией, – мы пришли к заключению, что должны информировать второго человека в партии – Суслова. Он был, по нашему мнению, единственным, кого еще побаивался или стеснялся Брежнев. Разъясняя всю суть проблемы Суслову, мы как бы перекладывали на него ответственность за дальнейшие шаги. Андропов взял на себя миссию встретиться с Сусловым и все ему рассказать. Вернулся он в плохом настроении – Суслов хотя и пообещал поговорить с Брежневым о его здоровье и режиме, но сделал это весьма неохотно и, кроме того, был недоволен тем, что оказался лицом, которому необходимо принимать решение. Он согласился с Андроповым, что пока расширять круг лиц, знакомых с истинным положением дел, не следует, ибо может начаться политическая борьба, которая нарушит сложившийся статус-кво в руководстве и спокойствие в стране.
Суслов проявил наивность, если он действительно думал, что все встанет на свои места и никто не начнет интересоваться, а тем более использовать болезнь Брежнева в своих целях. Первым, кто активно начал интересоваться складывающейся ситуацией и будущим Брежнева, был не кто иной, как ближайший друг и товарищ по партии Подгорный.
Вернувшийся из Крыма Брежнев ни на йоту не изменил ни своего режима, ни своих привычек. И, естественно, вскоре оказался в больнице, на сей раз на улице Грановского. Состояние было не из легких – нарастала мышечная слабость и астения, потеря работоспособности и конкретного аналитического мышления. Не успел Брежнев попасть в больницу, как к нему пришел Подгорный. Для меня это было странно и неожиданно, потому что никогда прежде он не только не навещал Брежнева в больнице, но и не интересовался его здоровьем. Я находился как раз у Брежнева, когда раздался звонок в дверь и у входа в палату я увидел Подгорного. В этот момент я успел сообразить, что он пришел неспроста, хочет увидеть Брежнева в истинном состоянии, а затем «сочувственно» рассказать на Политбюро о своем визите к своему давнему другу и о том, как плохо он себя чувствует.
Пользуясь правом врача, я категорически возразил против подобного посещения, которое пойдет во вред больному. «Ты что, Председателя Президиума Верховного Совета СССР не знаешь? – заявил он мне. – Не забывай, что незаменимых людей в нашей стране нет». Постоянное нервное напряжение привело к тому, что я абсолютно не реагировал даже на неоправданную критику, нападки или грубость по отношению ко мне. Я работал, выполняя честно свой профессиональный долг, и ни на что не обращал внимания. Не поколебала меня и скрытая угроза Подгорного. «Николай Викторович, я должен делать все для блага пациента, для его выздоровления. Сейчас ему нужен покой. Ни я, ни вы не знаем, как он воспримет ваш визит. Он может ему повредить. Если Политбюро интересуется состоянием здоровья Брежнева, я готов представить соответствующее заключение консилиума профессоров». Не обладая большим умом, но, будучи большим политиканом, он понял подтекст последней фразы: «Кого ты здесь представляешь – Подгорного, друга и товарища нашего пациента, или Подгорного – члена Политбюро и его полномочного представителя, который должен сам убедиться в истинном положении дел?» Ворча, недовольный Подгорный ушел.
Я тут же сообщил о неожиданном визите Андропову, а тот Суслову. Суслов ничего лучшего не нашел, как сказать тривиальную фразу: «Хорошо, если бы Леонид Ильич скорее выздоровел и мог бы выступить на каком-нибудь большом собрании или совещании».
Это мнение о том, что лидеру необходимо периодически показываться, независимо от того, как он себя чувствует, которое впоследствии касалось не только Брежнева, но и многих других руководителей партии и государства, стало почти официальным и носило, по моему мнению, не только лицемерный, но и садистский характер. Садистским по отношению к этим несчастным, обуреваемым политическими амбициями и жаждой власти и пытающимся пересилить свою немощь, свои болезни, чтобы казаться здоровыми и работоспособными в глазах народа.
И вот уже разрабатывается система телевизионного освещения заседаний и встреч с участием Брежнева, а потом и Андропова, где режиссер и оператор точно знают ракурс и точки, с которых они должны вести передачу. В новом помещении для пленумов ЦК КПСС в Кремле устанавливаются специальные перила для выхода руководителей на трибуну. Разрабатываются специальные трапы для подъема в самолет и на Мавзолей Ленина на Красной площади. Кстати, если мне память не изменяет, создателей трапа удостаивают Государственной премии. Верхом лицемерия становится телевизионная передача выступления К. У. Черненко накануне выборов в Верховный Совет СССР в 1985 году. Ради того, чтобы показать народу его руководителя, несмотря на наши категорические возражения, вытаскивают (в присутствии члена Политбюро В. В. Гришина) умирающего К. У. Черненко из постели и усаживают перед объективом телекамеры. Я и сегодня стыжусь этого момента в моей врачебной жизни. Каюсь, что не очень сопротивлялся ее проведению, будучи уверен, что она вызовет в народе реакцию, противоположную той, какую ожидали ее организаторы; что она еще раз продемонстрирует болезнь руководителя нашей страны, чего не признавало, а вернее, не хотело признать узкое окружение советского лидера.
Говорят, что это явление присуще тоталитарным режимам. Но я прекрасно помню ситуацию, связанную с визитом в СССР больного президента Франции Ж. Помпиду. А больные президенты США? Разве они не находились в том же положении, что и советские лидеры?…
Между тем события, связанные с болезнью Брежнева, начали приобретать политический характер. Не могу сказать, каким образом, вероятнее от Подгорного и его друзей, но слухи о тяжелой болезни Брежнева начали широко обсуждаться не только среди членов Политбюро, но и среди членов ЦК. Во время одной из очередных встреч со мной как врачом ближайший друг Брежнева Устинов, который в то время еще не был членом Политбюро, сказал мне: «Евгений Иванович, обстановка становится сложной. Вы должны использовать все, что есть в медицине, чтобы поставить Леонида Ильича на ноги. Вам с Юрием Владимировичем надо продумать и всю тактику подготовки его к съезду партии. Я в свою очередь постараюсь на него воздействовать».
При встрече Андропов начал перечислять членов Политбюро, которые при любыхусловиях будут поддерживать Брежнева. Ему показалось, что их недостаточно. «Хорошо бы, – заметил он, – если бы в Москву переехал из Киева Щербицкий. Это бы усилило позицию Брежнева. Мне с ним неудобно говорить, да и подходящего случая нет. Не могли бы вы поехать в Киев для его консультации, тем более что у него что-то не в порядке с сердцем, и одновременно поговорить, со ссылкой на нас, некоторых членов Политбюро, о возможности его переезда в Москву».
Организовать консультацию не представляло труда, так как тесно связанный с нами начальник 4-го управления Министерства здравоохранения УССР, профессор К. С. Терновой, уже обращался с такой просьбой. После консультации, которая состоялась на дому у Щербицкого, он пригласил нас к себе на дачу в окрестностях Киева.
Был теплый день, и мы вышли погулять в парк, окружавший дачу. Получилось так, что мы оказались вдвоем со Щербицким. Я рассказал ему о состоянии здоровья Брежнева и изложил просьбу его друзей о возможном переезде в Москву. Искренне расстроенный Щербицкий ответил не сразу. Он долго молчал, видимо, переживая услышанное, и лишь затем сказал: «Я догадывался о том, что вы рассказали. Но думаю, что Брежнев сильный человек и выйдет из этого состояния. Мне его искренне жаль, но в этой политической игре я участвовать не хочу».
Вернувшись, я передал Андропову разговор со Щербицким. Тот бурно переживал и возмущался отказом Щербицкого. «Что же делать? – не раз спрашивал Андропов, обращаясь больше к самому себе. – Подгорный может рваться к власти». Политически наивный, не разбирающийся в иерархии руководства, во внутренних пружинах, управляющих Политбюро, я совершенно искренне, не задумываясь, заметил: «Юрий Владимирович, но почему обязательно Подгорный? Неужели не может быть другой руководитель – вот вы, например?» «Больше никогда и нигде об этом не говорите, еще подумают, что это исходит от меня, – ответил Андропов. – Есть Суслов, есть Подгорный, есть Косыгин, есть Кириленко. Нам надо думать об одном: как поднимать Брежнева. Остается одно – собрать весь материал с разговорами и мнениями о его болезни, недееспособности, возможной замене. При всей своей апатии лишаться поста лидера партии и государства он не захочет, и на этой политической амбиции надо сыграть».
Конечно, Андропов в определенной степени рисковал. Только что подозрительный Брежнев отдалил от себя одного из самых преданных ему лиц – своего первого помощника Г. Э. Цуканова. Говорили, что сыграли роль наветы определенных лиц, и даже определенного лица. Сам Георгий Эммануилович говорил, что произошло это не без участия Н. Я и сегодня не знаю, чем была вызвана реакция Брежнева. Но то, что у больного Брежнева появилась подозрительность, было фактом.
К моему удивлению, план Андропова удался. При очередном визите я не узнал Брежнева. Прав был Щербицкий, говоря, что он сильный человек и может «собраться». Мне он прямо сказал: «Предстоит XXV съезд партии, я должен хорошо на нем выступить и должен быть к этому времени активен. Давай, подумай, что надо сделать».
Первое условие, которое я поставил – удалить из окружения Н., уехать на время подготовки к съезду в Завидово, ограничив круг лиц, которые там будут находиться, и, конечно, самое главное – соблюдать режим и предписания врачей.
Сейчас я с улыбкой вспоминаю те напряженные два месяца, которые потребовались нам для того, чтобы вывести Брежнева из тяжелого состояния. С улыбкой, потому что некоторые ситуации, как, например, удаление из Завидова медицинской сестры Н., носили трагикомический характер. Конечно, это сегодняшнее мое ощущение, но в то время мне было не до улыбок. Чтобы оторвать Н. от Брежнева, был разработан специальный график работы медицинского персонала. Н. заявила, что не уедет, без того чтобы не проститься с Брежневым. Узнав об этом, расстроенный начальник охраны А. Рябенко сказал мне: «Евгений Иванович, ничего из этой затеи не выйдет. Не устоит Леонид Ильич, несмотря на все ваши уговоры, и все останется по-прежнему». Доведенный до отчаяния сложившейся обстановкой, я ответил: «Александр Яковлевич, прощание организуем на улице, в нашем присутствии. Ни на минуту ни вы, ни охрана не должны отходить от Брежнева. А остальное я беру на себя».
Кавалькада, вышедшая из дома навстречу Н., выглядела, по крайней мере, странно. Генерального секретаря я держал под руку, а вокруг, тесно прижавшись, шла охрана, как будто мы не в изолированном от мира Завидове, а в городе, полном террористов. Почувствовав, как замешкался Брежнев, когда Н. начала с ним прощаться, не дав ей договорить, мы пожелали ей хорошего отдыха. Кто-то из охраны сказал, что машина уже ждет. Окинув всех нас, стоящих стеной вокруг Брежнева, соответствующим взглядом, Н. уехала. Это было нашим первым успехом.
То ли политические амбиции, о которых говорил Андропов, то ли сила воли, которая еще сохранялась у Брежнева, на что рассчитывал Щербицкий, но он на глазах стал преображаться. Дважды в день плавал в бассейне, начал выезжать на охоту, гулять по парку. Дней через десять он заявил: «Хватит бездельничать, надо приглашать товарищей и садиться за подготовку к съезду».
Зная его истинное состояние, мы порекомендовали ему не делать длинного доклада, а, раздав текст, выступить только с изложением основных положений. Он ответил так, как тогда отвечали многие руководители: «Такого у нас еще не было, есть сложившийся стиль партийных съездов, и менять его я не намерен. Да и не хочу, чтобы кто-то мог подумать, что я немощный и больной».
24 февраля 1976 года 5 тысяч делегатов XXV съезда партии бурно приветствовали своего Генерального секретаря.
Доклад продолжался более четырех часов, и только небольшая группа – его лечащий врач М. Косарев, я да охрана знали, чего стоило Брежневу выступить на съезде. Когда в перерыве после первых двух часов выступления мы пришли к нему в комнату отдыха, он сидел в прострации, а рубашка была настолько мокрая, как будто он в ней искупался. Пришлось ее сменить. Но мыслил он четко и, пересиливая себя, даже с определенным воодушевлением, пошел заканчивать свой доклад.
Конечно, даже неискушенным взглядом было видно, что Брежнев уже не тот, который выступал на XXIV съезде партии. Появились дизартрия, вялость, старческая шаркающая походка, «привязанность» к тексту, характерные для человека с атеросклерозом мозговых сосудов.
Но для большинства партийного актива, присутствовавшего на съезде, главное было то, что, несмотря на все разговоры и домыслы, Генеральный секретарь на трибуне, излагает конкретные предложения, рассказывает об успехах внешней политики, предлагает новые подходы, а это значит, что жизнь будет идти по-прежнему, не будет больших перемен и можно быть спокойным за свое личное будущее.
И зазвучали речи, в которых восхвалялась мудрость партийного руководства, прозорливость Генерального секретаря. Даже в выступлениях тех, кто в дальнейшем поддерживал демократические изменения в партии и стране, зазвучали слова преклонения перед гением Брежнева.
Из выступления Э. А. Шеварднадзе: «Продолжая разговор о личности руководителя, хочу сказать несколько слов о Политбюро ЦК КПСС и о товарище Леониде Ильиче Брежневе. Слово о Генеральном секретаре Центрального Комитета партии – это вовсе не похвальное слово его личности, а сугубо партийный, деловой съездовский разговор. Вопрос этот принципиальный. Стараясь, хотя бы в общих чертах, передать его политические, интеллектуальные, деловые, человеческие качества, мы хотим тем самым, по крайней мере, как говорят художники, эскизно обрисовать портрет лидера нашей партии и народа, виднейшего политического деятеля современного мира, на примере которого мы должны воспитывать себя и других, которому мы должны во всем следовать, у которого необходимо учиться нам трудиться по-ленински, мыслить по-ленински, жить по-ленински.
В старину говорили, что чем чище небо, тем выше можно взлететь, тем большую силу обретают крылья. Леонид Ильич Брежнев, его славные соратники и вся наша партия создают это чистое и безоблачное небо над нами, создают атмосферу, когда люди всем своим существом устремляются ввысь, в чистое небо, к прозрачным, светлым вершинам коммунизма».
Не сами ли мы вот такими выступлениями породили «феномен Брежнева»? Не сами ли мы создали тот ореол гениального руководителя, в который в то же время никто не верил? Не сами ли мы своим подхалимством позволили Брежневу уверовать в свое величие и непогрешимость? Вероятно, только у нас вот так могут создавать себе кумиров, которых потом сами же чуть не проклинают, но терпят до конца.
Что я четко уяснил из сложных политических коллизий, прошедших на моих глазах, так это то, что ради пользы страны и народа руководитель не должен оставаться на своем посту более десяти лет.
Уйди Брежнев с поста лидера в 1976 году, он оставил бы после себя хорошую память. Один из умных людей из его окружения в шутку сказал на это: «Даже по наградам». К этому времени у него не было еще ордена «Победы», да и медалей Героя было всего две. Скромно по тем временам, если учесть, что у Н. С. Хрущева их было три. Но судьба сыграла злую шутку со страной и партией. Она оставила еще почти на 7 лет больного лидера, терявшего не только нити управления страной, но и критическую оценку ситуации в стране и в мире, а самое главное, критическое отношение к себе, чем поспешили воспользоваться подхалимы, карьеристы, взяточники, да и просто бездельники, думавшие только о своем личном благополучии.
Несомненно, большое значение имел и тот факт, что Брежнев лишился внутри страны политических противников. Он не забыл предсъездовской активности Подгорного и с помощью своего ближайшего окружения – Устинова, Андропова, Кулакова и начавшего набирать силу Черненко – нанес удар по нему и Полянскому на съезде. Как правило, состав ЦК предопределялся до съезда, прорабатывались и создавались определенные механизмы выборов, которые, в частности, обеспечивали почти единогласное избрание в состав ЦК членов Политбюро. На сей раз два члена Политбюро – Подгорный и Полянский – получили большое количество голосов «против», которое должно было отражать негативное отношение к ним значительной группы делегатов съезда. Стало ясным, что создается мнение в партийных кругах, что широкие массы членов партии недовольны деятельностью этих двух членов Политбюро. Большинству было понятно, что в политической борьбе опять победил Брежнев, а дни Подгорного и Полянского в руководстве партии и страны сочтены.
Так в дальнейшем и оказалось. Через год, 16 июня 1977 года, вместо Подгорного Председателем Президиума Верховного Совета СССР избирают Л. И. Брежнева, который впервые объединил в одном лице руководство партией и государством. Вскоре послом в Японию уехал Полянский.
… Мы понимали, что напряжение съезда, работа на пределе сил не пройдут для Брежнева даром и что в ближайшее время следует ожидать «разрядки», которая может привести к глубоким изменениям в состоянии его здоровья и личности. Однако так, как это произошло – быстро, с необычной для него агрессией, – даже я не ожидал.
По сложившимся обычаям, после окончания съезда делегации областей и республик собирались на товарищеский ужин. Собралась и делегация Ставрополья, куда ее руководитель М. С. Горбачев пригласил и меня, входившего в ее состав. Встреча была оживленной, веселой, звучали тосты, поднимались бокалы с вином и рюмки с коньяком. Хорошее настроение человека, честно выполнившего свой профессиональный долг, было и у меня. Но где-то я ловил себя на том, что определенный горький осадок от всего пережитого есть, тем более что ни Брежнев, ни его окружение, которому удалось сохранить свою власть и положение, не сказали мне даже спасибо.
Я привык к тому времени к человеческой неблагодарности и спокойно относился к подобным ситуациям. Однако в этот вечер мне пришлось получить еще один урок.
Часов около 11 вечера, когда я вернулся домой, раздался звонок, и я услышал необычный, почему-то заикающийся голос Рябенко, который сказал, что со мной хотел бы поговорить Брежнев. Я ожидал слова благодарности, но вместо этого услышал труднопередаваемые упреки, ругань и обвинения в адрес врачей, которые ничего не делают для сохранения его здоровья, здоровья человека, который нужен не только советским людям, но и всему миру. Даже сейчас мне неприятно вспоминать этот разговор, в котором самыми невинными фразами было пожелание, чтобы те, кому следует, разобрались в нашей деятельности и нам лучше лечить трудящихся в Сибири, чем руководство в Москве. Последовало и дикое распоряжение, чтобы утром стоматологи из ФРГ, которые изготавливали ему один за другим зубные протезы, были в Москве. В заключение он сказал, чтобы ему обеспечили сон и покой.
Я понимал, что это реакция больного человека и что то, чего мы боялись, произошло – начался затяжной срыв. Но сколько можно терпеть? И ради чего? Андропов постоянно убеждает, что ради спокойствия страны, ради спокойствия народа и партии. А может быть, все это не так? Может быть, народу безразлично, кто будет его лидером? Может быть, это надо Андропову, Устинову, Черненко и другим из окружения Брежнева? Впервые у меня появились сомнения.
Несмотря на поздний час, я позвонил Андропову на дачу. Рассказав о разговоре, я заявил, что завтра же подам заявление о моей отставке, что терпеть незаслуженные оскорбления не хочу, да и не могу, что я достаточно известный врач и ученый, чтобы держаться, как некоторые, за престижное кресло. Андропов в первый момент не знал, что ответить на мою гневную и эмоциональную тираду, не знал, как отреагировать на мое возмущение. Он начал меня успокаивать, повторяя неоднократно, что надо быть снисходительным к больному человеку, что угрозы Брежнева наигранны, потому что он уже не может обходиться без нас, понимает, что мы – его единственное спасение. Видимо, понимая мое состояние, начал опять говорить о наших больших заслугах в восстановлении здоровья Брежнева, который вопреки всем прогнозам смог провести съезд. Но я уже ничему не верил. Часа через полтора, уже ночью, видимо, поговорив еще с кем-то, он позвонил снова. «Я говорю не только от своего имени, но и от имени товарищей Леонида Ильича. Мы понимаем вашу обиду, понимаем, как вам тяжело, но просим остаться, так как никто лучше вас Брежнева не знает, никому, что бы он ни говорил, он так, как вам, не доверяет». И заключил: «И это моя личная большая просьба». Не знаю, что на меня подействовало – может быть, тон разговора с Андроповым, может быть, прошла первая реакция, но я успокоился и ответил ему, что нам надо встретиться, потому что Брежнев вступил в полосу таких непредсказуемых изменений функции центральной нервной системы, из которой уже вряд ли когда-нибудь выйдет.
Именно с этого времени – времени после XXV съезда партии – я веду отсчет недееспособности Брежнева как руководителя и политического лидера страны, и в связи с этим – нарождающегося кризиса партии и страны.
Он усугубился несчастьем, которое произошло в том же, 1976 году. Оно имело большее значение, чем уход с политической арены Подгорного. Случилось оно в воскресенье, 1 августа. Стоял прекрасный летний день, и я, пользуясь свободным временем, решил съездить за город, где в двадцати минутах езды у меня был небольшой финский дом. После обеда раздался звонок, сейчас уже не помню откуда, и взволнованный голос сообщил, что только что перевернулась лодка, в которой находился Косыгин, его едва удалось спасти, и сейчас он находится в тяжелом состоянии в военном госпитале в Архангельском, вблизи места, где произошел инцидент. Это недалеко от моего дома, и уже через 20 минут я был в госпитале.
Оказалось, что Косыгин, увлекавшийся академической греблей, отправился на байдарке-одиночке. Как известно, ноги гребца в байдарке находятся в специальных креплениях, и это спасло Косыгина. Во время гребли он внезапно потерял ориентацию, равновесие и перевернулся вместе с лодкой. Пока его вытащили, в дыхательные пути попало довольно много воды. Когда я увидел его в госпитале, он был без сознания, бледный, с тяжелой одышкой. В легких на рентгеновском снимке определялись зоны затемнения. Почему Косыгин внезапно потерял равновесие и ориентацию? Было высказано предположение, что во время гребли у него произошло нарушение кровообращения в мозгу с потерей сознания, после чего он и перевернулся. Наш ведущий невропатолог академик Е. В. Шмидт и нейрохирург академик А. Н. Коновалов полностью подтвердили этот диагноз, а затем он был уточнен и объективными методами исследования. К счастью, разорвался сосуд не в мозговой ткани, а в оболочках мозга, что облегчало участь Косыгина и делало более благоприятным прогноз заболевания.
Как бы там ни было, но самой судьбой был устранен еще один из возможных политических оппонентов Брежнева. Теперь ему уже некого было опасаться. Он и не скрывал своих планов поставить вместо Косыгина близкого ему Тихонова, с которым работал еще в Днепропетровске. Косыгин находился еще в больнице, когда 2 сентября 1976 года появился указ о назначении Тихонова первым заместителем Председателя Совета Министров СССР, и он начал руководить Советом Министров, хотя продолжал работать другой первый заместитель Председателя, к тому же член Политбюро, – К. Т. Мазуров.
Сильный организм Косыгина, проводившееся лечение, в том числе разработанный комплекс восстановительной терапии, позволили ему довольно быстро не только выйти из тяжелого состояния, но и приступить к работе. Но это был уже не тот Косыгин, смело принимавший решения, Косыгин – борец, отстаивающий до конца свою точку зрения, четко ориентирующийся в развитии событий. После ухода в 1978 году на пенсию К. Т. Мазурова остался лишь один первый заместитель Председателя Совета Министров – Тихонов, который активно забирал власть в свои руки, пользуясь прямыми связями с Брежневым. Это был человек Брежнева, преданный ему до конца. Но и по масштабам знаний, и по организаторским возможностям ему было далеко до Косыгина. Экономика страны потеряла своего талантливого руководителя.
В этот период на политическую арену активно выходит Черненко. Для многих в стране, да и в окружении Брежнева, его быстрый взлет на самые первые позиции в руководстве партии был неожиданностью. Однако, если исходить из нарастающей недееспособности Брежнева, которому в связи с этим требовался честный, преданный и ответственный человек, в определенной степени второе «я», то лучшей фигуры, чем Черненко, трудно было себе представить. Его пытаются изобразить простым канцеляристом, оформлявшим документы. Это глубокое заблуждение. Да, он не был эрудитом, не имел он и своих идей или конструктивных программ. Ему было далеко не только до Андропова или Косыгина, но даже до догматика Суслова. Но вряд ли кто-нибудь лучше, чем он, мог обобщить коллективное мнение членов Политбюро, найти общий язык в решении вопроса с людьми прямо противоположных взглядов – Андроповым и Сусловым, Устиновым и Косыгиным. Но самое главное, благодаря чему он всплыл на поверхность, было то, что никто лучше него не понимал, чего хочет Брежнев, и никто лучше Черненко не мог выполнить его пожелания или приказания.
Надо сказать, что делал это Черненко подчеркнуто ответственно; любой, даже самый мелкий вопрос окружал ореолом большой государственной значимости. Вспоминаю, как он гордился, составив с группой консультантов небольшое заключительное выступление Брежнева на XXV съезде, где, кроме нескольких общих фраз, ничего не было.
Очень часто у нас пытаются связать восхождение к власти с интересами и поддержкой определенных политических групп. Если это можно сказать о Брежневе, то восхождение к руководству и Андропова, и в большей степени Черненко определялось сложившейся ситуацией. Но если приход Андропова к руководству означал новый курс, новые веяния, новые подходы, то мягкий, нерешительный, далекий от понимания путей развития страны и общества Черненко вряд ли мог что-нибудь принести народу. Справедливости ради надо сказать, что при всем при том он был добрый человек, готовый по возможности помочь, если это не шло вразрез с его интересами и интересами Брежнева.
В ноябре 1978 года Черненко становится членом Политбюро. Брежнев, конечно, с подачи Андропова, продолжал укреплять свои позиции. Еще ранее министром обороны назначается его ближайший друг Устинов, который вскоре тоже вошел в состав Политбюро. Наконец, в ноябре 1979 года членом Политбюро избирается Тихонов. Теперь Брежнев мог жить спокойно, не опасаясь за свое положение в партии и государстве.
Складывающаяся ситуация, как это ни парадоксально, способствовала прогрессированию болезни Брежнева. Уверовав в свою непогрешимость и незаменимость, окруженный толпой подхалимов, увидев, что дела идут и без его прямого вмешательства, и не встречая не только сопротивления, но и видимости критики, он переложил на плечи своих помощников по Политбюро ведение дел, полностью отмахнулся от наших рекомендаций и стал жить своей странной жизнью. Жизнью, которая складывалась из 10–12 часов сна, редких приемов делегаций, коротких, по 2 часа, заседаний Политбюро один раз в неделю, поездок на любимый хоккей, присутствия на официальных заседаниях. Я не помню, чтобы я застал его за чтением книги или какого-нибудь «толстого» журнала. Из прошлого режима он сохранил лишь привычку по утрам плавать в бассейне да выезжать в Завидово на охоту.
Вновь, как и раньше, при малейшем психоэмоциональном напряжении, а иногда и без него, он начинал употреблять успокаивающие средства, которые доставал из разных источников. Они способствовали прогрессированию процессов старения, изменениям центральной нервной системы, ограничению его активности. Понимая, что Брежнев уже недееспособен, во время одной из наших встреч я сказал Андропову, что вынужден информировать Политбюро о его состоянии, ибо не могу взять на себя ответственность за будущее Брежнева и партии. К удивлению, в отличие от прошлого, Андропов со мной согласился, попросив только «не сгущать краски». Видимо, настолько изменилась политическая ситуация и обстановка в Политбюро, что Андропов уже не боялся за положение Брежнева, а значит, и за свое будущее.
Трудно вспомнить сегодня, сколько официальных информации о состоянии здоровья Брежнева мы направили в Политбюро за последние 6–7 лет его жизни. Возможно, они еще хранятся в каких-то архивах. Однако спокойствие Андропова было обоснованным – ни по одному письму не было не то что ответной реакции, но никто из членов Политбюро не проявил даже минимального интереса к этим сведениям. Скрывать немощь Генерального секретаря стало уже невозможным. Но все делали «хорошую мину при плохой игре», делая вид, как будто бы ничего с Брежневым не происходит, что он полон сил и активно работает.
Взять хотя бы случай, который Э. Герек описал в своих «Воспоминаниях», – выступление Брежнева в октябре 1979 года на праздновании 30-летия ГДР. Он памятен для меня по целому ряду обстоятельств. В начале октября, когда Брежнев должен был выехать в ГДР во главе делегации, проходил Всесоюзный съезд кардиологов, на котором предполагалось избрать меня председателем правления (президентом) этого общества. Мы заранее договорились с Брежневым, что, в связи с моим участием в работе съезда, я не поеду в Берлин. Однако за три дня до отъезда он впал в состояние такой астении, что почти не вставал с постели, и сама поездка стала проблематичной. Нам стоило больших трудов активизировать его. Андропов, учитывая сложившуюся ситуацию, попросил меня оставить съезд, на котором я уже председательствовал, и выехать в Берлин.
Первое испытание для нас выпало в первый же день, когда Брежнев должен был выступить с докладом на утреннем заседании, посвященном 30-летию ГДР. Для того чтобы успокоиться и уснуть, он вечером, накануне выступления, не оценив своей астении, принял какое-то снотворное, которое предложил ему кто-то из услужливых друзей. Оно оказалось для него настолько сильным, что, проснувшись утром, он не мог встать. Когда я пришел к нему, он, испуганный, сказал только одно: «Евгений, я не могу ходить, ноги не двигаются». До его доклада оставался всего час. Мы делали все, чтобы восстановить его активность, но эффекта не было. Кавалькада машин уже выстроилась у резиденции, где мы жили. Громыко и другие члены делегации вышли на улицу и нервничали, боясь опоздать на заседание. Мы же ничего не могли сделать – не помогали ни лекарственные стимуляторы, ни массаж.
Я предложил, чтобы делегация выехала на заседание и, если через 30 минут мы не появимся, принимала решение о дальнейших действиях. Нервное напряжение достигло апогея. Наконец вместе с охраной, которая переживала ситуацию не меньше нас, врачей, мы решили вывести Брежнева на улицу, в сад, и попытаться заставить его идти. Удивительные от природы силы были заложены в организме Брежнева. Из дома мы его в буквальном смысле вынесли, когда же его оставили одного и предложили ему идти, он пошел самостоятельно, сел в машину, и мы поехали на заседание.
Истинное состояние Брежнева на заседании знали только я и начальник охраны правительства Ю. В. Сторожев. Ответственный и честный человек, он не меньше меня переживал ту ситуацию, в которой мы оказались, и попросил немецких друзей проследить за Брежневым, когда он будет выходить на трибуну. Мы сидели вдали от него и ничем ему помочь не могли.
Герек описывает, как он вместе с немецкими товарищами помог Брежневу выйти на трибуну. Он пишет, что впоследствии ему через посла был выражен официальный протест в связи с его желанием помочь Брежневу подняться. Я бы выразил ему благодарность, потому что не уверен, смог ли бы вообще встать Брежнев со стула без посторонней помощи.
Конец ознакомительного фрагмента.
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Хоровод смертей. Брежнев, Андропов, Черненко… (Е. И. Чазов, 2014) предоставлен нашим книжным партнёром -
Первым правителем молодой Страны Советов, возникшей в результате октябрьского переворота 1917 года, стал руководитель РКП (б) - партии большевиков - Владимир Ульянов (Ленин), который и возглавлял «революцию рабочих и крестьян». Все последующие правители СССР занимали пост генерального секретаря центрального комитета этой организации, которая, начиная с 1922 года, стала называться КПСС - Коммунистическая партия Советского Союза.
Отметим, что идеология системы, правящей в стране, отрицала возможность проведения каких-либо общенародных выборов или голосования. Смена высших руководителей государства осуществлялась самой правящей верхушкой либо после смерти предшественника, либо в результате переворотов, сопровождавшихся нешуточной внутрипартийной борьбой. В статье будут перечислены правители СССР в хронологическом порядке и отмечены основные этапы жизненного пути некоторых наиболее ярких исторических личностей.
Ульянов (Ленин) Владимир Ильич (1870-1924)
Одна из самых известных фигур в истории советской России. Владимир Ульянов стоял у истоков ее создания, был организатором и одним из руководителей события, которое дало начало первому в мире коммунистическому государству. Возглавив в октябре 1917 года переворот, направленный на свержение временного правительства, он занял должность председателя Совета Народных Комиссаров - пост руководителя новой страны, образованной на обломках Российской империи.
Его заслугой считается мирный договор 1918 года с Германией, которым ознаменовалось окончание а также НЭП - новая экономическая политика правительства, которая должна была вывести страну из пучины повальной нищеты и голода. Все правители СССР считали себя «верными ленинцами» и всячески восхваляли Владимира Ульянова как великого государственного деятеля.
Следует отметить, что сразу после «примирения с немцами» большевики под руководством Ленина развязали внутренний террор против инакомыслия и наследия царизма, унесший миллионы жизней. Политика НЭПа также просуществовала недолго и была отменена вскоре после его смерти, наступившей 21 января 1924 года.
Джугашвили (Сталин) Иосиф Виссарионович (1879-1953)
Иосиф Сталин в 1922 году стал первым генеральным секретарем Однако вплоть до самой смерти В. И. Ленина он оставался на вторых ролях руководства государством, уступая по популярности другим его соратникам, также метившим в правители СССР. Тем не менее после ухода из жизни лидера мирового пролетариата Сталин за короткое время устранил своих основных оппонентов, обвинив их в измене идеалам революции.
К началу 1930-х годов он стал единоличным вождем народов, способным росчерком пера решать судьбы миллионов граждан. Проводимая им политика принудительной коллективизации и раскулачивания, пришедшая на замену НЭПу, а также массовые репрессии в отношении лиц, недовольных действующей властью, унесли жизни сотен тысяч граждан СССР. Однако период правления Сталина заметен не только кровавым следом, стоит отметить и положительные моменты его руководства. За короткое Союз превратился из страны с третьесортной экономикой в мощную промышленную державу, одержавшую победу в битве с фашизмом.
После окончания Великой Отечественной войны многие города западной части СССР, разрушенные почти до основания, были быстро восстановлены, а их промышленность заработала еще более эффективно. Правители СССР, занимавшие высший пост после Иосифа Сталина, отрицали его руководящую роль в развитии государства и характеризовали время его правления как период культа личности вождя.
Хрущев Никита Сергеевич (1894-1971)
Выходец из простой крестьянской семьи, Н. С. Хрущев стал у руля партии вскоре после смерти Сталина, которая наступила г. Первые годы своего правления он вел подковерную борьбу с Г. М. Маленковым, занимавшим пост председателя Совета Министров и являвшимся фактическим руководителем государства.
В 1956 году Хрущев зачитывает на ХХ съезде партии доклад о сталинских репрессиях, осуждая действия своего предшественника. Время правления Никиты Сергеевича отмечено развитием космической программы - запуском искусственного спутника и первым полетом человека в космос. Его новая позволила многим гражданам страны переехать из тесных коммуналок в более комфортабельное отдельное жилье. Дома, массово строившиеся в то время, до сих пор в народе зовутся "хрущевками".
Брежнев Леонид Ильич (1907-1982)
14 октября 1964 года Н. С. Хрущев был смещен со своей должности группой членов ЦК под руководством Л. И. Брежнева. Впервые в истории государства правители СССР по порядку сменились не после смерти лидера, а в результате внутрипартийного заговора. Эпоха Брежнева в истории России известна как застой. Страна остановилась в развитии и стала проигрывать ведущим мировым державам, отставая от них во всех отраслях, исключая военно-промышленную.
Брежнев предпринял некоторые попытки наладить отношения с США, испорченные 1962 года, когда Н. С. Хрущев приказал разместить на Кубе ракеты с ядерным боезарядом. Были подписаны договоры с американским руководством, которые ограничивали гонку вооружений. Однако все усилия Л. И. Брежнева по разрядке ситуации были перечеркнуты вводом войск в Афганистан.
Андропов Юрий Владимирович (1914-1984)
После смерти Брежнева, наступившей 10 ноября 1982 года, его место занял Ю. Андропов, руководивший до этого КГБ - комитетом госбезопасности СССР. Он взял курс на реформы и преобразования в социальной и экономической сферах. Время его правления отмечено возбуждением уголовных дел, разоблачающих коррупцию во властных кругах. Однако Юрий Владимирович не успел совершить каких-либо перемен в жизни государства, так как имел серьезные проблемы со здоровьем и умер 9 февраля 1984 года.
Черненко Константин Устинович (1911-1985)
С 13 февраля 1984 г. занимал пост Генсека ЦК КПСС. Продолжал политику своего предшественника по разоблачению коррупции в эшелонах власти. Был очень болен и скончался 1985 года, пробыв на высшем государственном посту чуть более года. Все прошлые правители СССР по порядку, заведенному в государстве, были захоронены у и К. У. Черненко стал последним в этом списке.
Горбачев Михаил Сергеевич (1931)
М. С. Горбачев является самым известным российским политиком конца ХХ века. Завоевал любовь и популярность на Западе, но у граждан его страны его правление вызывает двоякие чувства. Если европейцы и американцы называют его великим реформатором, то многие жители России считают разрушителем Советского Союза. Горбачев провозгласил внутренние экономические и политические реформы, проходившие под лозунгом «Перестройка, Гласность, Ускорение!», которые привели к массовому дефициту продуктов питания и промышленных товаров, безработице и падению уровня жизни населения.
Утверждать, что эпоха правления М. С. Горбачева имела только негативные последствия для жизни нашей страны, будет неправильно. В России появились понятия многопартийности, свободы вероисповедания и печати. За свою внешнюю политику Горбачев был удостоен Нобелевской премии мира. Правители СССР и России ни до, ни после Михаила Сергеевича не удостаивались такой чести.
После смерти Л. И. Брежнева Политбюро избрало Генеральным секретарём ЦК КПСС Юрия Владимировича Андропова. Ю. В. Андропов с 1967 года руководил Комитетом государственной безопасности СССР (КГБ). Сразу заметим, что руководил плохо, ибо государственную безопасность не обеспечил и государство начали разваливать изнутри ещё при руководстве КГБ Андроповым. Понимал ли Ю. В. Андропов, что продолжение антисталинского курса, взятого на вооружение после ХХ съезда КПСС, приведёт к развалу СССР? К сожалению, нет свидетельств выступления Андропова по данному вопросу. Но при обсуждении доклада Л. И. Брежнева к 20-ю Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг. Андропов предложил вообще не упоминать имя Сталина, в то время как многие предлагали честно сказать об огромном вкладе И. В. Сталина в нашу Победу. Большую роль в продвижении Андропова по службе сыграл первый секретарь ЦК компартии Карело-Финской АССР Куусинен, что даёт повод задуматься о возможном влиянии Запада на его служебный рост. Андропов продвинул во власть разрушителей СССР: М. С. Горбачёва, А. И. Лукьянова, Н. И. Рыжкова, Г. А. Алиева, Э. А. Шеварднадзе. Константин Устинович Черненко, конечно, не мог остановить нашествие на государство выдвиженцев Ю. В. Андропова, но он позволил народу ещё один год пожить в прекрасной стране. К. У. Черненко принял уже обманутое и отравленное ядом либерализма государство и при его состоянии здоровья и личных способностях, конечно, изменить ничего не смог. Он умер 10 марта 1985 года. При сохранении СССР и русского социализма наша страна максимум через две пятилетки становилась первой державой мира по выпуску промышленной, сельскохозяйственной продукции и уровню жизни населения. Этого Запад допустить не мог. Все наши беды связаны с вмешательством Запада во внутреннюю жизнь страны. После смерти К. У. Черненко это вмешательство стало почти открытым.
Прежде чем перейти к рассмотрению времени правления СССР Ю. В. Андроповым и К. У. Черненко необходимо сказать о том, что указанные руководители, Л. И. Брежнев и другие руководители СССР не входят ни в какое сравнение с пришедшими к власти после них М. С. Горбачёвым и Б. Н. Ельциным.
До М. С. Горбачёва руководители СССР использовали власть не для личного обогащения, а для обеспечения безопасности, развития и процветания своей страны, своего народа.
Семанов С. Н. написал следующее: «Память о Брежневе не приобретает тёмных оттенков, как то не раз случалось в истории, а делается светлее и светлее. Он обожал награды, не вполне чётко говорил? Господи, да какие же это мелочи! Зато искренне любя свою родину и её народ, дворцов себе не строил, деньги в зарубежные банки не переводил. Теперь-то уже есть с кем его сравнить…».
После смерти Л. И. Брежнева Политбюро избрало Генеральным секретарём ЦК КПСС Юрия Владимировича Андропова. Изо всех политических деятелей Андропов является «самой тёмной лошадкой». Он стал руководителем страны не по воле Брежнева, который неоднократно заявлял, что рекомендует на своё место В. В. Щербицкого. Об этом свидетельствует и Первый секретарь ГК партии г. Москвы В. В. Гришин. Есть все основания полагать, что Брежнев не успел утвердить кандидатуру Щербицкого на Политбюро.
В ноябре 1982 года Л. И. Брежнев планировал подать в отставку. В октябре Политбюро приняло решение о созыве Пленума ЦК КПСС, вторым, закрытым вопросом которого был организационный вопрос. Иван Васильевич Капитонов, который при Брежневе был секретарём ЦК КПСС и занимался партийными кадрами, пишет: «В середине 1982 года Брежнев позвал меня к себе.
- Видишь это кресло? – спросил он, указывая на своё рабочее место. – Через месяц в нём будет сидеть Щербицкий. Все кадровые вопросы решай с учётом этого». Но Брежнев 10 ноября умер и к великому несчастью для всего нашего народа В. В. Щербицкий не успел стать его преемником.
Ю. В. Андропов с 1967 года руководил Комитетом государственной безопасности СССР (КГБ). Сразу заметим, что руководил плохо, ибо государственную безопасность не обеспечил и государство начали разваливать изнутри ещё при руководстве КГБ Андроповым. На майском 1982 года Пленуме ЦК Андропов снова был избран секретарём на место покойного Суслова. С этого момента он уволился с поста главы КГБ.
В биографии Ю. В. Андропова всё не однозначно. Одни современные исследователи пишут, что он был наполовину евреем, что он выходец из семьи телеграфиста, который сменил фамилию Либерман на фамилию Андропов. Якобы его мать по фамилии Е. К. Файнштейн была учительницей. Другие пишут, что он родился в станице Нагутской Ставропольской губернии в семье состоятельного еврейского ювелира. Но все сходятся на том, что в 14 лет он осиротел и стал сам зарабатывать себе на жизнь, работая грузчиком, телеграфистом, киномехаником, матросом. Все версии вызывают сомнение. Особенно вторая версия, так как, во-первых, ювелиры сосредотачивались в городах, а не в затерянных в степях станицах, а во-вторых, даже сирота из состоятельной семьи ювелира имел бы средства для жизни. Но невозможно не обратить внимания, что при советском строе даже сирота мог достигнуть самых высоких ступеней государственной власти.
В своей государственной деятельности Ю. В. Андропов не совершил действий и не допустил выступлений, раскрывающих его мировоззрение. Даже о своём отношении к эпохе И. В. Сталина он однозначно не говорил. Но всё-таки по отдельным высказываниям, записанным его современниками и поступкам можно судить о позиции Ю. В. Андропова. Например, он разъяснял своим подчинённым: «Хрущёва сняли не за критику культа личности Сталина и политику мирного сосуществования, а потому, что он был непоследователен в этой критике и в этой политике».
Г. Арбатов приводит и второе высказывание Андропова: «Теперь мы пойдём более последовательно и твёрдо по пути ХХ съезда».
Но эти высказывания ещё не говорят о позиции Андропова на разрушение СССР. Да и свидетельства таких личностей, как Арбатов не внушают доверия. Но сотрудник ЦК Р. К. Косолапов подтверждает, что Ю. В. Андропов скорее придерживался антисталинского курса, чем был «сталинистом», как считают некоторые исследователи.
Сегодня любой здравомыслящий человек понимает, что антисталинский курс со временем обязательно приводил страну к распаду, ибо это был курс проложенный Западом. В то время понять это было трудно. Вопрос об отношении к сталинскому курсу внешней и внутренней политики настолько судьбоносен для России, что необходимо на нём остановиться подробнее.
Надо признать, что при приходе к власти Л. И. Брежнева большинство народа было за Сталина, не смотря на 10 летний срок оголтелой критики сталинского курса при правлении Н. С. Хрущёва.
Гордились достижениями сталинского времени, как правило, представители русской нации и других коренных народов России. Мало кто понимал всю глубину своей позиции. Люди, поверившие Хрущёву, как правило, были не против социализма, а осуждали Сталина за якобы невинно пролитую кровь и допущенные во время войны ошибки. Их даже нельзя назвать антисталинистами.
Истинными антисталинистами были все либеральные еврейские круги. Тогда либералы ещё не выступали открыто против социализма. Они говорили, что за социализм марксистский или «социализм с человеческим лицом», а не социализм сталинский.
А надо ещё раз подчеркнуть, что в России был построен не марксистский, а русский социализм, в основе которого лежали православные морально-нравственные ценности. И первым против него выступил Л. Д. Троцкий, а вторым – Н. С. Хрущёв. Но именно вышедший из русской общины русский социализм спас нацию от истребления. Любой другой путь вёл к крушению русской государственности в самый опасный для нас период истории.
С самого первого и до последнего дня существования советской (общинной) власти шла борьба между двумя путями развития российской империи: один из которых, русский коммунизм вёл к спасению, другой, назовём его еврейским либерализмом, к краху. И дело было не в личностях, например, Сталина и Хрущёва, а в путях развития страны, оценке её истории, её идеологии, экономики, культуры и внешней политики. Например, либеральные круги ориентировали страну на Запад, а «сталинисты», не отказываясь от Восточной Европы, - на Восток, на дружбу с Китаем и другими восточными странами.
И сегодня, когда уже прошло более 25 лет со времени фактического захвата власти в стране либералами-западниками и более 20 лет со времени разрушения и великого государства российского – СССР, и русского коммунизма борьба между русскими государственниками и антирусскими разрушителями нашего государства продолжается.
В настоящее время всем здравомыслящим жителям России должно быть ясно, что в случае поражения государственников русский, а затем и другие народы, населяющие Россию, частично будут истреблены, частично ассимилированы.
Понимали ли всю серьёзность борьбы «сталинисты» и «антисталинисты» во время правления Л. И. Брежнева? На мой взгляд, именно вторые прекрасно всё понимали, а первые скорее чувствовали, чем научно осмысливали всю пагубность хрущёвского курса на дискредитацию великих свершений нации под руководством И. В. Сталина.
Понимал ли Ю. В. Андропов, что продолжение антисталинского курса, взятого на вооружение после ХХ съезда КПСС, приведёт к развалу СССР? К сожалению, нет свидетельств выступления Андропова по данному вопросу. Но при обсуждении доклада Л. И. Брежнева к 20-ю Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг. Андропов предложил вообще не упоминать имя Сталина, в то время как многие предлагали честно сказать об огромном вкладе И. В. Сталина в нашу Победу.
Ю. В. Андропов своё мнение обосновывал тем, что вопрос о Сталине может расколоть руководство, аппарат управления, партию и весь народ. Объяснение своего мнения заботой о единстве страны прямо не раскрывает мнение лично Ю. В. Андропова, но косвенно всё-таки указывает на его антисталинскую позицию.
Л. И. Брежнев один раз в докладе упомянул имя Сталина в положительном контексте, но в целом своё выступление построил по совету Андропова. На мой взгляд, Л. И. Брежнев был за русский социализм, но для восстановления правды о нашей истории и продолжения русского курса ему недоставало целого ряда качеств, необходимых лидеру огромной державы. Он чем-то в конце правления походил на доброго царя Фёдора Иоанновича.
Близких, дружеских отношений между Брежневым и Андроповым никогда не было, но Брежнев учитывал советы Андропова, а вместе с ним и его ближайших помощников Г. Арбатова и Ф. Бурлацкого, которые внесли немалый вклад в разрушение СССР.
Думаю, что осуществляя руководство КГБ, Ю. В. Андропов намного снизил государственную безопасность СССР. Дошло до того, что Андропов не разоблачил генерала КГБ О. Калугина, работавшего на ЦРУ США. Скорее всего, четырёх министров обороны стран Варшавского договора: СССР – Д.Ф. Устинова, Чехословакии – М. Дзура, Венгрии – И. Олаха, Германской Демократической республики – Г. Гофмана – физически устранили США для того, чтобы продолжить «польскую революцию». Ю. В. Андропов не сумел защитить Д. Ф. Устинова и остальных указанных министров обороны.
Достоин внимания и такой штрих – Андропов молодых патриотов называл «русистами». Настораживает и тот факт, что Ю. В. Андропов вышел из Международного отдела ЦК, который некоторые исследователи называют самым либеральным. Эти исследователи считают, что указанный отдел причастен к возникновению советско-китайской ссоры, одной из причин которой было сумасбродное поведение Хрущёва, а другой - то обстоятельство, что «Мао Цзэдун и другие китайские руководители с отвращением встретили хрущёвское глумление над Сталиным. Не они одни, кстати.
Теперь, оценивая те события из вполне объективного далёка, можно сделать вывод: чем больше имело в руководстве той или иной партии просионистское влияние, тем больше она поддерживала «идеи ХХ съезда», и наоборот. Например, Итальянская компартия целиком руководилась еврейскими деятелями, отсюда и их постоянная «прогрессивность» в тех делах», - пишет С. Н. Семанов. Наш Международный отдел ЦК напоминал Итальянскую компартию.
Высказывал Андропов опасения при обсуждении вопроса о вводе войск в Чехословакию. Невозможно отрицать и того факта, что именно Андропов настаивал на высылке Солженицына за границу. Вот только нет однозначного ответа на пользу или во вред СССР была произведена эта высылка. Очень много шума Запад создал вокруг вопроса о выезде за рубеж евреев из СССР. Глава КГБ Андропов был за свободный выезд с учётом предусмотренного законом запрета выезда лиц, ознакомленных с государственными секретами. Кстати, это ограничение имеет место в большинстве стран мира. Но он ничего не делал для реализации своего мнения.
«Деятельность Андропова всегда носила характер максимального извлечения личной выгоды, завоевания наиболее влиятельных позиций. Он с удивительной ловкостью мог совмещать в себе внешний либерализм и внутреннюю жестокость. Евреи стали проявлять неслыханную активность в СССР, создавая правозащитные движения и другие различные организации, которые КГБ по мере надобности хотя и разоблачал, но делал это чрезвычайно топорно и неумело, создавая больше рекламы этим движениям, чем пытаясь искоренить их на самом деле. Совершенно ясно, что цели Запада по разрушению СССР не могли быть выполнены до тех пор, пока на пути стоял КГБ СССР сталинского типа. Предстояла длительная работа по ограничению его способностей», - указывает А. П. Шевякин.
Но главное, что не только Суслов, но и Андропов руководил идеологической работой в стране. А СССР погиб именно от никчемной идеологической работы. В связи с этим некоторые исследователи пишут, что Андропов враждебно относился к русскому возрождению после хрущёвского погрома.
Большую роль в продвижении Андропова по службе сыграл первый секретарь ЦК компартии Карело-Финской АССР Куусинен, что даёт повод задуматься о возможном влиянии Запада на его служебный рост.
Возможно, совсем не случайно при Хрущёве, когда сталинские кадры изгонялись из властных структур, Ю. В. Андропов был переведён на работу в МИД и с 1954 года служил в посольстве СССР в Будапеште, где через два года прозападные круги начали выступление против социализма и Советского Союза. Не проявил он себя и в очищении страны от вредоносных действий Хрущёва после отставки последнего.
Но проявил далеко не с положительной стороны в подборе кадров, которые в той или иной степени оказались разрушителями СССР.
И когда рассматриваешь действия Андропова, то невольно на ум приходит крылатое выражение: «Скажи мне кто твой друг, и я скажу тебе кто ты». Часто выступления его «друзей» дышали лютой ненавистью не только к советскому государству, но и ко всему русскому во всех сферах жизни общества. Людьми Андропова были Г. Арбатов, Ф. Бурлацкий, Г. Шахназаров, А. Бовин, А. Вольский и подобные им недружественно относящиеся к русской культуре, политике и государственности личности. Действия Андропова по достоинству оценил журнал Time, назвав его в 1983 году человеком года. Любопытно, что в том году вместе с Андроповым людьми года были названы Р. Рейган и М. Тэтчер, которые тратили огромные деньги США и Англии для разрушения Советского Союза изнутри. Возможно, то был не сигнал своим в СССР, а провокация. Возможно, но судя по «друзьям» Андропова маловероятно.
Будучи руководителем СССР 15 месяцев в период с ноября 1982 г. по февраль 1983 г. смертельно больной Андропов ничего положительного для страны не сделал. Напротив, он продвинул во власть разрушителей СССР: М. С. Горбачёва, А. И. Лукьянова, Н. И. Рыжкова, Г. А. Алиева, Э. А. Шеварднадзе. С помощью секретаря ЦК Е. К. Лигачёва за 15 месяцев правления Андропова сменили 20% первых секретарей обкомов КПСС и более 20% министров. Убирали лучших – тех, кто мог организовать сопротивление при проведении «реформ». Всё было подготовлено для нанесения смертельного удара по СССР. И первые палачи – М. С. Горбачёв и Э. А. Шеварднадзе уже потирали руки.
Если русская нация сумеет сбросить с себя либеральное ярмо, как сумела это сделать в 1930-х годах, и правда восторжествует, то, на мой взгляд, Ю. В. Андропов войдёт в историю, как руководитель государства, который выдвижением указанных выше кандидатур вольно или невольно способствовал уничтожению социалистического строя, Советского Союза (СССР), расчленению нашего государства, которое тысячу лет строилось и защищалось нашими героическими предками.
Сегодня имя Ю. В. Андропова в Москве носит один из красивейших проспектов, а имя А. Д. Сахарова – целая площадь. И это не случайно. Возможно, что они были в одной упряжке и тянули советское государство в пропасть.
Чего нельзя сказать о пришедшем на смену умершему Андропову К. У. Черненко. Последний, как и Андропов при вступлении во власть был смертельно болен. Думаю, введение во власть над государством подобных лидеров облегчало приход к власти М. С. Горбачёва, ибо и народ, и само Политбюро склонялись к необходимости назначения молодого, физически здорового руководителя государства. Требования к возрасту и состоянию здоровья стали преобладать над требованиями к личным качествам кандидата.
Константин Устинович Черненко, конечно, не мог остановить нашествие на государство выдвиженцев Ю. В. Андропова, но он позволил народу ещё один год пожить в прекрасной стране.
В то время в правительстве осталось совсем немного людей, трудом и талантом которых было построено великое государство и спасена от истребления русская нация. Уходили последние.
В конце 1984 года умер Дмитрий Фёдорович Устинов, который не только в сталинское, но и в брежневское время не работал менее 12 часов в сутки. Это был руководитель большого ума и сильной воли, отдававший все силы служению родине.
Черненко, совмещавший членство в Политбюро с должностью начальника общего отдела больше был похож на Поскрёбышева, чем на лидера великой державы. Но он был выходцем из крестьянской семьи Красноярского края, и это его объединяло с русскими патриотами сталинской гвардии, например, с тем же Д. Ф. Устиновым. Их объединяла бескорыстность, преданность родине и любовь к ней.
Но почти все русские патриоты в высших эшелонах власти обладали одним и тем же серьёзным недостатком – они были хорошими хозяйственниками, а не политиками. При наличии у России массы врагов за рубежом и внутри страны этот недостаток отрицательно сказывался на безопасности государства. И ещё надо добавить, что большинство русских руководителей Российской империи, как царской, так и советской слабо разбиралось в идеологии.
К. У. Черненко, как и Л. И. Брежнев тоже слабо разбирался в идеологии. Слабо разбирался в ней во времена Брежнева и общепризнанный идеолог Суслов. Для русского человека характерна фраза, сказанная стахановцем Александром Бусыгиным в 1935 году на слёте стахановцев в Москве: «Трудно мне говорить, мне легче коленчатые валы ковать».
И русские патриоты независимо от занимаемой должности «ковали валы», а говорила за них при Брежневе и Черненко 5-я колонна арбатовых, которая со временем прибрала к рукам все идеологические вопросы. И если взять честную статистику, а не измышления идеологов американских спецслужб, то мы увидим, что трудовые или как принято говорить экономические показатели развития СССР времени правления Л. И. Брежнева, Ю. В. Андропова и К. У. Устинова были выше, чем в любой западной стране. Но, к сожалению, итоги развития страны оценивали не по фактическим показателям, а по растиражированным на весь мир оценкам западных и советских прозападных идеологов.
А страна продолжала выпускать не только мирную, но и военную продукцию. В 1983 году был спущен со стапелей на воду первый крейсер проекта 1164 «Антлант», атомная подводная лодка проекта 971 «Щука-М», ракета П-700 «Гранит» для борьбы с мощными корабельными группировками противника. В 1984 году на вооружение начали поступать истребитель-перехватчик Су-30 ОКБ П. О. Сухого и самолёт А-50 дальнего радиолокационного дозора, обнаружения и наблюдения ОКБ Г. М. Бериева. В указанные годы также было спроектировано и изготовлено другое вооружение.
В это время борьба между капитализмом и социализмом шла не в области реальной экономики и культуры, а в области того, как эта экономика и культура представлялись зарубежными и советскими СМИ. И поэтому можно утверждать, что мы проиграли не в реальном секторе экономики, а в виртуальном, представленном СМИ. И русские в идеологии всегда будут проигрывать, потому что мы народ-победитель в труде и бою, но не в пропаганде своих достижений и образа жизни. Поэтому русским надо иметь крепкое централизованное государство, а не либеральный балаган, в котором западные «прожжённые» идеологи чувствуют себя, как рыба в воде.
К. У. Черненко принял уже обманутое и отравленное ядом либерализма государство и при его состоянии здоровья и личных способностях, конечно, изменить ничего не смог. Он умер 10 марта 1985 года. За год, который Черненко предоставил русским патриотам в правительстве для приведения к власти в стране лидера, способного сохранить державу, они это сделать тоже не смогли.
СССР погубили, и русских людей постигла страшная участь разделённой, униженной, ограбленной, вымирающей нации, лишившейся почти всего своего промышленного, сельскохозяйственного и военного потенциала, создаваемого веками трудом миллионов людей и особенно во время существования СССР.
После смерти К. У. Черненко страна по инерции ещё двигалась вперёд. Ещё строились заводы и фабрики, жилые дома и больницы, детские сады и театры, производились станки и комбайны, автомобили и танки, самолёты и ракеты, стиральные машины и холодильники, телевизоры и магнитофоны и все другие промышленные товары.
СССР буквально всю промышленную и почти всю сельскохозяйственную продукцию производил сам, не тратя золото и приравненное к нему сырьё для закупок большого количества товаров за границей. Советский Союз вышел в мировой океан и уверенно занимал в нём лидирующее положение. Мы приступили к производству авианосцев, после спуска на воду которых стали бы первой морской державой мира. Российская промышленность и сельское хозяйство развивались опережающими весь мир темпами.
При сохранении СССР и русского социализма наша страна максимум через две пятилетки становилась первой державой мира по выпуску промышленной, сельскохозяйственной продукции и уровню жизни населения. Этого Запад допустить не мог.
Все наши беды связаны с вмешательством Запада во внутреннюю жизнь страны. После смерти К. У. Черненко это вмешательство стало почти открытым.