По совету ув. Александра Дюкова взялся читать книгу Майкла Манна "Темная сторона демократии. Объяснение этнических чисток". Книга без сомнения интересная, но как водится не бесспорная. Практически в самом начале, где автор рассуждает о различных видах этнических чисток, вычитал следущее:
"Большинство масштабных ошибок граничат со следующей категорией, которую мы назовем безжалостной политикой. Речь здесь прямо не идет об уничтожении чужих, но доминирующая группа относится к ним так плохо, что не особенно беспокоится, если это происходит. Крайний случай представляет собой изначальная колонизация Карибских островов испанцами. Когда колонизаторы поняли, как их действия отражаются на туземцах, практически все туземцы к этому моменту уже погибли. В данном случае, строго говоря, речь идет об этноциде. Этноцидом мы называем ненамеренное уничтожение целой группы и ее культуры. "
Вот что меня скажем так "удивило" в приведенном выше тексте.
1). "Большинство масштабных ошибок
".
Ошибки... Ошибка это случайность, в крайнем случае недомыслие. Представить себе настолько крайнюю тупость, что убивавшие индейцев испанцы не понимали к чему это приведет, крайне сложно.
2). "Речь здесь
прямо не идет об уничтожении чужих
". Как еще можно понять прямое уничтожение части людей? При этом всех остальных за считанные десятилетия испанцы уморили на подневольных работах.
3). "
Когда колонизаторы поняли, как их действия отражаются на туземцах
". Вот опять - испанцы в изложении автора книги предельно тупые. И это, по всей видимости, их как-то оправдывает.
4). "
Этноцидом мы называем ненамеренное уничтожение целой группы и ее культуры
". Интересно, как можно ненамеренно убить массу людей? Не взрывом на заводе, не случайным подрывом атомной бомбы или АЭС, а брутально, мечами, копьями, стрелами и страшными пытками.
Вот что пишет по поводу "этноцида" современник тех событий Бартоломео де Лас Касас:
"Испанцы стремились совершить как можно больше зверств и жестокостей, дабы нагнать смертельный страх на всю ту землю, и это им вполне удавалось. Захваченным живыми молодым людям они обрубали обе руки и отправляли их в качестве "писем" остальным; и людей, которым так обрубали руки, было бесчисленное множество, а убитых еще больше. И еще у испанцев была странная черта - они получали удовольсвтие от совершаемых злодеяний, и каждый стремился проявить себя более жестоким, чем другие, и изобрести новые способы проливать человеческую кровь. Так, например, они сооружали большую, но невысокую виселицу, так чтобы пальцы жертв касались пола и петля не затягивалась до конца, и вешали сразу 13 человек в честь и в память Христа, нашего спасителя, и его двенадцати апостолов; и на них, повешенных, но еще живых, испанцы затем испытывали силу своих ударов и умение владеть мечом. Они разрубали им грудную клетку, так что внутренности вываливались наружу; другие совершали подобные же подвиги иными способами. Потом к жертвам, растерзанным, но еще живым, подносили огонь и сжигали их; обкладывали индейца сухой соломой, поджигали ее и заживо сжигали человека..."
(заглавная картинка
)
"За это время испанцы захватили несколько индейских правителей, и командующий приказал сжечь их живьем; по-моему их было четверо, но точно я знаю о троих. Чтобы их сжечь, в землю врыли четыре или шесть подпорок, укрепили между ними прутья наподобие решетки для жарения, сверху настелили ветки и уложили на них связанных по руками ногам касиков, а под ними разожгли большой костер и стали их поджаривать, а те издавали такие страшные вопли, что если бы их услышали дикие звери, то и они, мне кажется, не смогли бы этого вынести."
По свидетельству испанцев, участников и свидетелей "освоения" Карибских островов испанцами Бартоломео де Лас Касаса и Берналя Диаса дель Кастильо (участника походов Фернана Кортеса) только на Кубе испанцы уничтожили около миллиона индейцев, сведя местное население к нулю. И вынуждены были завозить негров для работы в рудниках и на плантациях. Всего же по оценкам ряда ученых на Карибских островах, в Мезоамерике и в Южной Америке к моменту прихода испанцев жило от 80 до 120 миллионов человек. Спустя 300 лет местное население (не смотря на постоянный завоз негров!) составляло порядка 30 миллионов человек.
К ак уже сообщал ИМХОклуб , в середине августа стараниями нашего фонда «Историческая память» в сотрудничестве с издательством «Пятый Рим» вышла из печати на русском языке фундаментальная книга профессора Майкла Манна «Темная сторона демократии. Объяснение этнических чисток».
В этом тексте автор представляет новую теорию этнических чисток, основанную на их самых страшных проявлениях — геноцидах эпохи колониализма, геноциде армян, нацистском Холокосте, геноцидах в Камбодже, Югославии и Руанде, а также на более «мягких» примерах (Европа раннего Нового времени, современная Индия и Индонезия).
928-страничную книгу «Темная сторона демократии. Объяснение этнических чисток» можно приобрести в книжных магазинах, в том числе в интернете. А для участников и читателей ИМХОклуба представляем эксклюзив: предисловие профессора Майкла Манна к русскому изданию книги и одну из глав.
Владимир Симиндей
,
историк, политолог, руководитель исследовательских программ Фонда «Историческая память».
Майкл Манн
Профессор социологии Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Автор книг «Истоки социальной власти» (в 4-х томах, Cambridge, 1986-2012) и «Фашисты» (Cambridge, 2004).
Предисловие к русскому изданию
Я
рад представить вниманию русского читателя свою книгу «Темная сторона демократии», которая, надеюсь, прольет свет на весьма мрачную тему. Изначально я и не думал посвящать ей отдельную книгу. Необходимость этого я понял в процессе написания другой работы, «Фашисты», рассказывающей о том, как набирали силу фашистские движения в период между двумя мировыми войнами. Тогда я решил продолжить исследование и изучить, как именно вели себя фашисты (и, прежде всего, нацисты), после прихода к власти.
Зная, что никто еще не собирал воедино все биографии преступников, повинных в геноциде евреев, поляков и других народов, я разыскал и проанализировал огромное количество биографий нацистов; этот анализ лег в основу глав 8 и 9 настоящей книги.
Однако тогда я понял, что нацисты были не единственными, кто виновен в кровавых этнических чистках Современности, и что, к тому же, их пример вовсе не самый типичный (поскольку евреи не представляли угрозы для немецкого общества и не требовали основания собственного государства, в отличие от некоторых других народов). Я начал исследовать другие примеры кровавых чисток; результатом этого стала книга, которую Вы держите в руках.
Теория, лежащая в основе сравнительного и исторического социологического описания этнических чисток, изложена в главе 1, и нет необходимости пересказывать ее здесь. Однако замечу, что это кумулятивная модель: этнические чистки становятся тем вероятнее, чем больше разнообразных процессов, им способствующих, происходит в обществе.
Эти процессы я перечислил в той же главе. Одним из основных таких процессов, предваряющих кровопролитие, является извращение демократии. Демократия — это власть народа, но в большинстве языков под этим словом могут подразумеваться два разных понятия. Известное нам слово «демократия» происходит от греческого слова
демос
, но под «демократией» понимали и власть народа в ином значении —
этноса
, этнической группы.
Таким образом, власть народа может означать также и власть определенной этнической, языковой или религиозной группы над другими группами. В этой книге описано множество движений, утверждающих, что именно их этническая (религиозная, языковая) группа — «истинный» народ страны, и что сами они воплощают «дух» народа. Так власть «истинного народа» — турок ли, сербов или хуту — становится извращением демократии. В социалистическом варианте этой же модели объявляется превосходство одного класса, как это было в Советском Союзе, при режиме Мао в Китае и (особенно) красных кхмеров в Камбодже, другие же классы подлежат уничтожению.
Здесь я бы хотел пояснить название, которое дал книге, чтобы избежать недопонимания. Я не утверждаю, что ответственность за кровавые этнические чистки лежит на давно сложившихся демократиях (за исключением многочисленных случаев колониальных чисток, когда представление о белых как об «истинном народе» оправдывало изничтожение других «рас».
Примеры этого разбираются в главе 4).
Начиная с главы 5, заголовок книги относится к
демократизирующимся
обществам в определенных условиях: когда две-три этнические, религиозные или языковые группы одновременно заявляют о своих (вроде бы разумных) правах на создание «собственного» государства на части или всей территории государства уже существующего.
При этом более слабая сторона может получать поддержку из-за границы (в противном случае ей достанется роль граждан второго сорта, хотя до массовой резни дело и не дойдет). Такова предложенная мною модель.
К счастью для человечества, кровавые чистки не так уж распространены; намного чаще встречается обыкновенная дискриминация.
Поэтому примеров чисток, которые мы можем рассматривать, не так много. К столь небольшому числу примеров количественный анализ не применим. В связи с этим я постарался использовать при рассмотрении конкретных примеров метод «насыщенного описания» и особое внимание уделил предпосылкам, которые в итоге могут приводить к чисткам. Разумеется, я осознаю, что все разбираемые примеры отличаются друг от друга и в разной степени соответствуют предложенной мною модели. Но я предлагаю не универсальные социальные законы, а шаблоны, повторяющиеся в указанных случаях с определенными поправками. Тем не менее, моя модель, как мне кажется, наилучшим образом объясняет и существующие в наши дни этнические чистки, и их крайнюю форму — геноцид.
Работу над «Темной стороной демократии» я закончил в 2004 году. Логично спросить, подтвердили ли последующие события мою теорию или же заставили меня изменить взгляды. Мой ответ однозначен: они подтверждают все, что я написал. Рассмотрим, к примеру, следующие три случая, ни один из которых пока не перерос в полномасштабную чистку, не говоря уже о геноциде, но в которых прослеживается явный рост этнической, религиозной, языковой или региональной напряженности. Ни в коем случае нельзя говорить о том, что демократизация стала единственной их причиной, однако и она сыграла не последнюю роль.
Начнем с Ирака. Как я и предупреждал в своей книге «Разобщенная империя», вышедшей одновременно с американским вторжением в Ирак в 2003 году, проведенные по инициативе США свободные выборы в Ираке превратились в голосование «за своих». Демос свелся к этносу. Ирак населяют три основные сообщества: шииты, сунниты и курды. Между ними были напряженные отношения еще при Саддаме Хусейне, но в целом, не считая отдельных возмущений, авторитарному диктатору удавалось держать их в узде, хотя он и отдавал явное предпочтение суннитам.
Но в 2005 году проводимые под эгидой американцев выборы вылились в голосование сообществ, в котором противоречия между группами оказались важнее политической жизни. Шииты и курды оказались в большинстве, а сунниты в основном бойкотировали голосование. Около 90% избирателей отдали голоса партиям, представляющим их общину.
Статистика не сильно изменилась и на следующих выборах, даже несмотря на то, что сунниты приняли в них участие. В действительности шииты и сегодня составляют большинство в иракском правительстве, а курды доминируют в своем региональном правительстве. И те, и другие претендуют на то, чтобы считаться «истинным народом»; сунниты с этим не согласны и ведут внутреннюю гражданскую войну. Опасность сложившейся ситуации отражается в возникновении и быстром распространении в суннитских областях Исламского государства. Все противоборствующие стороны получают сегодня значительную поддержку извне, что делает возможным продолжение их вооруженной борьбы. Это уже вылилось в несколько случаев избирательной резни и вызвало массовые потоки беженцев: меньшинства бегут на территории, подконтрольные их сообществам. Трудно сказать, было ли при Саддаме лучше, чем сейчас, но процесс демократизации провалился, поскольку он политизировал этнические и религиозные противоречия.
Второй пример намного ближе к России — это Украина. Признаки существования «двух Украин» были заметны уже давно: преимущественно украиноязычный запад и центр страны и преимущественно русскоязычный восток и юго-восток. Авторитарный советский режим в значительной степени подавлял трения между ними, а коммунистическая партия, после Второй мировой войны представленная во всех регионах, отрицала особенности этнической идентичности.
Развал Советского Союза породил надежду на становление демократии. И действительно, с тех пор на Украине проводились вполне свободные (пусть и часто коррумпированные) выборы, на которых были представлены всевозможные партии.
И все же эти выборы во многом напоминали регионально-языковые плебисциты, что еще больше политизировало и обостряло давние противоречия. Поскольку два блока пользовались примерно равной поддержкой, большинство выборов носили закрытый характер.
Проигравшая сторона отказывалась признавать итоги голосований, объявляла их результатом предвыборных манипуляций и коррупции. В 2012 году победу на парламентских выборах одержала пророссийская «Партия регионов», однако и прозападные праворадикальные партии получили немалые проценты. Так начался регионально-языковой конфликт.
В 2013 году прозападные протестующие вышли на улицы, возмущенные внезапным отказом правительства от переговоров с Евросоюзом об ассоциации Украины с ЕС. На следующий год протесты переросли в гражданскую войну, прозападные группы захватили контроль над Киевом, а лидеры восточных регионов потребовали определенной степени автономии для их областей. В этой войне Киев получал ощутимую поддержку со стороны США и Европы, но когда стало казаться, что восток потерпит поражение в борьбе за автономию, Россия оказала ему военную поддержку.
В данном случае нельзя сказать, что борьба идет между двумя соперничающими сообществами, заявляющими права на одно государство. Восточные области борются всего лишь за автономию в составе Украины, в то время как Киев воспринимает это как угрозу целостности страны, которая может привести к требованию полной независимости в качестве самостоятельного государства.
Восток воспринимает и автономию, и независимость как то, что остановит гражданскую войну, однако это приведет к созданию двух моноэтнических режимов и возможному притеснению меньшинств. Очевидно, что в данном случае такие демократические институты, как выборы и многопартийность, послужили усугублению языкового и регионального конфликта, приведшего к вооруженному противостоянию и большому числу жертв.
Третий пример — молодое государство Южный Судан, появившееся на свет в 2011 году, и терзаемое немедленно разгоревшимся конфликтом между племенами нуэр и динка, каждое из которых объявило себя «истинным» народом Южного Судана, единственно имеющим право на власть. Ряд местных выборов прошел в 2010-2011 годах. Большинство избирателей голосовали за кандидатов того же племени, что и они сами, и это только накаляло ситуацию. На 2015 год были назначены государственные выборы, но они так и не были проведены.
Этническая фракционность в правящей партии «Народное освобождение Судана» обострилась до предела в 2013 году, когда президент Салва Киир, принадлежащий к самой крупной народности в стране, динка, составляющей около 40% населения, отправил в отставку своего заместителя Риека Мачара, представителя второй по величине народности, нуэр, включающей около 20% суданцев. Огромное число племенных, клановых и родовых групп сплотились вокруг каждого из них, расколов общество на два лагеря: динка и нуэр. Моментально разразилась гражданская война и обе стороны запятнали себя кровавыми этническими чистками.
Тысячи были убиты, но намного больше людей стали беженцами и были вынуждены переселиться на территории, контролируемые их этническими группам. Поскольку численность групп примерно равна, геноцид маловероятен.
Иностранная помощь приходит в виде закупок оружия: боевые вертолеты покупаются на Украине для правительственных сил динка, а ракетные установки и прочее противовоздушное вооружение закупается повстанцами нуэр. Кажется, ни одна из сторон не стремится к компромиссу.
Приведенные три примера характеризуют опасности демократизации в разделенных нациях.
Стоит двум враждебным сообществам объявить о создании собственных государств, как демократизация превращается в угрозу их политизированным этническим, религиозным или языковым различиям, имеющим региональную основу.
Я не утверждаю, что к кровавым чисткам приводит только это.
Массовые убийства в Сирии — это во многом пример частичного распада авторитарного режима на фоне разделенного народа, однако здесь никакие демократические процессы еще возникнуть не успели. Тем не менее, в моей книге нет недостатка примеров кровавых этнических чисток. По счастью, что ни один из описанных выше случаев еще не перешел в геноцид. И хотя меня терзают сомнения, я все-таки надеюсь, что чем глубже мы понимаем предыдущие случаи кровавых чисток, тем лучше будем готовы предотвратить их в будущем.
Виновники чисток:
националистические массы или авторитарные элиты?
В
своем тезисе 7 я называю виновными в чистках элиты, активистов и группы, составляющие социальную базу поддержки.
Но в исследовательской литературе преобладает значительно более простой подход — в чистках обычно обвиняют целые этнические группы или элиты того или иного государства как таковые.
Мы незаметно для себя принимаем именно эту точку зрения, когда говорим, что то-то и то-то сделали немцы, сербы и т. д.
Практически во всех книгах, посвященных межэтническим войнам в Югославии, действующие лица описываются как «сербы», «хорваты», «албанцы» и т. д., и я сам, возможно незаметно для себя, употребил несколько коллективных определений такого рода.
Авторы популярных описаний этнических чисток часто прямо придерживаются этой позиции, верно это и по отношению к некоторым академическим исследователям. Голдхаген (Goldhagen, 1996) пишет, что немецкий народ как таковой принял идеологию «антисемитизма, направленного на истребление», и это произошло за полвека до Холокоста. Странным образом его труд популярен у немцев.
Но, как мы увидим позже, он неправ. Дадрян (Dadrian, 1995: 121—127) утверждает, что традиционная воинственность турок вместе с характерной для ислама нетерпимостью создала у турок культурную предрасположенность к резне армянских христиан. Это также неверно. Сигар (Cigar, 1995) достаточно ясно выражает свои взгляды на этнические войны в Югославии такими подзаголовками, как «Чувство превосходства сербов» и «Сербы как нация, находящаяся под угрозой». Я называю такие взгляды националистическими, поскольку именно националисты утверждают, что нация представляет собой единое действующее лицо. Употребляя такое название, я иронизирую, поскольку Голдхаген, Дадрян и Сигар хотят разоблачить национализм, но при этом воспроизводят категории националистической мысли.
Ведь целые нации или этнические группы никогда не действуют коллективно.
Виновны в чистках некоторые немцы, некоторые сербы, некоторые хуту, среди которых непропорционально представлены группы сторонников, определенные районы, возрастные группы, экономические секторы и т. д., наиболее активно откликающиеся на ценности этнического национализма, этатизм и поддержку насилия.
Этнонационалистам нужно сначала справиться с несогласными в собственном этническом сообществе, и часто они убивают больше людей из собственной этнической группы, чем «чужаков» — практика, которую политологи называют принуждением своих: in-group policing (Brubaker & Laitin, 1998: 433; Laitin, 1995). И если этнические группы в самом деле по мере эскалации конфликта становятся более однородными, то именно это и требует объяснения.
Опасности реификации
*
национализма сейчас настолько хорошо известны, что некоторые ученые ударились в противоположную крайность — то, что называется конструктивизмом. Они считают, что этничность и этнические конфликты конструируются общественными движениями, обычно элитами, из случайных событий, которые могли произойти по-другому, создавая этническую идентичность, носящую только частичный и преходящий характер (Brubaker, 1996: гл. 1).
Даже если бы дело обстояло так, то, как только этническая идентичность социально сконструирована, она может порождать глубокие и продолжительные чувства, так что она приобретает институциональный и даже структурный характер.
Некоторые формы этнической идентичности имеют глубокие корни и подверглись институционализации; другие носят более случайный и непрочный характер.
Наиболее популярную альтернативу обвинению целой этнической группы представляет обвинение элит, особенно государственных. Утверждается, что злодеяния происходят, когда людьми управляют злокозненные лидеры-манипуляторы. Считается, что демократия и народ стремятся к миру, тогда как лидеры и элиты представляют бóльшую опасность.
В теории гражданского общества утверждается, что демократия, мир и толерантность процветают в ситуации, когда люди вовлечены в густую сеть социальных отношений, предоставляемых добровольческими учреждениями, и которые защищают их от манипуляций со стороны государственных элит (Putnam, 1993, 2000). Этот подход наивен. Радикальные этнонационалисты часто добиваются успеха именно потому, что их социальные сети в рамках гражданского общества гуще и легче мобилизуют людей, чем аналогичные сети их более умеренных соперников. Это было верно в отношении нацистов (см. мою книгу «Фашисты», гл. 4, а также: Hagtvet, 1980; Koshar, 1986); как мы увидим ниже, это верно также в отношении сербских и хорватских националистов и националистов хуту. Гражданское общество может нести зло.
Тем не менее этнические чистки долгое время рассматривались как проблема государств. Как пишет Фейн, «жертвы предумышленного геноцида XX века... были убиты ради исполнения государственного плана установления нового порядка» (Fein, 1984; ср. Horowitz, 1982; Smith, 1987). Оружие, транспорт и управленческая техника, которыми располагает современное государство, увеличили эффективность массовых бюрократизированных убийств, утверждает Бауман в своем анализе Холокоста (Baumann, 1989).
Этническая чистка представляет собой продукт наиболее передовой стадии развития современного государства, отражая его потребность в «порядке, прозрачности и оперативности», пишет Неймарк (Naimark, 2001: 8). Организации, занятые защитой прав человека, неизменно считают государственные элиты ответственными за этнические чистки (см. отчет Human Rights Watch за 1995 г.; ср. Brown, 1996). В гражданских войнах в Югославии часто обвиняют Милошевича и сербские элиты (Brown, 1996; Gagnon, 1997; Glenny, 1993).
Как утверждают Фирон и Лейтон (Fearon & Laitin, 2000), в последнее время преобладает точка зрения, согласно которой «широкомасштабное этническое насилие провоцируется элитами, стремящимися к завоеванию, удержанию или усилению своей политической власти».
Теория демократического мира также утверждает, что государства, основанные на народном представительстве, отличаются миролюбием, редко ведут войны и почти никогда не воюют друг с другом (Doyle, 1983; см. критику в Barkawi & Laffey, 2001).
Корни этой теории лежат в либеральном представлении, что, если народу дать возможность свободно выразить свою волю, это будет воля к миру. Как пишет Руммель (Rummel, 1994: 1, 12—27; 1998: 1), чем более авторитарный характер носит государство, тем больше вероятность, что оно будет убивать собственных или чужих граждан. «Власть убивает; абсолютная власть убивает абсолютно», повторяет он как мантру. Это, безусловно, верно, но речь идет о тавтологии. Режимы, убивающие значительное число своих граждан, не могут считаться демократическими, поскольку грубо нарушают тот компонент демократии, который относится к гражданским свободам.
Однако Руммель полагает, что социальный мир гарантируется электоральным компонентом демократии; он верит в то, что режимы, осуществляющие чистки, приходят к власти авторитарными средствами, а не путем свободных выборов.
Но число исключений из этого правила вызывает тревогу.
Начиная с XVII века европейские поселенцы были более склонны к геноциду, если они жили при конституционной власти, чем при авторитарном режиме. Наверное, поселенческие демократии правильнее описываются как этнократии, то есть демократии для одной этнической группы — именно так Ифтахель (Yiftachel, 1999) характеризует современную ситуацию в Израиле.
Советский Союз и Югославия времен Тито обычно приглушали этнические конфликты, и их падение привело к межэтническим войнам, когда группы, составлявшие большинство, захотели основать этнократические режимы (Beissinger, 2002). Брасс (Brass, 1997) и Тамбиа (Tambiah, 1996) показывают, что на Индийском субконтиненте насилие на этнической почве возрастало в периоды предвыборных политических страстей и шло на убыль во времена военной диктатуры. «Мажоритарная демократия» была боевым кличем движения Hutu Power во время геноцида 1994 г., тогда как протестанты Северной Ирландии и жители Шри-Ланки обвиняли своих противников — католиков и тамилов — в подрыве (мажоритарной) демократии. Прямой связи между авторитарным характером государства и этническими чистками не существует.
Так же как и я, Снайдер cчитает, что авторитарные режимы лучше справляются с межэтническим напряжением, чем демократии, если только последние уже прочно и стабильно не установились. Он полагает, что государства, недавно вставшие на путь демократизации, подвержены наибольшей угрозе этнонационализма.
Снайдер отмечает, что, хотя отчеты Human Rights Watch видят виновников межэтнических войн в авторитарных режимах, в действительности во всех странах, которые они рассматривали: Шри-Ланке, Индии, Южной Африке, Ливане, Израиле, Румынии, бывшей Югославии, России, Армении и Азербайджане, — «недавно прошли выборы с открытым соперничеством, на которых сильные оппозиционные группы отличались бóльшим национализмом, чем правительство» (Snyder, 2000: 267).
Тем не менее Снайдер продолжает обвинять в подрыве демократизации злонамеренные, манипулятивные элиты: «Демократизация порождает национализм, когда мощные группы внутри нации... стремятся избежать передачи реальной политической власти среднему гражданину... Конфликты на националистической почве возникают как побочный продукт стремления элит убедить народ принять националистические идеи, сеющие рознь» (Snyder, 2000: 32). Это слишком простое объяснение.
Отметим, что наиболее преступные авторитарные режимы имели специфическую форму.
Режимы Сталина, Мао и нацистов представляли собой партократические государства, опирающиеся на массовые мобилизационные движения. Жестокости совершались, скорее, в направлении снизу вверх, когда активисты низших уровней сводили счеты с политическими и экономическими элитами.
Партократические государства фигурируют во всех рассматриваемых мною случаях, относящихся к XX веку.
За исключением случаев, связанных с колониальным поселенчеством, где давление осуществлялось снизу вверх, самые страшные злодеяния обычно являются результатом непредсказуемых комбинаций давления сверху вниз, снизу вверх и «сбоку».
Политологи подметили также, что межэтнические войны чаще возникают там, где государство слабеет и разваливается. Переход к демократии делает непригодным обычный набор средств, используемых государством для управления конфликтами: старое государство рухнуло, а новое только формируется (Beissinger, 1998, 2002; Gurr, 1993: 361—363; 2000: 36, 236). Некоторые утверждают, что наибольшее количество массовых убийств, часто хаотичного и анархического характера, приходится на долю не сильных государств, а, напротив, государств-банкротов (Esty et al., 1998; Fearon & Laitin, 2003; Posen, 1993).
Однако в этой книге рассматриваются случаи этнических чисток, имеющих более направленный характер, для чего, как кажется, нужны правительства, сохраняющие определенную степень контроля.
Режимы нацистов, младотурок и Милошевича нельзя назвать несостоятельными. Государства, подвергшиеся расколу и радикализации, представляют бóльшую опасность с точки зрения этнических чисток, чем государства-банкроты.
Действительно, существует связь между демократией и кровавыми чистками, но это связь более сложная и обоюдосторонняя, чем признают многие теоретики этатизма.
Но опять-таки речь идет о конечной стадии процесса распада, восстановления и радикализации государства. Этот процесс мы должны объяснить.
____________
*
Реификация
, или овеществление, — мыслительная процедура, в результате которой отношения людей предстают как отношения вещей. —
Прим. ред.
В этом году мы отмечаем сразу два юбилея. Исполняется сто лет русской революции, которая открыла собой «короткий ХХ век» (по выражению Эрика Хоббсбаума). С другой стороны, 80 лет назад начались печально знаменитые «Московские процессы», ознаменовавшие наибольший накал сталинских репрессий, и стоившие жизни многим героям революции.
Две эти исторические драмы не только стали важнейшими точками российской, да и мировой истории, но и задали ось одной из важнейших дискуссий современности. Как соотносятся между собой революция 1917 г. и сталинский Большой террор 1937? Были ли репрессии, сверхцентрализация, государственный контроль над обществом и личностью, политическая диктатура неизбежным результатом социалистического эксперимента?
Октябрьская революция 1917 г. передала всю власть в России в руки Советов – демократических органов, созданных снизу миллионами рабочих и крестьян по всей стране. Вопреки сложившемуся стереотипу о том, что русская революция породила тоталитаризм со всеми его будущими преступлениями, в действительности она началась как самая глубокая демократизация в истории. Фактически, Советы представляли собой массовые низовые организации большинства народа, и претендовали на то, чтобы преодолеть бюрократическую государственность, как таковую, со всеми ее пороками: иерархией, неравенством, недемократизмом, коррупцией и неэффективностью.
Но очень скоро Советы столкнулись с реальностью, которая изменила направление их освободительного порыва.
Весной 1918 г. в небольшом селе Ризодеево, затерянном в лесах Нижегородской губернии в центральной России, крестьяне избрали Совет, который должен был в числе прочего реформировать местную налоговую систему (в отличие от авторитарных западных демократий, в советской системе такие вопросы должны были решаться снизу). Поскольку большинство населения были бедняками, то Совет избрал такую систему которая перекладывала основную тяжесть налогообложения на плечи богатой верхушки. Но богатство дает власть более сильную, чем демократическая процедура. Кулаки – так называли богатых крестьян – создали вооруженный отряд, который силой разогнал демократически избранный Совет и на его месте создал новый, лояльный сельской элите. Выжившие при перевороте бедняцкие депутаты бежали в город, где получили поддержку от большевистских властей и городского Совета. В родное село они возвратились вместе с отрядом красноармейцев. Теперь настал уже их черед устанавливать свои правила. Но на этот раз с помощью винтовки, а не чернил и подсчета голосов.
Таких или похожих эпизодов в революционной России были тысячи. Они помогают понять, как демократическая революция привела в итоге к созданию централизованной и репрессивной политической системы.
Современные историки, такие как Шейла Фицпатрик, Стивен Коен и Александр Рабинович показали, как ужасающие условия экономической разрухи, интервенции и гражданской войны стали «форматирующим опытом», который нормализовал насилие и авторитарные методы руководства.
Но почти всегда они сосредотачивались на большевистской партии, которая переживая этот форматирующий опыт становилась той железной машиной, которая в конце концов превратила советскую Россию в диктатуру. Гораздо меньше внимания уделялось тому, как этот опыт сказывался на социальной психологии и политическом поведении самих народных масс.
Между тем русская революция была процессом в котором главную роль сыграли не большевики, а миллионы простых людей. Невероятный успех большевизма стал возможен лишь постольку, поскольку эта партия уловила демократический пульс низов и сумела играть с ним в такт. И здесь кроется важная тайна: у демократии тоже есть своя темная сторона. Демократия, как власть народа, его организованная суверенная воля, не является идиллической картинкой всеобщей терпимости. Она может быть репрессивна, жестока, может организовывать себя весьма и весьма авторитарно.
Современная господствующая идеология рассматривает новейшую историю как борьбу двух начал, универсальных принципов, занявших место добра и зла – демократии и диктатуры. Словно в эпоху религиозных войн, все политические силы, партии, политики, даже целые страны заранее приписаны к одному из этих полюсов и получают соответствующую оценку. Любые преступления совершенные во имя «демократии», будь это бомбежки Мосула или Ракки, репрессии против журналистов на Украине или тотальная слежка за миллионами граждан в США, получают в этом свете индульгенцию. Зато любые формы протеста и сопротивления третируются как результат действия сил зла – «фейковые новости», «путинская пропаганда», «популизм».
Важнейшей причиной краха советской демократии в эпоху русской революции стала крайняя поляризация общества. Бедные и богатые крестьяне не могли решать накопившиеся у них противоречия в соответствии с демократической процедурой – и они обращались к винтовке, как самому сильному аргументу. Политические партии не могли договариваться на демократических форумах и поэтому разошлись по разные стороны фронтов гражданской войны. И винить в этом одних большевиков нелепо. Их умеренные оппоненты уходили со съезда Советов в то время, когда Ленин писал им открытое обращение «О компромиссах», предлагая принять правила игры, которые бы позволили избежать гражданской войны.
Точно также сегодня поляризация политических процессов ведет к тому, что демократические движения будут выливаться в свои «темные» формы. В разрушенных военными интервенциями и экономической эксплуатацией странах третьего мира, и в эмигрантских гетто западных стран это уже вылилось в религиозный экстремизм, который подпитывается социальной несправедливостью и чувством обездоленности. В более благополучной социальной среде мы видим бурный рост популярности радикальных правых популистов. И их демократические успехи – это ответ на последовательный отказ элиты разрешать существующие противоречия, прислушиваясь к низам и признавая их право участвовать в судьбе общества.
Большевиков часто вполне справедливо упрекают в догматизме. Действительно, социальные задачи революции казались им важнее чем формы и средства с помощью которых они могут быть достигнуты. Они легко пренебрегали демократическими формальностями во имя своих целей. Но и их противники тоже зачастую ставили свои теории выше требований жизни.
Умеренные социалисты считали, что социалистическая революция в отсталой России невозможна до того, как она произойдет на Западе. Эта абстрактная модель подталкивала их к тому чтобы всеми силами возобновлять союз с либеральной буржуазией. Ценой этого союза был отказ от так необходимых реформ: заключения мира, введения 8-часового рабочего дня, национализации помещичьих земель, введения всеобщего избирательного права и проведения выборов. Демократическая риторика прикрывала антидемократическую политику. В итоге массы разочаровались в умеренных и поддержали крайних, а реформы стали проводиться в самых брутальных формах.
Сегодняшние левые часто повторяют эту логику. Они с презрением отталкивают от себя миллионы разочаровавшихся в неолиберальной системе людей за их «неправильные» взгляды и предрассудки, зато демонстрируют лояльность политической и социальной системе, которая вызывает гнев низов. В результате на критике неолиберального ЕС и его недемократического истеблишмента спекулируют ультраправые и получают голоса недовольных.
Новый канцлер Австрии - националист Себастьян Куртц
В 1917 г. большевики смогли переступить через свои идеологические схемы и провести аграрную реформу в тех формах, в которых ее требовало крестьянское большинство страны, а не так, как этого требовала их партийная программа. А умеренные социалисты отказывались прислушаться к требованию миллионов немедленно прекратить войну. Мир с буржуазией был для них важнее мира между народами. Сегодняшние левые также зачастую не готовы отказаться от своих догм о миграции или международной политике, вне зависимости от того, что об этом думают миллионы людей на рабочих окраинах.
Также, как и сто лет назад, Европу раздирают глубокие противоречия. Общественное богатство вновь, как и накануне русской революции, оказалось сконцентрировано в руках ничтожного меньшинства. Как и во время первой мировой войны мы вновь видим поднимающийся национализм. Глобальная экономика уже почти десятилетие пребывает в кризисе, подстегивая нарастание международной напряженности. Вокруг вспыхивает все больше локальных, но очень кровавых войн и конфликтов. Риторика политиков и военных достигла такой остроты, что даже большая война между великими державами вновь стала казаться возможной.
Вновь, как и сто лет назад сопротивление этим процессам снизу часто принимает «темные» формы. Демократия может преподнести нам всем массу неприятных сюрпризов. Но, как и сто лет назад, ответственность за эти эксцессы будет лежать в первую очередь на тех, кто сегодня делает все, чтобы ничего не менять.
Понимание этих сложных процессов может способствовать выработке политики, предупреждающей этнические чистки в...
Эта книга представляет новую теорию этнических чисток, основанную на их самых страшных проявлениях - геноцидах эпохи колониализма, геноциде армян, нацистском Холокосте, геноцидах в Камбодже, Югославии и Руанде, а также на более "мягких" примерах (Европа раннего Нового времени, современная Индия и Индонезия).
Истребление народов представляет собой феномен Современности - "темную сторону демократии". Оно происходит там, где демос (демократию) путают с этносом (этнической группой). Опасность возникает, когда два соперничающих этнонациональных движения претендуют на то, чтобы создать свои государства на одной и той же территории. Эскалация не является простым результатом действий "злых элит" или "примитивных народов". Она происходит в результате сложных процессов взаимодействия между лидерами, активистами и группами, поддерживающими этнический национализм.
Понимание этих сложных процессов может способствовать выработке политики, предупреждающей этнические чистки в будущем.
Майкл Манн - профессор социологии Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Он автор книг "Истоки социальной власти" (в 4 томах, Cambridge, 1986-2012) и "Фашисты" (Cambridge, 2004).
В 2006 году книга М. Манна "Темная сторона демократии. Объяснение этнических чисток" была удостоена премии Barrington Moore Award, присуждаемой Американской социологической ассоциацией за лучшую книгу в области сравнительной и исторической социологии.
Майкл Манн - заслуженный профессор социологии в Университете Калифорнии, почетный профессор Кембриджского университета, автор целого ряда монографий, уже приобретших статус классических. Британский социолог Джон А. Холл, сравнивая его по талантам и влиянию на современную социологию с Максом Вебером, писал о «фантастическом историческом диапазоне обоих мыслителей, соединенном с поразительной способностью воспринимать и сплавлять воедино огромное количество эмпирических свидетельств». Сам Майкл Манн, оценивая свое творчество, сказал, что считает себя «последователем классической традиции Маркса, Вебера и других». Но при этом сделал оговорку, что, хотя он действительно веберианец, укорененный в традиции, созданной Максом Вебером, но развивает эту традицию по-своему.
Первые работы Манна были посвящены современной политической культуре и общественным классам. В дальнейшем он обратился к историческому анализу существа власти и социальных изменений. Этому был посвящен его четырехтомник «Источники социальной власти» (The Sources of Social Power). В отличие от других теоретиков, усматривавших какой-то один источник власти в обществе (как, например, марксизм - в капитале), Манн считал, что власть имеет четыре главных источника: экономический, идеологический, военный и политический, при этом ни один из них не является решающим и нет простой эволюционной или связанной с развитием модели социальных изменений.
Еще одна тема постоянного интереса Майкла Манна - состояние современного капитализма. Его анализу в частности, был посвящен сборник статей «Есть ли будущее у капитализма?», в котором Манн принял участие вместе с четырьмя другими классиками современной социологии Иммануилом Валлерстайном, Рэндаллом Коллинзом, Георгием Дерлугьяном и Крэгом Калхуном*.
В последней его монографии с провокационным название «Темная сторона демократии»** изучаются проблемы генезиса таких ужасных явлений современности, как геноцид и этнические чистки. Основная идея книги состоит в том, что такие демократические институты, как выборы и многопартийность, в условиях мультиэтнических обществ могут усугублять языковое и региональное противостояние и в самом худшем случае привести к вооруженному противостоянию, большому числу жертв и даже геноциду.
В 2016 году перевод этой книги на русский язык издан фондом «Историческая память» в издательстве «Пятый Рим». Майкл Манн приехал на ее презентацию в Россию и выступил с лекцией в Российском государственном гуманитарном университете, где мы с ним и встретились.
- В своей книге вы приводите в качестве примера «темных сторон демократии» события, случившиеся в нацистской Германии, Советском Союзе сталинского времени, Югославии Тито, Руанде. Но я думаю, что у большинства ваших читателей эти примеры ассоциируются не с демократией, а с тоталитарными режимами. И тогда возникает вопрос: почему то, о чем вы пишете, называется «темная сторона демократии»?
Было выпущено немало обзоров моей книги. И в некоторых из них утверждалось, что я как будто бы г
*См. «Где глаз людей обрывается куцый…», «Эксперт» № 20 за 2015 год.
** см. «В мире нет совершенных обществ»
Избранные публикации Майкла Манна
Consciousness and Action Among the Western Working Class. 1981.
The Autonomous Power of the State. European Sociology Archives, 1984.
The Sources of Social Power. Vol. 1: A History of Power from the Beginning to AD 1760. Cambridge University Press, 1986.
The Sources of Social Power. Vol. 2: The Rise of Classes and Nation States 1760-1914. Cambridge University Press, 1993.
Incoherent Empire. Verso, 2003.
Fascists. Cambridge University Press, 2004.
The Dark Side of Democracy: Explaining Ethnic Cleansing. Cambridge University Press, 2005.
The Sources of Social Power. Vol. 3: Global Empires and Revolution, 1890-1945. Cambridge University Press, 2012.
The Sources of Social Power. Vol. 4: Globalizations, 1945-2011, Cambridge University Press, 2012
Есть ли будущее у капитализма? // И. Валлерстайн, Р. Коллинз, М. Манн, Г. Дерлугьян, К. Калхун. / Сб. статей. М.: Изд-во Института Гайдара, 2015.
Темная сторона демократии. Объяснение этнических чисток. М.: Изд-во «Пятый Рим»; Фонд «Историческая память», 2016.