Демократия в америке алексис де токвиль. Токвиль «Демократия в Америке» – анализ

Часть четвертая. О том влиянии, которое демократические идеи и чувства оказывают на политическое общество

Токвиль Алексис де

Т-51 Демократия в Америке: Пер. с франц. Предисл. Гарольда Дж. Ласки. - М.: Прогресс, 1992. -554 с., 16 с. илл.

Книга французского государственного деятеля, историка и литератора Алексиса де Токвиля (1805-1859) - выдающееся сочинение из большого числа тех, что написаны европейскими путешественниками об Америке. Она представляет собой весьма сложный сплав путевых заметок, исследования, документа, философского эссе и публицистики. Автор всесторонне анализирует объективные условия существования, государственно-политическое устройство и духовную жизнь Соединенных Штатов Америки, превращавшихся буквально на глазах поколения Токвиля из «окраины цивилизации», из полулегендарного Нового Света в реальный фактор европейской и мировой политики.

ББК 63.3(7 США) Т 51

Перевод Д. П. Олейника, Е. П. Орловой, И. А. Малаховой, И. Э. Иванш, Б. Н. Ворожцова

Книга выдающегося французского публициста Алексиса де Токвиля «Демократия в Америке» не утратила своего значения и в настоящее время, хотя современные американские порядки и нравы, конечно, сильно отличаются от тех, что существовали при Токвиле, в первой половине XIX века. Мы остановимся на общих политических взглядах, которые Токвиль высказывает в этом сочинении.

«Великий демократический переворот, – говорит Токвиль в самом начале «Демократии в Америке», – совершается между нами: все его видят, но не все одинаково судят о нем. Одни видят в нем новость и, считая его случайностью, надеются еще остановить его, между тем как другие признают его неотвратимым, потому что он кажется им фактом самым непрерывным и постоянным из известных истории». Сам Токвиль становится на вторую точку зрения, и затем он спрашивает, разумно ли предполагать, чтобы это общественное движение могло быть приостановлено усилиями одного поколения. «Можно ли думать, – продолжает он, – что, разрушив феодальный строй и победив королей, демократия отступит пред буржуазией и богатым классом? Остановится ли она теперь, когда она сделалась столь сильной, а её противники столь слабыми?» Токвиль признаётся, что «Демократия в Америке» «была написана под впечатлением некоторого рода религиозного ужаса, вызванного в душе автора видом этой неудержимой революции, которая совершается в течение стольких веков, несмотря на все препятствия, и которая и теперь видимо подвигается вперед среди производимого ею разрушения». Совершенно новому обществу, говорит Алексис де Токвиль далее, нужна и новая политическая наука, но «никогда главы государства не подумали о том, чтобы подготовить что-нибудь заранее к этой великой общественной революции: она делалась вопреки им или помимо них. Наиболее могущественные, интеллигентные и нравственные классы народа не старались овладеть движением, чтобы его направить. Демократия, следовательно, была предоставлена своим диким инстинктам; она выросла, как те дети, лишенные родительских забот, которые сами собой воспитываются на улицах наших городов и знают из общественной жизни только её пороки и слабости. Казалось, – прибавляет Токвиль, – еще никто не знал об её существовании, когда она неожиданно захватила в свои руки власть. Тогда все рабски подчинились её малейшим желаниям; перед ней преклонились, как перед образом силы, и когда, наконец, она была ослаблена собственными излишествами, то законодатели задались безрассудной целью уничтожить ее, вместо того, чтобы постараться научить ее и исправить, и, не желая обучить ее управлению, думали лишь о том, чтобы удалить ее от управления». Токвиль указывает и на результат, который отсюда должен был получиться: «демократическая революция произошла в составе общества, а между тем ни в законах, ни в понятиях, ни в нравах и обычаях не произошло перемены, необходимой для того, чтобы сделать эту революцию полезной. Таким образом, заключает он, у нас есть демократия, но без того, что могло бы ослабить её пороки и выдвинуть вперед её естественные преимущества; поэтому, уже видя причиняемое ею зло, мы незнакомы еще с тем добром, которое она нам может дать».

Портрет Алексиса де Токвиля. Художник Т. Шассерьо, 1850

Таков основной взгляд Алексиса де Токвиля на весь предмет, и вот почему он так заинтересовался Америкой , где указанная им великая общественная революция, «по-видимому, уже почти достигла своего естественного предела». Говорить так о демократии, как говорит Токвиль, конечно, не мог бы завзятый аристократ, но в то же время у него не было и того догматического отношения к демократии, которое характеризует многих его современников. Одно из основных качеств Токвиля – беспристрастие. «Может быть, – заявляет он сам в начале третьего тома «Демократии в Америке», – может быть, покажется странным, что, имея твердое убеждение в том, что демократическая революция, при которой мы присутствуем, есть факт неизбежный, бороться с коим было бы неблагоразумно и нежелательно, я в то же время часто обращаюсь в этой книге с очень строгими суждениями к демократическим обществам, созданным этою революциею. На это я отвечу просто, что именно потому, что я не противник демократии, я и желал быть искренним относительно неё. Люди не принимают истины от своих врагов, а друзья никогда её им не предлагают; вот почему я ее высказал. Я думал, что многие возьмутся говорить о новых благах, которые обещают людям равенство, но не многие осмелятся издали указать на опасности, коими оно им угрожаете. Поэтому я обратил преимущественное внимание на эти опасности и, видя их, как мне казалось, ясно, я не был настолько малодушен, чтобы умолчать о них». Несомненно, что эти слова были ответом на общественные толки, вызванные отношением Токвиля к демократии, и тут же он просит своих читателей обвинить его, если в книге они, как выражается он, «найдут хоть одну фразу, содержащую в себе лесть по отношению или к одной из больших партий, волновавших его страну, или к одной из мелких, тревожащих и обессиливающих ее в данную минуту».

Книга написана об Америке, но мысль автора постоянно возвращается к Европе. «Я считаю, – говорит Алексис де Токвиль в одном месте, – совершенно слепыми тех людей, которые думают о возобновлении монархии Генриха IV или Людовика XIV . Что касается до меня, то, глядя на состояние, до которого дошли уже многие европейские нации, я склонен думать, что скоро между ними окажется возможной только или демократическая свобода, или тирания цезарей». Но раз перед людьми, правящими обществом, стоит альтернатива «или постепенно поднять толпу до себя, или предоставить всем гражданам упасть ниже общечеловеческого уровня», – одного этого достаточно, чтобы преодолеть в себе недоверие к демократии. «Не следовало ли бы, спрашивает он, признать постепенное развитие демократических учреждений и нравов не лучшим, а единственным средством, остающимся у нас для того, чтобы мы могли быть свободными, и не имея любви к демократическому правлению, не были ли бы мы склонны принять его в качестве лекарства, наиболее применимого и наиболее безупречного, которое может быть противопоставлено наличным бедствиям общества?.. Воля демократии изменчива; её исполнители грубы; её законы несовершенны; я соглашаюсь со всем этим, но если бы оказалось верным, что скоро не будет ничего среднего между господством демократии и владычеством одного, то не следовало ли бы нам скорее склониться к первому, чем добровольно подчиниться второму? И если бы, Наконец, мы должны были прийти к полному равенству, то не лучше ли предоставить себя уравнивать свободе, чем деспоту?.. Я предвижу, – прибавляет Токвиль несколько далее, – что если нам не удастся со временем основать у себя мирное господство большинства, то мы рано или поздно придем к неограниченному господству одного». В одной из глав четвертого тома «Демократии в Америке» Токвиль проводит ту мысль, что в европейских государствах нашего времени верховная власть усиливается, хотя правительства становятся менее прочными. «Пока демократическая революция, говорит он здесь, была еще в разгаре, люди, занятые уничтожением боровшихся против нее старинных аристократических властей, были одушевлены сильным духом независимости, но по мере того, как победа равенства делалась более полною, они мало-помалу предавались естественным инстинктам, порождаемым этим самым равенством, и потому усиливали и централизовали общественную власть. Они хотели быть свободными для того, чтобы сделаться равными, и по мере того, как равенство все более утверждалось посредством свободы, оно же затрудняло для них пользование свободой». Ссылаясь на французскую революцию , за которою последовала империя , Токвиль говорит, что французы, одновременно показали миру пример «и того, каким способом приобретается независимость, и того, как она теряется». Он откровенно заявляет, что не доверяет свободолюбию своих современников. «Я вижу, – говорит он, – что в наше время народы склонны к беспорядку, но я не вижу ясно того, чтобы они были склонны к свободе, и боюсь, что, когда кончатся эти волнения, колеблющие троны, то верховные правители окажутся еще сильнее, чем они были до сих пор». В старые времена свобода имела аристократические формы, но Алексис де Токвиль высказывает убеждение, что «все те, которые в наступающие века будут пытаться основать свободу на привилегии и аристократии, не достигнут своей цели: кто захочет привлечь и удержать власть в среде одного класса, заранее обречен на неудачу». Но демократические учреждения сами по себе еще вовсе не являются гарантией политической свободы, если с ними не соединены весьма важные условия, которые одни создают и поддерживают свободу при каком бы то ни было общественном строе. Наличность этих условий Токвиль нашел в Америке, но не нашел у себя на родине. С другой стороны, и чисто теоретически он понимал взаимные отношения равенства и свободы совсем не так, как это делали многие его соотечественники, полагавшие, что демократическое равенство во власти есть истинная основа свободы. Они стояли на точке зрения Руссо , а Токвиль шел по стопам Монтескье , советовавшего не смешивать свободу народа с властью народа.

Книга Алексиса де Токвиля «Демократия в Америке». Нью-йоркское издание 1838 г.

Токвиль находил, что вообще в демократических нациях любовь к равенству обнаруживает больше пылкости и постоянства, чем любви к свободе. Конечно, он представлял себе такое состояние, при котором свобода и равенство соприкасаются и сливаются. Он даже прямо называл идеалом демократических наций общество, в коем люди будут совершенно свободны, потому что они будут вполне равны, и совершенно равны, потому что будут вполне свободны. Это, замечает Токвиль, есть самая совершенная форма, какую только может принять равенство на земле, но есть тысяча других, которые, хотя и не столь совершенны, тем не менее, дороги народам». Например, равенство может касаться гражданских отношений и без господства в политической области, или даже в этой последней области может существовать некоторого рода равенство без какой бы то ни было политической свободы, когда все равны за исключением одного, безраздельно господствующего надо всеми и выбирающего исполнителей своей воли изо всех без различия. Во всяком случае, понятия свободы и равенства не совпадают.

«Действительно, – говорит Алексис де Токвиль, – стремление людей к свободе и любовь их к равенству – две вещи различный, и я осмелюсь прибавить, что у демократических народов эти две вещи не равны». Он даже думает, что существуют некоторые общие причины, которые во все времена побуждают людей ставить равенство выше свободы. Но в особенности ему казалось, что этим отличается переживавшаяся ими эпоха. По словам Токвиля, бывают времена, когда любовь к равенству «доходит до безумия», а такие времена наступают, «когда старая общественная иерархия, давно уже расшатанная, с последней внутренней борьбой окончательно рушится, и преграды, разделявшие граждан, наконец, падают: тогда люди бросаются на равенство, как на добычу, и привязываются к нему, как к драгоценности, которую хотят у них отнять». Обращаясь к истории европейских народов, Алексис де Токвиль указывал на то, что стремление к свободе и демократии стало у них развиваться со времени уничтожения резких граней между сословиями, а над этим последним делом особенно потрудилась абсолютная монархия. У европейских народов равенство, таким образом, шло впереди свободы: «равенство имело уже за собою прошлое, когда свобода была еще новинкой; первое успело уже создать соответствующие мнения, обычаи, законы, когда вторая сама только что появлялась на свет в первый раз». Вот почему он и не удивляется, находя, что его современники предпочитают равенство, вошедшее в привычки и нравы, свободе, существующей только в идеях и стремлениях. «Они хотят равенства вместе со свободой; но если это им не доступно, то хотят его даже в рабстве». С другой стороны, Токвиль находил, что «во Франции многие смотрят на равенство, как на главное зло, а на политическую свободу, как на второе. Когда приходится примириться с одним, стараются избавиться, по крайней мере, от другого. Я, напротив, утверждаю, прибавляет она, что для борьбы с бедствиями, порождаемыми равенством, есть только одно действительное средство: это – политическая свобода». Через всю книгу Токвиля проходит та мысль, что демократия может легко сделаться основой для самого крайнего деспотизма. «Во время моего пребывания в Соединенных Штатах, – говорит он в одном месте четвертого тома «Демократии в Америке», – я заметил, что демократический общественный строй, подобный тому, который существует у американцев, мог бы представить чрезвычайные удобства для установления деспотизма, а по возвращении моем в Европу я увидел, как большинство наших правителей уже воспользовалось идеями, чувствами и потребностями, порождаемыми этим самым общественным строем, для того, чтобы распространить пределы своей власти». К этим словам Токвиль еще прибавляет, что «более обстоятельное исследование этого предмета и пять лет новых размышлений не уменьшили его опасений». Особенно его пугало то, что разрушение старого строя сопровождалось разобщением людей друг от друга и вытекающими отсюда, с одной стороны, эгоизмом, с другой – бессилием отдельных личностей. Это – самая удобная почва для установления абсолютизма.

Понятно, какой интерес для Токвиля должна была представлять великая заатлантическая республика, которая сочетала в своих учреждениях равенство и свободу. Большим счастьем для американцев, по его словам, было то, что «они пришли к демократии без демократических революций и не сделались, а родились равными». Целью своей книги Токвиль именно и поставил «показать на примере Америки, что законы и в особенности нравы способны дать возможность народу остаться свободным». Токвиль – враг централизации и в этом отношении коренным образом расходился с современными ему французскими либералами, которые были сторонниками централизации. Само недоверие Токвиля к демократии вытекало из его взгляда, по которому концентрация власти у демократических народов естественно происходит из их понятий относительно формы правления, а также из их чувств. Вот почему, говоря об условиях, поддерживающих в Америке демократическую республику, он главным образом останавливается на её федеративной форме и на «общинных учреждениях, которые, умеряя деспотизм большинства, в то же время дают народу склонность к свободе и умение быть свободным» (к этим двум условиям он прибавляет третье – своеобразное устройство судебной власти). Свое изображение американского устройства он начинает с общинного быта, исходя из той идеи, что «между всеми видами свободы свобода общины, так трудно устанавливаемая, есть в то же время и наиболее подверженная вмешательству власти. Предоставленные самим себе, говорит Токвиль, общинные учреждения совершенно не могли бы бороться с сильным и предприимчивым правительством. Чтобы успешно защищаться, им необходимо достичь полного развития и войти в народные понятия и привычки. Значит, пока общинная свобода не вошла в нравы, ее легко уничтожить, а войти в нравы она может лишь тогда, когда она давно уже существовала в законах». Между тем, по его мнению, именно в общине заключается сила народных преданий. «Без общинных учреждений нация может дать себе свободное правительство, но в ней не будет духа свободы. Временные стремления, интересы минуты, случайные обстоятельства могут дать ей внешний вид независимости, но деспотизм, вогнанный внутрь общественного организма, рано или поздно проявится наружу». Все различие между Францией и Америкой в этом отношении Токвиль усматривал в том, что во Франции правительство дает своих агентов общине, а в Америке, наоборот, община дает своих чиновников правительству. Откуда же происходит эта общинная свобода? Токвиль прямо заявляет, что в Соединенных Штатах она вытекает из догмата народовластия. Этот последний догмат он понимает, однако, несколько иначе, чем Руссо. Гражданин только в том, что касается взаимных отношений граждан, становится в положение подданного, но во всем, что касается лишь его самого, он остается господином. «Из этого, – говорит Токвиль, – вытекает то правило, что каждый отдельный человек есть лучший и единственный судья своих частных интересов, и что общество лишь тогда имеет право направлять его действия, когда от этих действий оно чувствует для себя ущерб или когда оно имеет нужду в его помощи». Община, взятая в целом по отношению к центральному правительству, представлялась Токвилю такой же единицей, как и отдельное лицо, и к ней он применял то же самое рассуждение, как и по отношению к отдельному гражданину. Общинная жизнь рассматривалась им, как настоящая школа политической свободы. По его представлению, общинные учреждения относятся к последней, как начальные школы относятся к науке. Это уже совершенно особый взгляд на народовластие – не тот, который мы находим у Руссо, и во имя которого якобинцы утверждали во Франции «единую и нераздельную республику» с концентрацией всей власти в комитете общественного спасения .

Интересны главы «Демократии в Америке», в которых Алексис де Токвиль высказывает свой взгляд на значение большинства в демократических государствах. «По самому существу всякого демократического правления, – говорит он, – господство большинства в нем должно быть абсолютно, потому что помимо большинства в демократиях нет ничего устойчивого». Это происходит само собою, но американцы постарались еще искусственно увеличить эту естественную силу большинства. Если оно здесь «по какому-нибудь вопросу образовалось, то нет уже, так сказать, никаких препятствий, которые могли бы не то, что остановить, а хотя бы задержать его движение и дать ему время услышать жалобы тех, кого оно давит мимоходом». По мнению Токвиля, вообще недостатки, свойственные правлению демократии, только возрастают вместе с увеличением силы большинства. «Я, – замечает он, – считаю нечестивым и отвратительным то правило, что в деле управления большинство может делать все, что вздумается, и однако же в воле большинства вижу источник всякой власти... Что такое, в самом деле, большинство, взятое в его совокупности, как не индивидуум, который имеет мнения, а чаще всего и интересы, противоположные с мнениями и интересами другого индивидуума, называемого меньшинством. Но если вы допускаете, что один человек, облеченный безграничною властью, может злоупотребить ею против своих противников, то почему не допустите вы того же и для большинства? Разве люди, сходясь вместе, изменяют свой характер? Сделавшись сильнее, разве они становятся терпеливее перед препятствиями?» Не думая этого, Токвиль не соглашается дать многим той власти, которую он отказывается дать одному. Но он отнюдь не полагает, чтобы для сохранения свободы возможно было смешать несколько принципов в одной форме правления: он не верит в так называемое смешанное правление. Высшая власть должна же где-нибудь находиться, но для свободы опасно, когда эта власть не встречает пред собою никакого препятствия, которое могло бы задержать её ход и дать ей время умерить самое себя. «Всемогущество, говорит Токвиль, кажется мне по существу своему делом нехорошим и опасным... Нет на земле такой власти, как бы она ни была достойна уважения сама по себе и какими бы священными правами она ни была облечена, которой бы я пожелал предоставить возможность действовать бесконтрольно и господствовать беспрепятственно. И если я вижу, продолжает он, что какой-нибудь власти дается право и возможность делать, что вздумается, будь эта власть народ или король, демократия или аристократия, я говорю: здесь зародыш тирании, – и стараюсь уйти оттуда и жить под другими законами».

В «Демократии в Америке» Алексис де Токвиль преподал не мало полезных советов демократии в родной стране, вовсе не думая, однако, чтобы все дело заключалось в прямом заимствовании у американцев их учреждений. Все дело в нравах и привычках. Между прочим, он хорошо знал, что со времен великой революции французская демократия отличалась воинственным настроением, и в этом он видел одну из опасностей, грозящих его родине. Если демократические народы, по его мнению, естественно хотят мира, то, наоборот, демократические армии отличаются стремлением к войне. «Военные перевороты, – говорит он, – почти никогда не бывают страшны для аристократий, но демократическим народам всегда приходится опасаться их. Этого рода опасности следует считать самыми серьезными, какими только грозит им будущее, и государственные люди должны неустанно искать средства исцелить эту болезнь».

Токвиль сам заявляет, что когда он писал свою книгу, то «не имел в виду ни помогать, ни противодействовать какой-либо партии: я, поясняет он, хотел видеть не иначе, чем видят партии, но дальше их, и в то время, как они заботятся о завтрашнем дне, я желал подумать о будущности». Но Токвиль видел только одну политическую сторону совершавшейся в его время социальной эволюции. Сторона экономическая, та самая, которая стала с особенною настойчивостью привлекать к себе внимание современников, весьма мало занимала его вообще и в особенности в то время, когда он писал свою книгу об американской демократии. Только впоследствии Токвиль должен был признать, что, кроме политического вопроса, история поставила и вопрос социальный, и отметил распадение нации на буржуазию и народ. В своих «Воспоминаниях», написанных в начале 1850-х годов, он имел случай высказаться о современных социальных стремлениях и указать на их совершенно новый характер. Не соглашаясь с социалистическими теориями , он признавал, однако, что в них для разрешения поставлены были самые серьезные вопросы и, не будучи принципиальным противником современного общественного строя, он писал следующее в одном месте своих «Воспоминаний»: «по мере того, как я все более и более изучаю прежнее состояние света и более подробно вникаю в теперешний порядок вещей, рассматривая страшное разнообразие, какое встречаю не только между законами, но и между принципами законов, и разнообразные формы, какие принимало и даже в настоящее время имеет, – что бы там ни говорили, – право собственности на земле, мне все более хочется думать, что то, что называют необходимыми учреждениями, весьма часто суть только учреждения, к коим мы привыкли, и что в деле общественного устройства область возможного гораздо обширнее, нежели воображают люди, живущие в каждом обществе». В одном месте III тома «Демократии в Америке» Токвиль выражает недоверие к крупной промышленности. Она концентрирует рабочий класс, что влечет за собою правительственный надзор за ним, а это только содействует расширению сферы деятельности правительства. Кроме того, развитие промышленности требует улучшения дорог, каналов, портов – новый повод для государства расширять сферу своей деятельности.

По основному политическому принципу Алексиса де Токвиля, – а этим принципом была свобода, – мы должны причислить его к либералам. Один из друзей его, прочитав «Демократию в Америке», заметил ему, что его политическая теория есть что-то вроде адской машины. На это Токвиль отвечал, что, безгранично любя свободу, он вместе с тем питает глубочайшее уважение к справедливости, а потому представляем собою особенный вид либерализма, коего не следует смешивать с большинством современных демократов. И он объяснил своему другу, что сочинением своим он хотел доказать одним, каков должен быть идеал демократии, а другим – что они не должны противиться грядущему будущему. Он сознавал, однако, что его поняли лишь очень немногие. К числу лиц, особенно плохо его понимавших, принадлежал, например, тогдашний глава французского правительства Гизо – знаменитый историк. Только после своего падения он высказывал сожаление, что им приходилось только истощать энергию своего ума в бесполезных препирательствах, а не идти рука об руку в великой борьбе за разумную свободу против её врага – деспотизма. Любопытны письма Токвиля к Дж. Ст. Миллю , который прекрасно понял смысл его сочинения и являлся истолкователем его мыслей перед английской публикой.

Жизнь - не наслаждение и не страдание,
но серьезное дело, которое возложено на нас
и которое необходимо завершить с честью.

Алексис де Токвиль.

Поговорим....О! Демократии!
Картина маслом.
Еду я в маршрутке, читаю труды французского политического деятеля Алексиса де Токвиля "Демократия в Америке!" И тут по левую руку доносится: "Чяво читаете, девушка?"
Ну я и говорю: "Вот, интересная книга про демократию в Америке, как один француз, государственный деятель, вместе со своим другом Бомоном, поехал в Америку на 9 месяцев, чтобы посмотреть, как там работают социальные институты. В первую очередь они хотели познакомиться с работой тюрем. Приехав в эту страну, они просто обомлели, увидев насколько свободны и независимы люди и среда, в которой они живут. Совершенно новое общество, к которому не было готово даже государство.
Токвиль признаётся, что «Демократия в Америке» «была написана под впечатлением некоторого рода религиозного ужаса, вызванного в душе автора видом этой неудержимой революции, которая совершается в течение стольких веков, несмотря на все препятствия, и которая и теперь видимо подвигается вперед среди производимого ею разрушения».
Чего нельзя сказать про родную Францию." (конечно я так растянуто и заумно не говорила, меня бы уже на следующей высадили. Это я написала так, для затравки, чтобы уже понимать о чем суть).
Но тут водитель прерывает меня на полуслове и говорит: "Ааа, Америка. Понятно, заказная статья значит!."
-Но подождите, эта книга, а вернее 4 ее тома, написана еще в середине XIX века. Не думаю, что кто-то заказал..
- Да девушка, что вы говорите. Это все проделки Запада. Они нас завоевать хотят.
- Мужчина, я же про демократию говорю...
-Да какая демократия в пендосии, там...вон, негры белых убивают, что, не смотрите телевизор что ли...Пришел парень в школу, расстрелял всех...
-Но я ж вам о истории, о становлении...
Будьте добры, остановите на следующей.
Тут я уже морально не выдержала и вышла. Люди стали чересчур умные. Никто не хочет признавать, что он что-то не знает. Но это уже другая песня.

Когда человеку для личного карьерного роста доставался равный кусок пирога. А там уже как выплывет. Огромные плюсы децентрализации, чего не скажешь о Франции, где Центр решал все и за всех. Но больше всего удивило Токвиля то, что люди здесь прагматичные и алчные, излишние корыстолюбие не оставляет за человеком его нравственных ценностей. Даже культура, и та, увядает в этом обществе. А по большему счету, она там и не нужна. Француз даже вводит термин "Тирания большинства" . Википедия лучше меня скажет вам,что сие значит.

Также, в этой книге автор рассматривает нравственный облик демократии - привычки души и ума, сравнивая их с нравами, царящими в аристократических обществах. Удивительно, насколько велика и значима книга в современном мире. Прошло уже столько лет, а мы задемся все теми же вопросами. И общество категорически отказывается быть образованным выдавая свое "мнение" за истину.

Справочка:
Американские штаты, вошедшие в Союз в 1789 году, дали свое согласие не только на то, чтобы федеральное правительство издавало для них законы, но и на то, чтобы оно само приводило эти законы в исполнение.

В Америке Союз управляет не штатами, а простыми гражданами. Когда федеральное правительство намеревается собрать налоги, оно обращается не к властям Массачусетса, а к каждому жителю этого штата. Прежние федеральные правительства имели дело с целыми народами, тогда как американский Союз — с отдельными личностями. Сила, которой ои обладает, не взята взаймы, но присуща ему самому. Он имеет своих собственных правителей, свои суды, своих судебных чиновников и свою армию.

А в заврешении, цитата из книги:

«Не следовало ли бы, спрашивает он, признать постепенное развитие демократических учреждений и нравов не лучшим, а единственным средством, остающимся у нас для того, чтобы мы могли быть свободными, и не имея любви к демократическому правлению, не были ли бы мы склонны принять его в качестве лекарства, наиболее применимого и наиболее безупречного, которое может быть противопоставлено наличным бедствиям общества?.. Воля демократии изменчива; её исполнители грубы; её законы несовершенны; я соглашаюсь со всем этим, но если бы оказалось верным, что скоро не будет ничего среднего между господством демократии и владычеством одного, то не следовало ли бы нам скорее склониться к первому, чем добровольно подчиниться второму? И если бы, Наконец, мы должны были прийти к полному равенству, то не лучше ли предоставить себя уравнивать свободе, чем деспоту?.. Я предвижу, - прибавляет Токвиль несколько далее, - что если нам не удастся со временем основать у себя мирное господство большинства, то мы рано или поздно придем к неограниченному господству одного».

Основным пунктом миросозерцания выдающегося французского историка и политолога Алексиса де Токвиля является свобода личности. Принадлежа с этой стороны к школе либералов и разделяя ее веру в спасительность физиократического принципа «laissez faire, laissez passer» в экономике, Токвиль видит, однако, другие ее недостатки и понимает, что в обеспечении свободы главную роль играет вековое воспитание народа, что одни конституционные учреждения по образцу английских еще недостаточны для этой цели.

В книге «Демократия в Америке» Токвиль указал те средства, которые могут упрочить и обеспечить свободу в государственном строе. По мнению Токвиля, со времени средних веков европейское общество переживает глубокую и беспрерывную демократическую революцию. Аристократия падает, сословные неравенства сглаживаются, классы уравниваются. Этот демократический поток идет неудержимо, все усиливаясь; низвергнув уже аристократию и короля, он, очевидно, не остановится и перед буржуазией. Народы стремятся к свободе и равенству; полное осуществление обоих принципов – идеал демократии. Но, любя свободу, демократические народы лучше понимают и выше ценят прелести равенства. Поэтому они иногда согласны пожертвовать свободой для сохранения равенства.

Портрет Алексиса де Токвиля. Художник Т. Шассерьо, 1850

Но, по мысли Алексиса де Токвиля, равенство, прямо не противореча свободе, развивает в обществе наклонности, грозящие установлением деспотизма. Обособляя людей друг от друга, равенство развивает в них партикуляризм и эгоизм. Увеличивается страсть к наживе, люди равнодушно относятся к общественным интересам и, устраняясь от общественной жизни, предоставляют все новые права правительству, лишь бы оно обеспечивало порядок и спокойствие. Государственная власть усиливается и проникает все глубже в жизнь общества; личность попадает все в большую зависимость. Местное самоуправление уничтожается и заменяется административной централизацией. Вместо демократии устанавливается всемогущая, абсолютная тирания народного большинства. Токвиль считал, что признаки такой эволюции можно было наблюдать в современной ему Америке (Соединённых Штатах).

Процесс этот, полагал Токвиль, идет еще скорее, если демократии приходится вести войны, которые особенно опасны для свободы, так как требуют сосредоточения всех сил государства. А от тирании большинства до единоличного деспотизма – один только шаг. Талантливый полководец всегда может при помощи армии захватить власть, и народ, привыкший повиноваться центральному правительству, охотно откажется от участия в правлении, лишь бы его новый господин обеспечил порядок и покровительствовал обогащению. Таким путем равенство может привести не к демократии, а к деспотизму – как уже и было в конце французской революции, при установлении империи Наполеона .

Книга Алексиса де Токвиля «Демократия в Америке». Нью-йоркское издание 1838 г.

Токвиль считает, что единственное средство, которое может предотвратить такой исход, – сама свобода: она отрывает людей от материальных интересов, соединяет и сближает их, ослабляет их эгоизм. Существенную помощь ей может оказать религия, действующая в том же направлении. Но одного конституционного устройства, соединенного притом с бюрократической централизацией, явно недостаточно – это только «приделывание головы свободы к телу раба». Необходима широкая децентрализация власти при сохранении за центральным правительством minimum"a необходимых прав. Для большого государства поэтому лучшая форма – федерация. Бюрократическая опека должна быть заменена местным самоуправлением, этой школой политического воспитания народа. Необходимы полная независимость судов и подсудность должностных лиц обыкновенным судам как гарантия против произвола администрации. Гарантией против произвола законодательства служит право суда объявлять закон противоречащим конституции. На страницах «Демократии в Америке» Токвиль ратует также за суд присяжных, развивающий в народе правосознание и чувство законности. Наконец, полная свобода печати и свобода ассоциаций является лучшим средством борьбы с тиранией большинства.

Конечно, главным условием для поддержания истинной демократии являются не учреждения, а привычки и нравы. Но, по мнению Токвиля, учреждения в свою очередь влияют на развитие соответственных нравов и обычаев, и применение указанных средств может парализовать вредные наклонности демократии и способствовать упрочению свободы.

На протяжении многих десятилетий книга Токвиля "О демократии в Америке", написанная им в 1835г. оставалась одним из наиболее фундаментальных трудов, посвященных Соединенным Штатам и изданных в Европе. Книга содержит заслуживающие внимание характеристики политической и социальной жизни Соединенных Штатов в первой трети XIX в., основанные на личных наблюдениях и выводах автора.

Алексис де Токвиль

Отличие Конституции Соединенных Штатов Америки от всех прочих федеральных конституций.

На первый взгляд, американская федерация похожа на все прочие федерации - Между тем она отличается от всех прочих. - Причины этого. -В чем заключаются отличия американской федерации от всех остальных. -Американское правительство нельзя считать федеральным в чистом виде, оно, скорее, является общенациональным правительством с ограниченными полномочиями.

Соединенные Штаты Америки не были первым и единственным примером государственного федеративного устройства. Даже не ссылаясь на Древние времена, можно привести несколько примеров в современной Европе: Швейцария, Германская империя, республика Нидерланды либо были, либо продолжают оставаться федерациями.
Изучая Конституции этих весьма несхожих между собой стран, можно не без удивления отметить, что власть, которой они наделяют федеральное правительство, во многом напоминает ту, которую американская Конституция предоставляет Правительству Соединенных Штатов. Как и американская Конституция, они передают центральной власти право заключать мир и объявлять войну, право набирать войско и взимать налоги с населения, заботиться об удовлетворении общественных потребностей и регулировать общенациональные интересы.
Американские штаты, вошедшие в Союз в 1789 году, дали свое согласие не только на то, чтобы федеральное правительство издавало для них законы, но и на то, чтобы оно само приводило эти законы в исполнение.
В Америке Союз управляет не штатами, а простыми гражданами. Когда федеральное правительство намеревается собрать налоги, оно обращается не к властям Массачусетса, а к каждому жителю этого штата. Прежние федеральные правительства имели дело с целыми народами, тогда как американский Союз - с отдельными личностями. Сила, которой ои обладает, не взята взаймы, но присуща ему самому. Он имеет своих собственных правителей, свои суды, своих судебных чиновников и свою армию.
Безусловно, национальный дух, общность чувств, провинциальные предрассудки каждого штата приводят к определенному сужению сферы влияния федерального правительства подобного устройства, а также к возникновению своеобразных очагов сопротивления его воле; имея лишь ограниченные полномочия верховной власти, такое правительство не может быть столь же могущественным, как то, которое обладает этой властью в полном объеме; однако именно в этом и заключается недостаток, присущий федеративной системе правления.
В Америке каждый штат имеет гораздо меньше возможностей и поводов оказывать сопротивление центру. Ну а если все же подобная мысль и возникнет в штате, то он может осуществить ее, только открыто отказываясь подчиняться законам Союза, нарушая привычное функционирование судебной власти, поднимая знамя бунта, - словом, ои должен принять самые крайние меры, на что люди обычно долгое время не решаются.
В американском Союзе... федеральное правительство может делать все, на что оно имеет право.
В Америке федеративные штаты, прежде чем добиться независимости, в течение длительного времени входили в состав одной целостной империи, и у них еще окончательно не сложилась привычка полностью управлять самими собой, а национальные предрассудки еще не смогли пустить там глубокие корни; во всех этих штатах по сравнению с остальным миром было больше образованных людей, поэтому те страсти, которые обычно будоражат людей, заставляя их сопротивляться расширению федеральной власти, ощущались в этих штатах значительно слабее, да и великие политические деятели страны боролись с подобными страстями. Почувствовав болезнь, американцы немедленно и решительно отыскали средство для ее лечения: они переделали законы и спасли свою страну.

Преимущества федеративной системы вообще и ее особое значение для Америки

Чувство счастья и свободы, испытываемое маленькими нациями. - Могущество больших наций. - Великие державы стимулируют развитие цивилизации. - Сила страны нередко является главной предпосьишой ее процветания. - Задача федеративной системы государственного устройства заключается в соединении тех преимуществ, которыми обладают народы, живущие как на больших, так и на малых территориях. - Преимущества данной системы для Соединенных Штатов. - Законы существуют для населения. а не население для законов. - Предприимчивость, прогресс, сююнность к свободе и умение ее использовать, присущие американцам. - Общественное сознание Союза есть не что иное, как отражение в сжатом виде провинциального патриотизма. - Предметы и идеи свободно обращаются в пределах территории Соединенных Штатов. - Союз свободен и счастлив, словно маленькая страна, и вместе с тем его уважают как страну большую.

В маленьких странах общество относится с большим вниманием к каждой мелочи, люди стремятся улучшить буквально все; а так как устремлениям народа существенно препятствует его слабость, то все усилия и средства практически целиком направляются на улучшение благосостояния страны, а не растрачиваются понапрасну в погоне за славой. Более того, поскольку возможности каждого в этих государствах ограниченны, то ограниченны в равной степени и сами желания. Скромные состояния делают всех приблизительно равными; нравы там просты и миролюбивы. Принимая все это во внимание и учитывая разный уровень нравственности и просвещенности населения, можно сказать, что в маленьких странах народ живет обеспеченнее и спокойнее, чем в больших.
Таким образом, маленькие страны во все времена были колыбелью политической свободы. И тот факт, что большинство из них, становясь более крупными, теряло эту свободу, говорит о том, что обладание свободой больше зависит от малого размера страны, нежели от характера населяющего ее народа.
В мировой истории нет примера крупного государства, которое в течение продолжительного времени оставалось бы республикой: это дает повод утверждать, что подобное и вовсе невозможно... С уверенностью можно сказать лишь то, что крупная республика неизменно будет подвергаться гораздо большей опасности, нежели маленькая.
Все гибельные для республик страсти возрастают пропорционально росту их территорий, в то время как добродетели, служащие им опорой, вовсе не увеличиваются в той же профессии. Честолюбивые устремления отдельных лиц нарастают вместе с укреплением могущества государства; сила партий увеличивается в зависимости от важности тех целей, которые они ставят перед собой; однако любовь к отечеству, которая должна оказывать противодействие всем этим разрушительным страстям, не становится сильнее в большой республике по сравнению с малой. Легко доказать, что в большой республике это чувство менее глубоко и менее сильно. Огромные богатства и крайняя нищета, столичные города, падение нравов, рост индивидуализма, разброс интересов - таковы опасности, ежедневно порождаемые большим государством. Многие из этих факторов не причиняют никакого вреда существованию монархии, напротив, некоторые из них могут даже способствовать ее долголетию. Кстати говоря, в монархиях сила правительства заключается в нем самом, оно использует народ и в то же время не зависит от него; чем многочисленнее народ, тем сильнее монарх. Республиканское же правительство может противостоять этим опасностям лишь при поддержке большинства населения. Между тем эта опора правительства нисколько не больше, вообще говоря, в крупной республике по сравнению с маленькой. Следовательно, в то время как средства воздействия непрестанно увеличиваются в количестве и в мощи, противодействующая сила остается неизменной. Можно даже сказать, что она сокращается, потому что по мере роста численности населения и дифференциации образа мышления и интересов формирование прочного большинства становится соответственно все более и более сложным.
Вместе с тем большие государства располагают и своими особыми преимуществами, которые нельзя не признавать.
В этих государствах стремление к власти у обыкновенных людей выражено сильнее, чем в других местах, да и любовь к а иве щесь проявляется заметнее в тех душах, для которых рукоплескания многочисленною народа являются достаточным вознаграждением за их дела и в каком-то смысле поднимают их в собственных глазах. То обстоятельство, что мысль здесь более быстродейственна и могущественна, идеи обращаются свободнее, столичные города представляют собой огромные интеллектуальные центры, в которых сходятся, сверкая, все лучи человеческого разума, объясняет нам, почему в крупных странах по сравнению с маленькими развитие просвещения и общий прогресс цивилизации идут более быстрыми темпами. Следует также добавить, что важные открытия нередко требуют такого уровня развития национальных сил, который правительство маленького народа обеспечить не в состоянии: у крупных наций правительство генерирует больше общих идей, решительнее освобождается от прежней рутины и местного эгоизма. Его проекты талантливее, а действия смелее.
Благосостояние малых стран бывает более полным и всеобъемлющим до тех пор, пока они живут в мире; когда же начинаются войны, они приносят им значительно больший ущерб, нежели крупным государствам, отдаленность границ которых даст иногда возможность массам людей оставаться в течение столетий вне непосредственной опасности, и поэтому для них война несет тяготы, но не разрушения.
Именно для того, чтобы соединить воедино те преимущества, которыми обладают как большие, так и маленькие страны, и была создана федеративная система.
Достаточно бегло взглянуть на Соединенные Штаты Америки, чтобы заметить все те выгоды, которые они получили, установив у себя эту систему.
В крупных странах с централизованной властью законодатель вынужден придавать законам единообразный характер, который не отражает разнообразия местных условий и обычаев; не будучи осведомлен в частностях, он может исходить лишь из самых общих правил. В этих обстоятельствах людям приходится по необходимости приспосабливаться к законам, потому что сами законы совершенно не учитывают потребностей и обычаев людей, что является важной причиной беспорядков и всяческих неприятностей.
Подобных несуразиц не существует в странах с федеративным устройством: конгресс принимает основные законы, регулирующие жизнь общества, а местные законодатели занимаются ею в деталях. Трудно себе даже представить, в какой мере такое разделение полномочий верховной власти способствует благополучию штата, входящего в состав Союза. В этих маленьких обществах, которым не нужно ни заботиться о своей защите, ни стремиться к увеличению своей территории, вся сила государственной власти и вся энергия людей нацелена на улучшение их внутреннего положения. Центральное правительство каждого штата, находясь в непосредственной близости от своих граждан, ежедневно получает сведения о тех нуждах, которые возникают в обществе; в результате каждый год предлагаются новые планы, которые обсуждаются на собраниях общин или на заседаниях законодательных органов штатов и публикуются в прессе, вызывая всеобщий интерес граждан и стимулируя их деятельность и усердие. Это стремление к совершенствованию постоянно присутствует в жизни американских республик, не нарушая, однако, их спокойствия; честолюбивая погоня за властью уступает здесь место любви к благополучию; это более обывательское, но одновременно и менее опасное чувство. В Америке повсюду распространено убеждение в том, что существование и прочность республиканских форм правления в Новом Свете зависят от существования и прочности федеративной системы.
В федерации американских штатов нет тех проблем, которые обычно свойственны многочисленным скоплениям людей. Союз по своей территории является большой республикой; однако его можно было бы в определенном смысле приравнять к маленькой республике, потому что в ведении его правительства сосредоточено весьма незначительное число вопросов. Его действия важны, но редко имеют место. А так как Союз обладает ограниченной и неполной верховной властью, то использование им этой власти отнюдь не угрожает свободе и не порождает неуемных стремлений к всемогуществу и сенсациям, столь пагубным для больших республик. Поскольку в Соединенных Штатах нет общего центра, в котором все должно неизбежно сводиться воедино, то здесь не возникает ни огромных столичных городов, ни громадных состояний, ни глубокой нищеты, ни внезапных революций. Политические страсти, вместо того чтобы, подобно пожару, мгновенно распространяться по всей территории страны, перегорают в замкнутом мире интересов и страстей каждого штата.
Вместе с тем в пределах Союза предметы и идеи циркулируют совершенно свободно, как внутри единого народа. Ничто не препятствует здесь духу предпринимательства. Федеральное правительство постоянно притягивает к себе всех талантливых и знающих людей. Внутри Союза царит прочный мир, как в стране, подчиненной единой власти. Кроме того, Союз стоит в ряду самых могущественных государств земного шара; его побережье длиной в 800 лье открыто для внешней торговли, и, держа в своих руках ключи от целого мира, он заставляет уважать свой флаг на самых отдаленных морских окраинах.
Союз свободен и счастлив, как маленькая страна, но славен и силен, как большая.

Причины, по которым система федеративного устройства не может быть введена у всех народов, а также причины, побудившие англоамериканцев принять эту систему

Любая федеративная система имеет недостатки, которые законодатель не в силах преодолеть. - Сложность всякой федеративной системы. - Она требует от граждан повседневного приложения их разума. - Практические навыки американцев в делах государственного управления. - Относительная слабость правительства Союза - еще один порок, присущий федеративной системе. - Американцы ослабили отрицательные последствия этого порока, но не смогли окончательно ликвидировать его. - Верховная власть отдельных штатов, на первый взгляд, слабее, чем верховная власть Союза, в действительности же она сильнее. - Почему. - У народов, входящих в федерацию, должны существовать еще и естественные причины их объединения в Союз. - Каковы эти причины у англоамериканцев. - Штаты Мэн и Джорджия, удаленные друг от друга на 400 лье, связаны между собой более естественными узами, нежели Нормандия и Бретань. - Война - наибольшая угроза для федераций. - Это доказывает пример самих Соединенных Штатов. - У американского Союза нет повода опасаться большой войны. - Почему. - Опасности, которые грозили бы народам Европы в том случае, если бы они ввели у себя систему федеративного устройства наподобие американской.

Среди пороков, свойственных любой федеративной системе, самым явным является сложность используемых в ее рамках средств. При такой системе неизбежно возникают две верховные власти. Законодатель может добиться того, чтобы эти власти были по возможности равноправны, чтобы их действия были просты, а сфера их компетенции четко определена. Вместе с тем он не может ни объединить их воедино, ни помешать их соприкосновению в определенных точках.
Следовательно, федеративная система в любом случае строится на весьма сложной теории, применение которой на практике требует повседневного осмысленного участия в этом граждан.
Рассматривая Конституцию Соединенных Штатов, наиболее совершенную из всех известных человечеству федеральных Конституций, напротив, становится страшно от того огромного объема всевозможных знаний и той проницательности, которыми предположительно должны обладать граждане, для руководства которыми создана эта Конституция. Управление Союзом практически полностью построено на фантазии законодателей. Союз как идеальная страна, строго говоря, существует лишь в умах людей, причем лишь разум может на деле постичь ее реальный размах и пределы ее возможностей.
Даже если общая теория вполне понятна, все равно остаются трудное - ее применения на практике. А эти трудности бесчисленны, потому что верховная власть Союза настолько сливается с верховной властью штатов, что, на первый взгляд, невозможно определить грань между ними. В подобной структуре управления все условно и искусственно, и она может подойти только тому народу, который привык долгое время управлять своими делами самостоятельно и в среде которого политические науки доступны лаже самым низшим слоям общества.
Конституция Соединенных Штатов похожа на те прекрасные творения человечества, которые одаривают славой и богатством своих изобретателей, оставаясь меж тем бесплодными в чужих руках.
Второй и наиболее гибельный из всех пороков, который я считаю присущим самой федеративной системе государственного устройства, состоит в относительной слабости правительства Союза. Принцип, на котором строятся все федерации, заключается в разделении полномочий верховной власти. Законодатели добиваются того, что это разделение становится мало заметным или даже какое-то время не ощущается вовсе, но уничтожить его полностью они не могут. Однако раздробленная верховная власть всегда будет более слабой, нежели целостная.
При рассмотрении Конституции Соединенных Штагов убеждаешься, с каким искусством американцы, ограничив власть федерального правительства, тем не менее смогли придать ему внешний вид и даже, до известной степени, силу, присущую общенациональному правительству.
Поступив таким образом, законодатели Союза смягчили последствия свойственного всем федерациям недостатка, но они были не в состоянии окончательно ликвидировать его.
Было отмечено, что американское правительство совершенно не обращается к штатам, но доводит свои распоряжения непосредственно до граждан, подчиняя каждого из них в отдельности своей коллективной воле.
Но если вдруг федеральный закон резко нарушит интересы какого-либо штата, можно ли в этом случае опасаться, что каждый ражданин этого штата примет решение поддержать того, кто откажется повиноваться закону? Ведь тогда задетыми Союзом одновременно и в одинаковой степени окажутся все жители штата, поэтому федеральное правительство напрасно будет стараться побороть каждого из них поодиночке: они инстинктивно почувствуют необходимость объединиться, чтобы успешно защитить свои интересы, и найдут готовую опору в той верховной власти, которая предоставлена их штату. Вымысел исчезнет, чтобы уступить место реальности, и тогда можно будет увидеть, как организованная власть части территории страны вступит в сражение с центральной властью.
То же самое можно сказать и о федеральном правосудии. Если в ходе рассмотрения дела какого-либо частного лица федеральный суд нарушит из важных законов штата, это неизбежно повлечет если не открытую, то по крайней мере вполне реальную борьбу между штатом, оскорбленным в лице своего гражданина, и Союзом, представляемым своим судом.
Таким образом, американские законодатели добились того, чтобы столкновения между двумя властями стали наименее вероятными, в то же время не уничтожив побудительных причин этих столкновений.
Более того, можно сказать, что они не сумели обеспечить федеральным властям преимущество в случае такого столкновения.
Они передали в распоряжение Союза деньги и солдат, тогда как штаты сохранили в своем арсенале любовь и заинтересованность народа.
Верховная власть Союза есть нечто абстрактное, она связана с внешним миром весьма слабыми связями. Верховная же власть штатов охватывает все, ее легко понять, а ее деятельность ощущается постоянно. Первая из них - нововведение, вторая же родилась одновременно с самим народом.
Верховная власть Союза - это произведение искусства. Верховная власть штатов - совершенно естественное явление, существующее само по себе, без усилий, как, скажем, авторитет отца семейства.
Верховная власть Союза касается людей лишь в связи с наиболее важными общенациональными интересами; она олицетворяет для них огромное, но далекое отечество, вызывающее неясные и неопределенные чувства. Верховная власть штата, напротив, доходит до каждого из граждан и в известной степени вмешивается во все мелочи его жизни. Именно эта власть охраняет собственность этого гражданина, его свободу и его жизнь, именно ей он обязан своим благополучием и своими невзгодами. Ее опорой являются воспоминания людей, их привычки, местные предрассудки, провинциальный и семейный индивидуализм - словом, все то, что и превращает привязанность к своему отечеству в столь мощное чувство в сердце человека. Как после этого сомневаться в преимуществах этой власти?
Раз законодатели не могут помешать опасным столкновениям между двумя верховными властями, которые сформировались в рамках федеративной системы, то им, следовательно, необходимо к мерам по предотвращению вооруженных выступлений народов, объединенных в федерацию, добавить специальные действия, которые могли бы обеспечить мирную жизнь этих народов.
Из этого следует, что договоренность о федеральном устройстве окажется недолговечной, если у народов, на которые она распространяется, нет определенных стимулов для объединения, способствующих улучшению их совместной жизни и облегчению задач, стоящих перед правительством.
Таким образом, стабильность государства при федеративном устройстве невозможно обеспечить лишь путем использования дельных законов - для этого нужны также и благоприятные обстоятельства.
Все народы, которые когда-либо объединялись в федерации, имели ряд общих интересов, служивших как бы разумной основой их ассоциации.
Однако, помимо материальных интересов, человеку свойственны мысли и чувства. Для того чтобы федерация просуществовала длительное время, одинаково необходимо как равенство в уровнях развития различных составляющих ее народов, так и равенство их потребностей.
В Соединенных Штатах существует одно обстоятельство, которое значительно облегчает деятельность федерального правительства. Различные штаты не только имеют достаточно сходные интересы, обшее происхождение и общий язык, но также стоят на одной ступени развития общества, что почти всегда делает согласие между ними довольно-таки легким делом. Я не уверен в том, что в Европе можно встретить небольшую нацию, которая отличалась бы такой же однородностью но всех отношениях, какая характерна для американского народа, занимающего территорию, равную половине всего европейского континента.
Задача американских законодателей облегчалась не только тем, что они исходили из соответствующих нравов и привычек народа, им помогли еще и другие обстоятельства, связанные с географическим положением Соединенных Штатов. Именно эти обстоятельства и послужили главной причиной принятия и сохранения федеративной системы.
Из всех периодов в жизни народа самым важным, безусловно, является война. В войне народ выступает против чужого народа как единое целое: он борется за свое существование.
До тех пор пока речь идет о поддержании мира внутри страны и о росте народного благосостояния, вполне достаточно умения правительства, рассудительности управляемых им граждан и естественной привязанности людей к своему отечеству, обычно свойственной человеку. Когда же начинается большая война, она требует от населения многочисленных и тяжелых жертв. Поверить же в то, что множество людей будет готово добровольно подчиниться подобным требованиям общества, может лишь тот, кто плохо знает человеческую природу.
Из этого следует, что все народы, которые принимали участие в крупных войнах, были вынуждены, сами того не желая, усиливать свое правительство. Длительная война почти всегда ставит страны перед печальной альтернативой: в случае поражения им грозит уничтожение, а в случае победы - деспотизм.
Как же произошло, что американский Союз, оберегаемый законами, совершенство которых весьма относительно, так и не распался в ходе большой войны? А дело здесь в том, что Соединенные Штаты могут совершенно не опасаться больших войн.
Расположенный в центре громадного континента, где перед человеком открывается безграничное поле деятельности, Союз оказался практически столь же изолированным от остального мира, как если бы он со всех сторон был окружен океаном.
Таким образом, большая удача для Соединенных Штатов состоит не в том, что они выработали такую федеральную Конституцию, благодаря которой они могут выдерживать большие войны, а в том, что их расположение позволяет им не опасаться какой-либо угрозы извне.
Никто не способен больше меня оценить все преимущества системы федеративного устройства государства. Я вижу в ней самый верный залог процветания и свободы человечества. Я завидую судьбе тех стран, которые смогли ввести у себя эту систему. Но в то же время я отказываюсь верить в то, что живущие в федерации народы смогли бы длительное время вести борьбу, при условии равных сил с обеих сторон, против государства, правительственная власть которого централизована.
Народ, который рискнул бы расчленить свою верховную власть перед лицом великих военных монархий Европы, на мой взгляд, одним этим отрекся бы от своего могущества и, вполне вероятно, от собственного существования и своего имени.
А вот Новый Свет расположен так великолепно, что у человека здесь нет иных врагов, кроме него самого! Для того чтобы добиться счастья и свободы, ему достаточно лишь захотеть этого.

← Вернуться