В этом году Русская Православная Церковь Заграницей отмечает сразу две даты: 200 лет со дня открытия первой церкви в Швейцарии и 150 – Крестовоздвиженского храма в Женеве. О том, какая она, православная Россия заграницей, рассказал гость нашей редакции – архиепископ Женевский и Западно-Европейский Русской Православной Церкви Заграницей Михаил (Донсков).
Текст:
Дарья Живихина, Галина Шевцова
Фото:
Клим Березуцкий, Фёдор Мастепанов
– Мне кажется, что на РПЦЗ, помимо основной своей миссии, возложена дополнительная работа по сохранению и продвижению русской культуры и языка среди выходцев из России и в целом. Вы согласны? Насколько это правда, и как Вы относитесь к этому?
– Единственная миссия русского человека – это сохранить свою целостность, особенно если он за рубежом. Кто остался в Церкви, тот остался русским.
– Ваш отец что-то рассказывал о своей поездке в Россию?
– Конечно, я подробно расспрашивал отца о его пребывании на родине. И выяснил, что у него возникло печальное чувство, что эта Россия в какой-то мере не та, которую он помнил, куда стремился. За это время много воды утекло. Всё это время он строил свою Россию за границей. И то, что он построил, оказалось реальным. Его дети выросли во Франции, но остались православными, остались русскими. Возникло русское общество за границей. И он так покачал головой и сказал: «Родина моя тут». Мой отец скончался в 1986 году и не увидел сегодняшнюю Россию.
Будучи юношей, я вырос под омофором владыки Иоанна Шанхайского. На мой вопрос: «Владыко, увижу ли я когда-нибудь Россию?» – он, немного подумав, ткнул мне пальцем в грудь и ответил: «Ты – увидишь!». Как он мог сказать мне так определённо, я не знаю, но мой отец сказал мне то же самое.
У нас, русской молодёжи, жившей вне пределов России, постоянно присутствовал вопрос: «Где Русская Церковь?». Так как русские люди были разбросаны по всему миру, в том числе и в России были разделены «по юрисдикциям». Владыка Антоний (Бартошевич) нам отвечал так: «Я не могу сказать, где Русская Церковь, могу только сказать, что она есть. И дай Бог, что мы в ней». Понимаете, никакая миссия нам не была определена. Но мне совершенно ясно, что у каждого русского человека, православного, где бы он ни жил – вне территории России или в России, у него одна задача: это остаться со Христом, то есть сохранить себя в Русской Церкви. Это задача жизни, задача нравственного пребывания с Богом. И она одинакова везде, где бы ты ни находился.
Конечно, когда мы жили за границей, нам никто не мешал ходить в церковь. В Советском Союзе ситуация была иная. За веру можно было поплатиться не только карьерой, учёбой, но и свободой, а порой и жизнью, как новомученики российские. Но всё не так прямолинейно. Пожилые люди рассказывают, что, бывало, храмы были переполнены и в Советской России. Это я и сам увидел, когда в 1967 году приехал впервые в Россию на машине и отправился в Троице-Сергиеву лавру.
Идти по пути к Богу нелегко. Ситуации бывают разные, государства разные, но идти в этом направлении всё равно необходимо. С одной стороны, надо иметь достаточно смирения, чтобы примириться с обстоятельствами жизни, а с другой – искать самое основное в своей жизни, попутно решая другие задачи, повседневные. Надо, например, иметь какое-то ремесло, быть чем-то занятым, чтобы обеспечить себе элементарные условия: каждый день иметь достаточное питание, крышу над головой, иметь возможность детей воспитывать. Каждый день ты вынужден кому-то подчиняться, что-то отдавать, что-то исполнять и так далее. Все задачи нашей жизни всегда включены в наше бытие.
Никогда не бывает так, чтобы человек решал одну задачу. Когда-то я работал в госпиталях, одновременно преподавал, прислуживал в церкви и так далее. Это были разнообразные жизненные задачи, которых было много, и время не позволяло за всем успевать. Отец часто говорил: «За двумя зайцами не беги» – но приходилось. А главным было отцовское попечительство, позволявшее иметь опору от любящего, самого близкого человека… Только отец может сказать: «Не так, брат, лучше было бы так…» – знаете? Это называется поддержка в жизни, если кто-то может что-то спокойно тебе сказать, а ты принимаешь это сердцем, потому что это действительно так.
Вот так и русское общество в зарубежье жило под отеческой заботой Русской Церкви, как часть одного организма.
– Что нужно делать, чтобы остаться и вырасти именно русским человеком вне зависимости от среды обитания? Что должен знать об этом каждый ребёнок?
– У ребёнка на этот вопрос ответа быть не может. Он ребёнок. В жизни его направляют мать и отец, а он испытает свои нравственные силы, нравственное поведение. Например, ребёнок страшно страдает, когда его наказывают, потому что он понимает, что не способен против своих страстей бороться. Наверняка Вы видели, допустим, в метро, как мальчишка полутора-двух лет кричит во весь голос, а мать не знает, как его успокоить. Это что? Это типичное проявление страстей. Ребёнок от этого страдает, потому что у него нет возможности себя сдерживать. Он не может. Повзрослев, он научится этому. Наверное, есть взрослые, которые, вспомнив эти детские страсти, даже веру теряют, может быть, потому, что слишком сильно пострадали. Понимаете, у каждого человека есть глубокое, как бы явное отношение к своим чувствам. Главный источник нашей веры – это наши чувства, которыми мы руководствуемся и живём. Достоевский говорит, что вера – это главным образом интуиция. Я думаю, он прав, он не ошибается. У ребёнка это чувство есть. Оно возникает, например, в ситуации, когда ему говорят: «Вот это варенье не трогай! А то будешь наказан». Но он не сдержался – съел. И потом ждёт, что будет. Он страдает страшно, понимаете? Он беспомощен. Взрослый умеет себя защищать. А ребёнок – нет, он как открытая книга. То есть я хочу сказать, что опыт человека играет определённую роль в его нравственном становлении. Если в своих нравственных исканиях, являющихся для каждого человека одной из основ жизни, он переносит страдания, то ребёнок задаёт себе вопрос: «Откуда это? За что?». Когда трёхлетнему ребёнку говорят, что он хороший, все его ласкают, а он думает: «Я совсем не хороший. Зачем они меня ласкают?». Со временем он начинает понимать, что его внутреннее чувство связано с его поведением, которое оценивают окружающие, и прежде всего родители. Внешняя ласка символизирует, что тебя любят, что есть мир, который за тебя: тебя хвалят – значит тебя любят. А раз тебя любят – значит ты в безопасности. Любовь – это сила. Нравственные чувства вырастают только в любви. Человек сильно страдает от страстей. Родители, особенно мать, должны научить своих детей этому нравственному чувству. А выросшие дети идут по жизни, направляемые светом этой любви, передавая его своим детям.
Всё это принадлежит нашему бытию, всё это находится в нашем предании, человек этим питается, он в этом и живёт, и этим руководствуется. И тогда он остаётся русским. Он может быть совершенно не русским в России, он может быть совершенно не верующим в церкви, понимаете? Вопрос этот очень личный, очень важный. Нет никакой миссии, нет никакого заранее заготовленного определения, даже если тебе дадут бумагу, где напечатают, что ты русский, – это не работает, если ты сам им не станешь или утвердишься в этом и поймёшь. Я лично утвердился русским во Франции, среди старого поколения, выехавшего из России в 1920-х годах.
– Отличаются ли русские за границей? Сейчас проще стало отношение или их считают другими?
– Всегда есть такие люди, которые выражают нетерпимость к чему-то чужому. Я тоже с этим столкнулся, то есть были такие в свою церковь». Я видел, что знакомый отца направляется в сторону Булонского леса. Там-то церкви нет. «Папа, а своя церковь – это что?». «А у него своя там». И я подумал: «Ну это куда мы ходим после обеда в воскресенье гулять». Это было место, где проходили скачки. Ну я и сообразил, что знакомый отца утром в воскресенье идёт на скачки. А потом отец прокомментировал мне эту ситуацию: «Видишь ли, он всю неделю работает на такси, зарабатывает гроши, а в воскресенье утром всё там теряет. Он на лошадь, на номер кладёт деньги, и вечером у него ничего нет. В понедельник утром он снова садится на такси и всю неделю тяжело работает». Меня поразило, что отец так буднично мне это сказал, не осудил, нет. Это даже выглядело как шутка. Но с другой стороны, это была вовсе не шутка, за ней проглядывала жизненная катастрофа. А отец представил эту жизненную катастрофу как выбор человека, если я теперь комментирую это.
В церкви я прислуживал с детства, в том числе когда на неделе были панихиды. Если не надо было идти в школу, а на неделе были панихиды и нужно было батюшке помочь – я ехал в церковь. Именно тот человек, которого мы встречали почти каждое воскресенье по пути в церковь, укрепил во мне действительно нравственное понятие о бессмертии души. Он не пропускал ни одной панихиды. Неважно, кто почил – офицер, видное лицо русского зарубежья или член дамского комитета. Я прислуживал батюшке и всегда видел того человека, который горячо молился. И меня это укрепило. Раз он так молится, то это очень реальное понятие. Это не только догмат или учение… Это реально. И, между прочим, у всех русских это было очень реально. Но у него это звучало как-то исключительно.
Русская среда своеобразна, она дышит по-своему. Я рос в русском обществе, которое не было постоянным: в школу ходил, экзамены сдавал и т.д. И всё-таки определяющим был нравственный стержень, который я получил в православной церкви, позволивший мне осознать, что я – русский. Без православного окружения человек вряд ли сможет сохранить себя русским.
Я думаю, что сознание и предание даются человеку кем-то любящим и внимательным. Собираются в Православную Русскую Церковь люди, которые в предании живут. И это церковное предание потом в человеке вырастает и его, с одной стороны, оберегает, а с другой – смиряет и предлагает ему образ жизни. Я думаю, что мой отец и моя мать жили именно так. Так жили и мы, следующее поколение, воспитываясь и пребывая в предании.
– Я читала Ваши предыдущие интервью, в них Вы довольно часто говорите, что каждый русский должен прочесть Достоевского. Вы имеете в виду «Братьев Карамазовых» или что? Достоевский такой тяжёлый автор, противоречивый…
– По моему мнению, Достоевский как писатель важен тем, что сумел поднять вопросы нравственной составляющей нашей жизни достаточно глубоко.
– Мне показалось, что Вы Достоевского как-то особенно выделяете. Считаете, что у него есть что-то, чего нет у других русских классиков?
– Ко мне как к священнику, епископу подходили люди, которые в церковь не ходили, не причащались, но спрашивали совета, как им быть. Это было в основном, когда я приезжал в 90-е годы сюда, в Россию. Они мне говорили: «В церковь не хожу, не знаю, что там делать, зачем там быть» – и так далее, и так далее. А затем спрашивали, что читать. Ну я всегда им отвечал: «Читайте русскую литературу». Классическую литературу: Гоголя, Тургенева, Чехова…
Их произведения описывают православное общество, передают его настроение, ставят жизненные вопросы, которые мучают каждое поколение русских. Следуя за писателем, каждый читатель может найти крупицы чего-то, что волнует именно его. Понимаете, в этих произведениях специфика русская, православная.
– Я имею в виду, что если за границей Чехова любят, Толстого пытаются читать, но объёмы отпугивают, то Достоевского же почти не знают – и не понимают.
– Чтобы читать Достоевского, надо делать определённое усилие, пугает же он тем, что касается нравственных вопросов, в которых берёт крайние положения. Но именно это и является сильной стороной произведений Достоевского: он выводит без всяких прикрас сущность человеческого бытия, раскрывает греховную сущность человека, который ищет Спасения, и Христос ему открывается через его страдания.
– Пугает незащищённость…
– Разница между книгой и телевидением – в нравственной включённости в процесс. Когда ты с книгой сидишь, ты один. Дверь закрыта. Ты погружаешься в предлагаемую тебе реальность вместе с автором. Это то, что делает ценной именно эту книгу. У человека отношение к книге чрезвычайно личное. Когда встречаются два человека, которые читали одну и ту же книгу, то у них предмет настоящего разговора, Вы заметили? А если никто из них не читает или читает какую-то другую литературу, то у них не получится обсуждения. Они даже могут не понимать друг друга. Чтение даёт человеку пищу для ума, определённый опыт жизни. Чтение человека образует, направляет, у него возникают вопросы, которыми он делится с окружающими.
– Вы же знаете, что сегодняшнее поколение аудиовизуальное: всё в телевизоре, в интернете. Это большая проблема.
– Это меня не радует, конечно. Где, если не в книге, ты найдёшь ответы на все вопросы? Книга тебе не противоречит, книга тебя не возбуждает, книга тебя не огорчает, книга тебя не осуждает. У тебя от написанного действительно пробуждаются и мысли, и воспоминания, возникают какие-то реальные вещи. Книга для человека действительно очень важна.
Между прочим, я советую каждый день читать страничку Евангелия. Это четыре Евангелия: от Матфея, от Марка, от Луки и от Иоанна. Прочтёшь, потом снова перечтёшь – ты всё время читаешь что-то другое. И каждый раз тебе открывается что-то новое. То есть это чтение для тебя – общение с Богом, с Христом, потому что там очень много о тебе, потому что там идёт речь о тех страстях, которые есть у всех.
Мы все грешны по природе. А в Евангелии ты находишь ответы Христа на очень важные вопросы. Помните притчу, когда один человек подошёл к Христу и спросил: «Учитель благий, что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?». Понимаете, этот человек Бога в Христе не увидел, только учителя. А Христос ему отвечает: «Почему ты говоришь учителю «благий»? Никто не благ, кроме как один Бог». То есть слово «благий» определяет, что только Бог безгрешен. Это сам Христос тебе говорит.
– А Вы видите разницу в восприятии мира православными и католиками? Ведь и те и другие – христиане.
– Знаете, когда я в 90-е годы ХХ века в первый раз сел в поезд в России, то заметил одну вещь. В них, как и во Франции или, допустим, в Англии, если поездка достаточно длинная, то попутчики довольно часто разговаривают между собой. Но различия есть. Европейцы скажут: «О, вы знаете, у меня хорошая работа, у меня красивый дом, красивая дорогая машина…». Человек показывает тебе лучшее, что у него есть, и ждёт чего-то подобного от тебя. Но если садишься около русского человека, он тебе может сказать: «Если бы вы знали, какой я грешник, не справляюсь...» – и начинает причитать. Ты не можешь его иначе воспринять, кроме как полюбить. От тебя ждут сопереживания: видно, что человек страдает, не может чего-то достичь. Попутчик делится с тобой наболевшим, и его не волнует, будешь ли ты его осуждать или нет. То есть другая проблематика, понимаете? Другой мир. И этот мир православный, в отличие от неправославного, где всё вроде бы в порядке и на своём месте. Сознание греховности и есть начало Спасения.
– Вы говорите, что русский садится и начинает рассказывать, какой он плохой… Я так понимаю, что для Вас это свидетельство того, что он встал на путь раскаяния?
– Да, конечно.
– Вот для меня это русское «то грешим, то каемся» всегда оставалось некой загадкой.
– Это не загадка, это бытие русского всегда волнует. Оно культурно и литературно зафиксировано, поэтому русский человек по-настоящему ближе к Достоевскому.
– Мне кажется, что в Русской Церкви Заграницей атмосфера более свободная. Я имею в виду, что, например, женщины могут зайти в храм в джинсах, и никто тебя не осудит… Может быть, там не такие жёсткие требования к внешнему виду?
– Мы не одобряем это, но избегаем человека оскорбить замечанием. Но подсказать можно, чтобы он, если приходит в храм Божий, выглядел подобающе. Ведь если ты собираешься на серьёзный разговор, то в неподобающей одежде не пойдёшь, так? И к Богу в таком виде ходить не следует. Но всё же ты пришёл так в первый раз – просто хочешь посмотреть, то тебе никто ничего не скажет… Но на третий, четвёртый раз тебе обязательно кто-то подскажет, что выглядеть надо подобающе. Люди это понимают и принимают спокойно. Но говорить всё же надо. Что касается джинсов, то девушкам говорим: «Может быть, в женской одежде...». Соглашаются...
– Вера – это большая духовная работа, работа над собой. Где найти силы человеку, который только встал на путь воцерковления? Как не впасть в отчаяние от осознания собственной слабости и греховности?
– Наша греховность и наша слабость – это наша природа. Но её надо не осуждать, а стараться очищать. Для этого в среду и пятницу существует пост. Это правило действует в течение всего года, чтобы человек приучался со своими страстями бороться. Можем ли мы добиться успехов на этом пути? Несомненно. Бог создал нас по образу своему и подобию, поэтому каждый из нас ещё наделён и чувством гармонии, красоты, доброты…
– То есть сначала надо полюбить себя?
– Я повторяю: мы живём чувствами изначально. И, между прочим, продолжаем в жизни так и жить. Допустим, одна девочка встречает другую и видит, что у неё такое же платье. Первая реакция – гнев. На любую ситуацию мы прежде всего реагируем через эмоции. Это может быть зависть, это осуждение, это клевета… Всё что угодно. Но это исходит от природы человека. Если же человек способен понять другого человека, даже пожалеть, тогда возникает другое отношение, другое восприятие. Я помню, как моя мать говорила: «Смотри, несчастный человек! Ему холодно». Она взывала к сочувствию. Учила своего ребёнка проявлять сострадание. Жить с Богом.
Просто взгляд – и возникает чувство, затем может быть и страсть. Это основа. Жалеть, сопереживать, принимать людей такими, какие они есть. Если ты на людей не смотришь – значит ты не у Бога. Бог любит нас такими, какие мы есть, а если ты от других людей закрываешься, то ты не понимаешь, что благодатная сила Божья – это любовь.
Ты думаешь, что главный вопрос: «Он такой негодяй, как его любить?!». А вот и нет. Основной вопрос: «А какой ты сам?».
– И людям страшно отвечать на этот вопрос.
– А какой ты сам? Ты ответить не можешь, но может тот, который около тебя. Понимаете? То есть мы сами созданы по образу и подобию Божию, у нас есть путь к Богу, но он идёт через других, через чувства, которые мы испытываем. Они у нас общие и заставляют нас каким-то образом всё время свои поступки пересматривать. Надо читать Евангелие.
– Многие люди говорят, что не верят в Бога...
– Только человек способен от чего-то отказываться. Мир Божий от Бога не отказывается, никто из живущих тварей от мира Божьего, кроме человека, не отказывается. Человек, который говорит, что не верит в Бога, по мнению Достоевского, «врёт», потому что любой человек, если у него есть это понятие, то он, в конце концов, если он чувствует и думает, у него это понятие всё-таки есть. А он отвергает: «Этого ничего нету. Покажите мне» – и так далее.
Человеку дано особое понятие добра и зла, понятие любви, то есть совершенно не животное. Инстинкт – это не любовь. Потом, страсти – не любовь. Значит, любовь – это особое, это жертва. Ты человека ничем не обязываешь, просто ему желаешь добра. Любым способом – внешним, внутренним, ты ему что-то скажешь. Тайно будешь это делать. Всё это существует, и человек это знает. Значит, ему надо как-то со своей собственной природой бороться, с этой грешной природой. Это задача человека, вот это миссия.
– Во многих странах проживает достаточно большая русская диаспора – люди к вере приходят, принимают православие, которое, если можно так сказать, по формальным признакам достаточно требовательное. На Ваш взгляд, что они в нём находят?
– Не на мой взгляд. Есть опыт, определяющий христианский мир. Что такое христианский мир? Это пространство, где человек старается общаться со Христом. Он нуждается в этом общении, потому что знает, что он грешный. Допустим, он это не признаёт, но с этим постоянно сталкивается. Это вопрос нравственный. Через соблюдение постов и правил, участие в великих таинствах позволяет человеку двигаться в правильном направлении. Это христианский мир.
Но, увы, в человечестве есть другой мир, который можно назвать языческим.
Христианский мир пребывает в Церкви, в живом организме, объединённом едиными нравственными понятиями. Языческий мир отказывается именно от Церкви.
Конфуцианство, буддизм – это религии. Но эти религии человеку говорят: «Ищи мир, ищи спокойствие, тишину. И будь в вере. Улыбайся. Твоё дело – быть в вере. И исключительно веди себя так, что человек будет отвечать тебе тем же». Но что у тебя в сердце? Главное – это внутреннее спокойствие, что ты исполняешь то, что надо. Но нет у тебя отношения к живому. У тебя просто философия, мораль.
С китайцами очень мило общаться: «Здравствуйте! Войдите в мой несчастный грязный дом». Это схоластика, которую человек себе представляет. Ему кажется, что если всё делать, как надо, по Будде, то найдёшь нирвану, высшую степень блаженства, премудрости. Но это только внешняя форма поведения. Отсутствует важное понятие – понятие спасения.
И когда ты предлагаешь китайцам Бога, Христа, своего Спасителя, который был на земле, который пострадал за человека, они сразу ощущают какой-то вакуум внутри себя, ибо живого Бога у них нет, а он ничем не заменим. Опыт подсказывает, что они могут легко принять Христа.
У нас был старший священник в Сан-Франциско, приехавший из Шанхая в 1957 году. Это был отец Илия Вэнь, митрофорный протоиерей. Я познакомился с ним, когда, будучи в сане игумена, приехал в Сан-Франциско с иконой Курской Коренной Божией Матери. Владыка Антоний (Медведев), правящий Сан-Францисской епархией и Западно-Американской, нам говорил: «Вот у нас несчастье: скоро, наверное, придётся отпевать отца Илию. Он упал и сломал себе бедро. А ему 99 лет». Мы в Сан-Франциско послужили неделю, кажется, и в воскресение, после литургии, владыка сообщил мне, что сегодня после обеда пойдём к отцу Илие, вернувшемуся из госпиталя домой.
Чтобы войти в дом, нужно было подняться по довольно крутой лестнице. Владыка говорит: «Икона вперёд». Слышу, что наверху громогласный голос – пение тропаря. Я думал, что пришёл протодиакон помочь, он-то и поёт. Поднимаюсь, дохожу до квартиры, хозяйка указывает, куда мне идти. Поворачиваюсь и вижу: передо мной стоит, опираясь на спинку кресла, человек маленького роста – отец Илия Вень. Оказалось, это он поёт так громко. Потом мы спели вместе молебен с акафистом. Он был старшим клириком всей Русской Православной Церкви Заграницей по возрасту, потому что он стал священником в 30-х годах. И он был не первым китайцем, кто стал православными в русской среде.
– А у вас большая доля прихожан нерусских? Людей, которые воспитаны не в русской традиции?
– У нас довольно много людей разных национальностей – сербов, румын, швейцарцев, сирийцев, коптов, эфиопов и многих других.
– Есть случаи, когда из католицизма переходили в православие?
– Да, есть.
– Почему?
– Я вам скажу так. В Женеве ко мне как-то подошла женщина и говорит: «Знаете, что я бываю у вас в храме на каждой службе?». Разговорились. Оказалось, что она кальвинистка. «Вы знаете, как хорошо у вас в церкви» – «И вы давно приходите?» – «Да, уже с такого-то года». В общем, она уже лет 20 приходит и стоит в нашей церкви. Не знаю, бывают ли французы, но местные швейцарцы приходят, да, и стоят во время богослужений. Они приходят к нам с радостью. Сколько раз мы их встречали, когда у нас была мироточивая икона Иверская. Её хранителем был Хозе Муньос, православный южноамериканец, которого я хорошо знал. Он обрёл икону на Афоне и привёз в Монреаль. В течение 15 лет она мироточила и объездила всё Русское Зарубежье.
– В России есть мода на веру – модно быть верующим, такое выпячивание соблюдения обрядов, часто выборочное.
– Кто говорит «мода»?
– Я не знаю, как это ещё можно назвать: я пощусь – можно мне постную шоколадку?
– Понимаю, о чём Вы говорите, но не могу согласиться с терминологией. Речь идёт не о моде, а об исканиях Бога. Многие находят его через Церковь. Бывает, что крещёные люди не понимают чего-то и не приходят к таинствам. Но если они ищут Божью благодать, то это вопрос времени.
– То есть искание Бога приводит к воцерковлению? Нет ли опасности подмены веры пустым исполнением обрядов, неким красивым фасадом?
– Может быть, есть люди, которые могут всю жизнь провести в церкви, в формальности, но которые никого не любят. Но мы не можем это анализировать. Нужно, чтобы человек как-то объяснил свои чувства, а, как Вы знаете, никто ничего не объясняет.
Вы кому-то будете свои чувства объяснять? Только человеку, которого вы любите. И то будете от него скрывать кое-что. Это точно. Никто самое сокровенное никому не говорит. Мы уже не раз упоминали Достоевского. Ему как раз удавалось выворачивать наружу то, что скрыто в душе человека. То, что человек не смеет показать.
Это не мода. Это выглядит как мода, что все пошли, не зная, куда пошли, не зная, зачем пошли и так далее. Но это неважно. Если они не могут ничего объяснить – не спрашивайте. Пускай идут, и всё. Почему пошёл налево? Почему пошёл направо? А потом решил пойти в кино, потом пошёл в ресторан. Потом домой, потом выпил стакан вина, потом… Зато монах будет постоянно себя проверять, действительно ли он сейчас с Богом. То есть у монаха постоянное понятие Бога, это подвиг монашеский: он себя просто отчисляет, и у него сердце открыто.
Главный вопрос – необходимость направлять свои чувства и понимать себя. А без церкви, без исповеди, без молитвы, без Евангелия что делать?
– А западная мода на психоанализ, психотерапию? Когда ты так же приходишь и пытаешься разобраться? Он тебя сидит выслушивает и комментирует…
– Без Бога решать проблемы человека невозможно. В госпиталях я видел, как психоаналитики часто заходили в тупик. Думаю, что психоанализ пытается сделать наукой то, что решает любовь. Ведь психоаналитик – человек, то есть у него тоже чувства, интуиция, любовь. Он также создан по образу и подобию Божию. Если решать проблемы с Христом в душе, то довольно быстро становится понятно, что у человека много несчастий, потому что он не управляет своими чувствами. Тот, кто ложится на диван у психоаналитика, – это тот, кто не справляется. Общение с людьми страшно испорчено, и человек страдает и просит в этом помочь. Человек, конечно, может что-то осознать… Хороших результатов добиваются те психоаналитики, у которых есть доброта.
– Вы работали в больнице, и более того, в реанимации…
– Я не просто работал, а был среди тех, кто строил реанимацию. Я был включён в институт экспериментальной клиники, которой руководил профессор, создавший в 1954 году во Франции кафедру физики в медицине. А когда я появился на поприще медицинском, он меня сразу забрал к себе. У нас было много задач, а вводить физику в медицину оказалось невероятно сложно. Пришлось выдержать настоящий бой с системой. Например, когда студент поступал на медицинский факультет, то изучал такие предметы, как латынь, ботаника, а физики не было. А мой научный руководитель создал кафедру. Я к нему в группу попал сразу и не жалею, потому что опыт внедрения в медицину методов, переменивших как саму науку, так и людей, давал вдохновение и энергию для многих дел. Скажу только, что мы добились важного результата: среднее пребывание в госпиталях с трёхчетырёхмесячного срока сократилось до пяти дней.
Чтобы понять и найти Бога, человеку необходимо на что-то опираться. Ему помогают Евангелие, сама Церковь и храм, икона, церковная служба, Устав церковный, пастыри.
Почему так тяжело идти к вере? Человек теряет ориентацию. За последние полвека технический прогресс практически избавил людей от физических нагрузок и как следствие – от связи с природой, с пониманием своего места в мире. Его всё больше затягивает потребление. Стремясь получить желаемое как можно быстрее, человек всё больше теряет контроль над собственным телом, собственными эмоциями.
Ключом к спасению является обуздание страстей. Возможно ли это? Конечно. Мы переживаем этот опыт во время постов. Церковь указывает, что воздержание от определённой пищи, от обильного застолья – это начало, первая ступенька духовной жизни, пример борьбы со своими страстями. Это то, что каждый человек может делать. Церковь поддерживает на этом пути.
– Вы сказали, что в силу прогресса технического тело что? Учится лениться? Человек теряет связь со своим телом?
– Человек теряет понимание своего тела. 50 лет назад надо было пахать землю. Человек расходовал много энергии, покрывался потом. Ему требовался отдых от такого труда. Сегодня ни у кого нет такого опыта. Наш современник сидит перед компьютером, нажимает кнопки – его тело не знает физических нагрузок. Получение освещения и отопления больше не требует никакого труда. А потом человек выходит на улицу и начинает бегать, потому что ему внушили, что это забота о здоровье… Но ощущение собственного тела всё равно не возникает.
– Я правильно понимаю, что раз мы теряем это ощущение, то тогда тяжелее и бороться со страстями? Церковь тогда должна ставить больше ограничений.
– Если у человека нет опыта своего собственного тела, как он поймёт свои страсти, от которых всё равно страдает, потому что мы по природе грешны? А мир ему внушает: нет, ты не грешный. Скажите сегодня на улице швейцарцу, что он грешный, – он примет это за оскорбление. Может, не каждый встречный, но я ручаюсь, что многие.
Учение о греховности человеческой природы является одним из основных. А кто это может внушить человеку, если не мать и отец? Роль семьи в воспитании христианина вообще трудно переоценить. Именно родители объясняют ребёнку, что он должен обуздывать свои страсти, справляться со своим телом. Вот начало. А семья сегодня как-то не в приоритете, потому что потеряно понятие, зачем она нужна… И женщина не нужна, и мужчина не нужен… Ребёнок теряет чувство безопасности, он дезориентирован. Всё это разрушает привычный мир.
А в православной церкви эта связь может возобновляться за счёт участия в церковной жизни. Возникает реальное отношение к Богу.
Дата рождения: 29 марта 1943 г. Страна: Швейцария Биография:Родился 29 марта 1943 г. в Париже в семье донского казака станицы Зотовской, Хоперского округа, Василия Семеновича Донскова (1898-1986). Крещен епископом Матфеем.
Образование получил во Франции, окончил 10-классную Русскую школу А.М. Осоргиной. С 7 лет прислуживал в алтаре. С 1951 г. участвовал в церковном хоре юношеских лагерей, а с 1960 г. служил псаломщиком и регентом.
В 1965-1966 гг. проходил военную службу, находился в санитарных частях.
Полученный в 1966 г. Diplome de Moniteur de Colonies de Vacances позволил вести педагогическую деятельность в юношеских православных лагерях, в которых сам участвовал с 1950 г. Школу инструктора и впоследствии руководителя «Витязей» (НОВ) прошел непосредственно при основателе НОВ.
В 1959-1966 гг. руководил лагерями витязей во Франции (летом и весной) и в Австрии (зимой). В 1994-1995 гг. руководил двумя лагерями в России, на Дону. Одновременно с 1969 г. работал в госпиталях Парижа и его окрестностях в реанимационном и детском отделениях, а с 1978 г., наряду со службой, преподавал в госпиталях и медицинских школах.
В 1979 г. архиепископом Антонием (Бартошевичем; †1993) поставлен во чтецы, в 1980 г. — во иподиаконы. В 1981 г. архиепископом Антонием рукоположен во диакона, в 1991 г. — во иерея.
С 1991 г. — духовник Парижского округа НОВ. В 1995 г. награжден серебряной медалью за более чем 25 лет служения в госпиталях.
В 1996 г., в Светлый пяток, митрополитом Виталием (Устиновым) пострижен в монашество, в Фомино воскресенье возведен в сан игумена.
Решением Архиерейского Синода РПЦЗ в мае 2006 г. назначен на .
Решением Архиерейского Синода РПЦЗ от 13 сентября 2017 г. временно освобожден (с 28 сентября) от управления Западно-Европейской епархией.
Епископ Женевский и Западно-Европейский Михаил (Донсков):
"Мир делится на тех, кто со Христом, и на тех, кто против Христа"
Владыка Михаил во Владивостоке
Когда 29 марта 1943 г. в Париже родился мальчик, которому в будущем суждено было стать епископом Женевским и Западно-Европейским Михаилом (РПЦЗ), ни его отец Василий Семенович Донсков (1898-1986), ни крестивший его позднее епископ Матфей не могли, конечно, представить себе, что в далеком 2008 году он приедет в Москву и будет стоять на сцене Государственного Кремлевского Дворца среди лауреатов Международной премии Андрея Первозванного «За Веру и Верность». Да и сам владыка вряд ли мог вообразить себе, что удостоится высокой общественной награды «за большой личный вклад в воссоединение Русской Православной Церкви и укрепление единства русского народа».
В праздник апостолов Петра и Павла в 1996 г. он был хиротонисан во епископа Торонтского, викария Монреальской и Канадской епархии. Затем 15 лет представлял в России Архиерейский Синод РПЦЗ как епископ Бостонский – викарный епископ Восточно-Американской епархии, которую возглавлял глава Русской Зарубежной Церкви митрополит Лавр. В мае 2006 г. решением Архиерейского Синода епископ Михаил был назначен на освободившуюся поле увольнения на покой епископа Амвросия Женевскую и Западно-Европейскую кафедру. 13 мая 2008 г. на Архиерейском Соборе РПЦЗ избран запасным членом Архиерейского Синода РПЦЗ.
Невозможно преувеличить роль епископа Михаила в процессе объединения двух ветвей РПЦ, ведь именно он в течение семи месяцев сопровождал в путешествии по России мощи преподобномучениц Великой княгини Елизаветы Федоровны и инокини Варвары. Пожалуй, нет в Русской Зарубежной Церкви другого представителя РПЦЗ, которого бы знали в лицо практически все правящие архиереи России и некоторых стран ближнего зарубежья. Никто не посетил столько русских храмов и монастырей, не общался с таким количеством духовенства и прихожан, не благословил столько православных христиан, не прошел пешком столько крестных ходов, не дал столько интервью, как владыка Михаил. С 25 июля 2004 г. по 28 февраля 2005 г., сопровождая великую святыню, он посетил 71 епархию Русской Православной Церкви в России (от западных ее рубежей до побережья Тихого океана), Белоруссии, Казахстане, Узбекистане, Таджикистане, Киргизии, Азербайджане, в странах Балтии, путешествуя по воздуху, по воде, по железной дороге… И везде его встречали как самого дорогого гостя!
В 2004 году Патриарх Московский и всея Руси Алексий II говорил: «Будем молиться и надеяться, что принесение в Россию святых мощей преподобномучениц Елисаветы и Варвары явится духовным знамением и Божиим благословением начавшему процессу объединения Русской Православной Церкви». Его надежды сбылись.
После того, как десница Великой княгини Елизаветы Федоровны, которой, по приблизительным подсчетам, поклонилось не менее 10 миллионов человек (среди них были и представители других конфессий), благословила сотни городов и сел, вскоре произошло то, чего все так ждали, – 17 мая 2007 г. в Храме Христа Спасителя был торжественно подписан Акт о каноническом общении Русской Православной Церкви и Русской Православной Церкви Заграницей.
В канун дня рождения Преосвященнейшего епископа Женевского и Западно-Европейского Михаила мне посчастливилось побеседовать с ним.
– Владыка, поздравляю Вас с вручением премии «За Веру и Верность», лауреатами которой являются многие уважаемые люди не только в России, но и за рубежом. И, конечно, Вы как никто достойны этой награды. Что она для Вас значит?
– Апостол Андрей Первозванный воздвиг апостольский крест над русскими землями, и в наше время этот крест воздвигается в России выше, чем где бы то ни было. Я благодарю Фонд Андрея Первозванного за высокую награду, которую до меня вручили Предстоятелю Русской Православной Церкви Святейшему Патриарху Московскому и всея Руси Алексию II и Первоиерарху Русской Православной Церкви Заграницей митрополиту Лавру. По их благословению состоялась программа принесения мощей преподобномучениц Елизаветы Федоровны и инокини Варвары из Иерусалима в Россию и страны ближнего зарубежья – одна из первых программ, проводимых совместно двумя частями Русской Православной Церкви. Это великое событие уже тогда воспринималось как первый шаг на пути примирения и объединения двух ветвей Русской Православной Церкви. Именно двух ветвей, а не Церквей, как иногда говорят. Русская Церковь всегда мыслила себя как одно тело. Именно после поездки созрела и укрепилась мысль о возможности воссоединения двух частей Русской Православной Церкви. Общаясь с народом и священниками в разных уголках России, я воочию убедился в ее духовном возрождении. Я понял главное – Россия очень изменилась, духовно прозрела. Везде я видел полное единодушие нашей Русской Зарубежной Церкви и Русской Православной Церкви, а единодушие важнее единомыслия, которого может и не быть. Важна соборность.
Святитель Иоанн Шанхайский, который после войны жил во Франции, нам всегда говорил, что Господь не мог оставить Россию. И вот теперь пришло время, когда Русская Церковь совершила свое Единство и преобразила Россию. России Православной мы всегда служили, но Господь позволил совершить на ее пространстве принесение святыни, что явилось наградой и для меня, и для всего русского народа, с которым я разделяю радость служения Отечеству за Веру и Верность!
– 13 декабря 2008 года XVI церемония вручения Международной премии апостола Андрея Первозванного «За Веру и Верность» началась с минуты молчания – все стоя почтили память Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II.
– День памяти апостола Андрея Первозванного совпал с девятым днем со дня кончины Предстоятеля Русской Православной Церкви, идейного и духовного вдохновителя всего, что делают организаторы церемонии – Фонд Святого Всехвального апостола Андрея Первозванного и Центр национальной славы. Я уже несколько лет участвую во многих мероприятиях, проводимых ими, и хорошо знаю председателя Попечительского совета ФАП и ЦНС, главу ОАО «Российские железные дороги» Владимира Якунина, который, открывая церемонию сказал о том, что впервые премия вручается после смерти Святейшего Патриарха, благословившего все основные проекты Фонда Андрея Первозванного и Центра национальной славы. 10 декабря 2008 года Его Святейшество должен был возглавить шестое заседание Попечительского совета программы «Возрождение Марфо-Мариинской обители милосердия. К 100-летию со дня основания», о котором были извещены и его сопредседатели – Митрополит Ташкентский и Среднеазиатский Владимир, мэр Москвы Ю.М.Лужков, В.И.Якунин и все члены Попечительского совета. Но 5 декабря сердце 79-летнего 15-го Патриарха Московского и всея Руси Алексия II перестало биться. 23 февраля 2009 года ему исполнилось бы 80 лет. Его юбилей должен был отмечаться в тот же день, что и 100-летие Марфо-Мариинской обители милосердия, которую Его Святейшество очень любил.
– Кому принадлежал почин посетить Россию с великой святыней?
– Инициатором программы принесения мощей святых преподобномучениц Великой княгини Елизаветы Федоровны и инокини Варвары в пределы РПЦ, начатой в год 140-летия со дня рождения Великой Матушки, стал Фонд Андрея Первозванного, который просил предоставить ему святыню на короткий срок. Тогда Синод Русской Православной Церкви Заграницей предложил привезти мощи в Россию для поклонения верующим на более долгий срок, чтобы посетить как можно больше епархий, что Московский Патриарх сразу благословил.
Епископ Женевский и Западно-Европейский Михаил (Донсков) с мощами святых преподобномучениц
Великой княгини Елизаветы Федоровны и инокини Варвары на Сахалине
– 24 июля 2004 года именно Вы торжественно вынесли из храма во имя святой равноапостольной Марии Магдалины в Гефсимании позолоченный ковчег с десницей преподобномученицы Великой княгини Елизаветы Федоровны в серебряном окладе. Какой след эта программа оставила в Вашей жизни и какое значение она имела для Русской Православной Церкви?
– Это был радостный и очень символичный момент. Во время Всероссийского крестного хода, равного которому по масштабу еще не было в истории Русской Церкви, миллионы людей смогли приложиться к великой святыне. И очень важно, что благодаря широкому освещению этого события в СМИ огромное количество людей, часто далеких от церкви, услышав о прибытии мощей, первый раз в жизни посетили храм. Оказалось, что очень многие люди до этого вообще ничего не знали ни о Великой княгине Елизавете Федоровне, ни о том, что такое мощи. Для многих открылся целый пласт духовно-исторической жизни старой России, открылось понятие предания, и в то же время все мы увидели совершенно новый облик современной России – ее духовный облик. Разве это не чудо? Это событие коснулось достаточно много душ. Люди очень искренне проявляли свою веру. Эту встречу с русским народом я никогда не забуду.
– Что Вас более всего удивило во время той незабываемой поездки? Расскажите, пожалуйста, о наиболее ярких впечатлениях.
– Удивила та незримая связь, которая часто обнаруживалась между Елизаветой Федоровной и местом, которое посещали ее мощи. Например, в Казань ее десница прибыла в день рождения святой преподобномученицы и посетила храм, где служил некогда духовник Великой княгини. Приятно удивило то, как горячо народ встречал ковчежец с десницей Елизаветы Федоровны. Иногда вагон-храм с мощами прибывал на вокзалы глубокой ночью, как это было, например, в Перми, когда шел проливной дождь. Но в любую погоду к святыне всегда приходило очень много людей. Запомнилось, как за Полярным кругом – в аэропорту Игарки, где самолет ненадолго приземлился, к нам пришел местный священник и восемь человек из его маленькой общины. Там людям трудно, их образ жизни скуден – и вдруг такое событие. В памяти осталось также посещение больного мэра одного города (кажется, Тамбова), который лежал в больнице. Вся больница встала, чтобы вместе со своим мэром подойти поклониться мощам. Были и другие радостные минуты.
– Когда Вы впервые побывали в России?
– Помню мое первое посещение Москвы в 1967 году, когда я был 20-летним студентом. Маленькой группой мы шли по Большой Ордынке и остановились у старых красивых деревянных ворот, не зная, что за ними находится. Даже не пытаясь войти, я лишь фотографировал храм сквозь отверстие в воротах. Мы стояли и не уходили. Вдруг одна женщина подошла, сказала шепотом: «Это Марфо-Мариинская обитель» и сразу ушла. Мы обрадовались, так как знали об обители, а на медной плите около ворот было написано, что здесь находятся реставрационные мастерские Грабаря. Лишь после 2003 года я впервые вошел в ограду обители и увидел мастерские, где мне показали иконы в процессе реставрации. Позже я бывал здесь, беседовал с художниками-реставраторами. А 4 марта 2004 года был приглашен в «Зимний сад» гостиницы «Метрополь» на благотворительный ужин, посвященный 95-летию обители и открытию международной программы «100-летие Марфо-Мариинской обители милосердия», организованной Фондом Андрея Первозванного.
– Владыка, а я, начав работать в Фонде 1 марта, даже представить себе не могла, что сначала буду ездить с Вами по городам России вместе с мощами Елизаветы Федоровны, а потом по милости Божьей окажусь в отделе по реализации программы «Возрождение Марфо-Мариинской обители милосердия. К 100-летию со дня основания». С передвижной фотовыставкой «От милосердия к святости», посвященной Великой княгине и ее обители, мы посетили 11 городов. А нужна ли эта выставка за рубежом?
– Жаль, что не удалось устроить выставку в странах Зарубежья и на родине Елизаветы Федоровны – дочери Великого герцога Гессен-Дармштадтского, внучки королевы Великобритании Виктории. Несомненно, что эта выставка заинтересует жителей разных стран. Ее уже ждут в Израиле, Палестине, Ливане, Финляндии, где бывала Елизавета Федоровна. Надо лишь заранее подготовить людей к этому событию, показав им фильмы о Великой княгине, другие материалы. Я имел разговор об этой выставке с архиепископом Германским и Берлинским Марком, и он благословил ее проведение в Дармштадте – на родине Елизаветы Федоровны, где 16 октября 2007 г., в год Русского языка, отмечалось 90-летие со дня закладки храма Марии Магдалины. В Лондоне тоже надо бы провести эту выставку. Когда мы были с митрополитом Лавром в Англии, я поразился, что среди скульптур на фронтоне Вестминстерского Аббатства (Westminster Abbey – древний собор готического стиля) помещена узнаваемая скульптура преподобномученицы Елизаветы. Самое удивительное то, что для нее уже есть совершенно определенный иконописный канон.
В 2006 году Патриарх Московский и всея Руси Алексий II обратился с письмом к Владимиру Якунину, выразив благодарность за прежние труды и прося помочь в возрождении Марфо-Мариинской обители милосердия. Мне довелось участвовать в заседаниях Попечительского совета программы «Возрождение Марфо-Мариинской обители. К 100-летию со дня основания». Сначала было решено полностью восстановить обитель за два года, но на это потребовалось всего полтора года. Давно об этом молились, и вот совершилось. Теперь восстановлены и ворота, и ограда, и Покровский храм, и все здания. Остается возродить дух обители, которая задумывалась Елизаветой Федоровной по древнему образцу как «институт диаконис», служба милосердия, а не как обычный монастырь. Например, на севере Европы, в Бельгии, когда-то существовали общины женщин, не постриженных в монахини, посвящавших свою жизнь благотворительности и всякой помощи нуждающимся (эти «полу-монахини» назывались словом «бегин»). Во Франции святая преподобная Геновефа (Женевьева) Парижская (423-512) была не монахиней, а такого рода праведницей, покровительницей Парижа. Она известна тем, что спасла Париж от нашествия гуннов под предводительством Атиллы.
– Елизавета Федоровна мечтала создать подобные обители по всей России, но революция разрушила эти планы.
– Мне кажется, что воцерковление России может произойти только так. Этим должны заниматься женщины такого звания. Они могут легко общаться с семьями. Батюшки не всегда смеют ходить по домам, а женщины смело идут в дом, берут детей на руки. Для воцерковления всей России надо возродить семью и деревню, вернее поддержать их. Для больных детей нужно создавать самые благоприятные условия для их выздоровления. И это должно сопровождаться духовным окормлением. При Елизавете Федоровне отец Митрофан Сребрянский окормлял и обитель, и больницу при ней.
– Насколько изменилась Россия со времени вашего первого приезда сюда?
– Абсолютно все по-другому. Другое поколение людей, другая обстановка. Если не считать 1967 года, то впервые я приехал в Москву в октябре 1993 года и с тех пор приезжаю регулярно. Когда мы подъехали к Кремлю, я совершенно не мог ориентироваться. Все совершенно переменилось – здания, кварталы. 1993 год и сегодняшний день – тоже совершенно колоссальная разница. Помню, в Петербурге я сидел в машине и смотрел, как люди ходят, как одеты. Люди стали совершенно другими, с совершенно другим взглядом.
– 17 мая 2007 года, в день подписания Акта о каноническом общении РПЦЗ и Московского Патриархата, я впервые исповедовалась не у русского, а у английского священника. Каково же было мое удивление, когда я подошла к Чаше, которую держали Вы, владыка. Из-за многолюдной толпы я не видела Вас, и было символично причаститься именно у Вас.
– Да, мне довелось принимать участие в этом эпохальном событии, снявшем с церковной жизни большой груз. В тот день я и другие архиереи РПЦЗ и Московского Патриархата впервые сослужили на Божественной литургии в Храме Христа Спасителя и причащали верующих. А на следующий день в храме Николы в Толмачах я служил молебен перед Владимирской иконой Божией Матери накануне Крестного хода «Под звездой Богородицы». Таких Крестных ходов было восемь – из Владивостока, Якутска, Санкт-Петербурга, с Соловков, из Иерусалима и т.д. Во время моих поездок с мощами святых преподобномучениц Елизаветы и Варвары по епархиям Русской Православной Церкви я молился в алтаре вместе со всеми священнослужителями храмов. Некоторые архиереи даже предлагали мне облачиться и сослужить, подчеркивая уже тогда нашу «близость», но приходилось уклоняться от доброго предложения, так как не был еще подписан Акт о единстве Церкви. Но это не умаляло нашего совместного молитвенного общения. Многие архиереи принимали меня широко, горячо. И было чувство, что мы уже на пороге того единства, к которому так долго стремились. И вот теперь я могу по приглашению сослужить любому архиерею в любом храме и считаю, что большое значение для подготовки евхаристического общения представителей РПЦ и РПЦЗ имела программа по принесению мощей Великой княгини Елизаветы Федоровны и инокини Варвары.
– Как миряне за рубежом отнеслись к подписанию Акта?
– Все с радостью приняли это, даже те миряне, которые прежде считали, что еще не готовы к этому. Не было никаких особых волнений по этому поводу.
– Читайте Евангелие. Там все написано. Читайте Достоевского – начиная с «Братьев Карамазовых». Если уже читали, читайте еще раз. Читайте комментарии к его произведениям, литературу о Достоевском. Но сам я в детстве Достоевского не читал и не советую подросткам читать.
– Вы участвовали в Достоевских чтениях в Старой Руссе. Писатель говорил о той жажде верить, которая стоила ему страшных мучений, о том, что его осанна через большое горнило сомнений прошла, что он «дитя века, дитя неверия и сомнения». А у Вас не было сомнений в существовании Бога?
– У себя я такого конфликта не помню, хотя подростком в какой-то момент страшно колебался. Но в церковь ходил. У меня были сомнения другого рода. Мы с пеленок слышали от русских, окружающих нас, только о России. Это были рассказы о вещах, которые принадлежали преданию, а не той реальности, в которой мы жили. Россия принадлежала преданию. Мы много знали о ней по воспоминаниям людей, мы видели ее на открытках, читали книжки о ней. Мы жили духовно, но не в реальности. Мой крестный был казаком царского округа и рассказывал, как они ловили рыбу, произнося названия рыб, которых я никогда в жизни не видел. Мои родители никогда в жизни не ссорились, наш семейный очаг был тихим, мирным. И все у нас было устроено по-своему, прочно. Дома мы жили как будто в России, а утром выходили во Францию, где все было по-другому. У нас было довольно мало друзей среди французов, свой круг, и нас это обогащало. А мальчики, живущие в провинции, где не было церкви, ничего не видели, кроме семьи. Они подрастали, играли в футбол в местной команде и незаметно становились французами с русской фамилией, ведь у них не было такой общественной опоры, как у нас.
– Близок ли Вам «символ веры», который сложил для себя Достоевский – «верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной».
– Мир делится на две части – на тех, кто со Христом, и на тех, кто против Христа. И не сомневайтесь, что те, кто против Христа, они с дьяволом. Это так! Так лучше быть со Христом!
Е.Никифоров: - Владыка, вы были одним из инициаторов воссоединения РПЦЗ и РПЦ Московского патриархата. Прошло много лет. Оправдались ли надежды, которые возлагались на воссоединение?Архиепископ Михаил: - Во-первых, не было воссоединения, воссоединяются два разных организма. Было просто подтверждено единство Русской Православной Церкви Московского патриархата. Каждый из нас понимал, что дробление было совершено не Церковью, а внешними событиями, которые погубили лучшую часть русского народа, а одна его часть вообще осталась за границей. Архиереи, с благословения патриарха Тихона, приняли каноническое решение окормлять эту паству. Вот что было. Русская Церковь раздробилась на три части, если не на четыре. Врагом рода человеческого фактически было запрограммировано уничтожение Русской Церкви. Оно не произошло, потому что и в России, и за рубежом, и даже в других подразделениях сохранилось духовное единство, это был раскол не до конца. Когда я родился в Париже, там было три юрисдикции, которые между собой официально церковно не общались. Но по-человечески мы все знали друг друга, в одних и тех же русских школах учились, во французских лицеях. У нас был свой русский микрокосм, у нас было понимание, что мы все православные, что мы не отличаемся друг от друга, что это не какая-то другая религия. Конечно, отдельные части эмигрантского общества страдали, но в Париже, уже начиная с 60-х годов, все это как-то утромбовалось, уже не переживалось так болезненно, люди общались и ходили спокойно каждый в свою церковь. А службы там достаточно похожи, только поминались не те иерархи, вот и всё. Вот такая ситуация была на самом деле, но она все равно была мучительна для нас, потому что понимали, что дом Господень разорен. И враг рода человеческого скалит зубы в надежде, что все окончательно разорвется. Но по промыслу Божьему случилось обратное. И не по нашей инициативе, Господь все устроил. Это совершенно ясно. Мы по-человечески не могли решить эту проблему. Даже когда собирались комиссии, они продолжали спорить до бесконечности.
Когда меня послали в Россию как представителя Зарубежной церкви в 1993 году, я по послушанию поехал, при этом стал общаться, знакомиться с людьми во всех городах. Постоянно искал возможность поклониться святыням, которых у нас не было. У нас за границей была и есть до сих пор Курская-Коренная икона Божией Матери, и мощи преподобномученицы Елизаветы и инокини Варвары. Другого у нас ничего не было. Кроме частиц, которые включены в иконы, или части облачения Иоанна Кронштадтского. У нас были святыни, но все это так скромно!
В первый раз я поклонился святыне в России в 1967 году, когда мы приехали туда, будучи студентами. Меня охватил невероятный трепет, когда старец Троице-Сергиевой Лавры открыл форточку, чтобы я мог приложиться к главе преп.Сергия, и он мне в ухо шепнул: «Вы семинарист?». А я не собирался, я по медицине шел, ответил: «Нет, я не семинарист». - «Да, да, Вы - семинарист». - «Нет, я не семинарист». - «Да, Вы семинарист». Потом я ему сказал: «Так я из Парижа». - «Господь вам поможет». И я вышел как на облаке из Троицкого храма от преп.Сергия, это был уже вечер, в августе. Конечно, это трудно кому-то понять, но когда первый раз прикладываются к мощам великого святого, преподобного - это настолько потрясает! Хотя мы, можно сказать, жили в церкви, и ни одной литургии никогда не пропускали, так что фактически я в церкви родился и в церкви жил, но вот того, что я ощутил в Лавре, мы были лишены, зная, что все это в России. Наше пребывание за границей укоренило нас в Церкви полностью. У нас были уставные богослужения, были замечательные хоры молодежи, которые собирали, как мы их назвали «наши старики», которые привезли из России свою память, и писали ноты по памяти, восстанавливали по памяти партитуры. Поэтому мы пели весь обиход Русской Церкви, мы уже наизусть знали самые сложные партитуры, потому что они это все нам давали, направляли. И я, конечно, чувствую глубокую благодарность этому поколению, которое созидало Церковь, когда у них не было ничего. У них было такое выражение, что с деньгами всякий дурак сделает что-то, а ни у кого ничего не было.
Е.Никифоров: - У нас в России было распространенное заблуждение, что наши графья, князья, богатеи уехали и жили привольно в свободном мире, а мы здесь пропадали в совке, за железным занавесом в нищете - оно не оправдано?
Архиепископ Михаил: - Оно внушалось безбожными властями. Все прекрасно знали состояние эмиграции. Даже надеялись, что она и не выдержит, впадет в пьянство от уныния. Сегодня, честно говоря, никто бы не согласился на тех условиях работать. Две великие княжны в Париже подметали квартиры, и скрывали свои имена, а люди все равно их узнавали. Потом немножко переменилось, потому что со временем нашлись какие-то пути выхода. Нашлись люди, которые поняли, узнали и в общении стали ценить, что такое русский интеллигент. В последние довоенные годы успела получить университетское образование молодежь из казаков. Но, несмотря на это, ребята поступали простыми рабочими, потому что они приезжали в другую страну и там не принимали их дипломы. Но почти вся эмиграция была уже с образованием и все дети получили высшее образование.
Е.Никифоров: - И это без копейки денег?
Архиепископ Михаил: - Да, абсолютно без копейки. Уровень благосостояния семейной жизни был недалек от монастырского, но с добротой. И несмотря на скромность быта французы даже завидовали, что русские живут «как князья» - у нас всегда в праздники что-то исполняется, всегда все в струнку, и даже после войны, когда все обеднели - все оставалось на том же самом уровне. До войны везде русские были на тяжелых работах. Это были французские шахты или узкие долины Альп, в которые солнце никогда не проникало, не только от альпийского тумана, но и от дыма шахт и заводов. Но русские часто были богатырского сложения и каким-то образом все это выдерживали, и строили храмы. А храмы были обыкновенно скромные, если при фабрике - то фабрика давала старый барак. Или хозяин строил барак для русских. Вот, директор предприятия, которое выпускало лучшую сталь в Европе, устроил такой барак для русских, и там был огромный приход.
Е.Никифоров: - Поразительно! Видимо, для всех русских была уготовлена одна судьба. Потому что то, что Вы рассказываете - это практически образ жизни строителей Магнитки или каких-то других громадных «строек коммунизма», где люди жили в таких же барачных условиях …
Архиепископ Михаил: - Разница та, что директор этого предприятия во Франции строил храм для русских. В Советском Союзе храмы не строились. Это существенная разница, хотя в остальном достаточно похоже, правда. И таких храмов было построено очень много, даже перечислить их невозможно. Я помню, я участвовал, когда разбирали два такие храма. И мы плакали, когда снимали иконы со стен, они все были бумажные, присланные то из Почаева, то из Афона, то Валаама, которые были за границей тогда, и даже из Печор. Получали это по почте в конвертах с благословением, с печатью игумена, и это лепилось на фанеру, и это были наши иконы. Даже были большие иконы для алтаря, которые Афон присылал в рулонах. Когда мы разбирали алтарную стену одного храма, то просто удивлялись, как в таких храмах можно служить. Это был сор, который был подобран буквально на улице: деревяшки, куски железа, тряпки со смолой… Даже в одном храме Плащаница была написана акварелью на газетной бумаге, но никто не сомневался, что это Плащаница, когда ее выносили в Великую Пятницу. Мы плакали, когда пришлось ее сжигать, потому что употреблять ее уже было невозможно. Вот так. А сама утварь иногда была сделана так - где-то на фабрике нашли куски цилиндра, припаяли к нему ножку, чтобы сделать Чашу.
Е.Никифоров: - Я помню, что я еще застал такой храм в Париже, может, он существует и сейчас. Он был при заводах Рено. На заводах Рено работало много русских людей, и рабочие тащили в храм разное железо, подсвечники были сделаны чуть ли не из карданных валов.
Архиепископ Михаил: - Вы назвали храм, в котором прошло мое детство, храм святителя Николая. Кстати, на этот храм упала бомба. Не на тот, который Вы видели, на его месте был такой барачек из досок - храм свт.Николая. Я родился 29 марта 1943 года и в этот день американская бомба упала прямо на храм, они старались бомбить фабрики, но попали мимо. А мимо - это был весь русский квартал, там и дома, и храм. На его месте осталось 2-3 кирпича. Старушки молились на этом месте и когда мы с отцом проходили мимо, я не мог понять, что происходит и спрашивал: «Папа, это что?». Он отвечал: «Это церковь». А дальше, в глубине этого участка был старый дом, в котором никто не жил, вот в него и перенесли храм свт.Николая. Там и прошли первые годы моего детства. Вот такие храмы - это сила предания, сила веры и невероятное понимание, что верующего человека никак не собьешь с пути. Если ты у него отнимешь одно, он сам, своими руками сделает все заново, и пока не сделает этого, он не будет даже ночью спать. Мой отец был старостой почти всю жизнь, он все время крутился ночью, это маму раздражало, потому что он все время был озабочен чем-то. И многие русские вот так жили, они старались обеспечить прежде всего что-то общественное в то время как у самих в доме практически ничего не было. Так было до войны, это уже потом, когда американцы ушли, после войны мы стали жить гораздо лучше. Вокруг стали все строить, за два года подняли из руин города. Помню, как мама впервые дала мне деньги, чтобы пойти купить бифштекс (до этого мясо мы ели только из громадных американских банок, они нас спасали), вся жизнь вдруг изменилась.
Теперь, когда я вижу события на Украине, я вспоминаю события 1968 года, события так называемой «студенческой революции». Мы были студентами в это время, но не мы устраивали революции. Это были другие люди, гораздо нас старше. Мы подбирали раненых людей, которым было лет по 45, у них в карманах были не паспорта, а пистолеты. Когда мы их перебинтовывали и лечили, они исчезали через 15 минут. Очевидно, что была структура, которая ими руководила. Их прятали структуры, которые во Франции все это организовали. Мы все это понимали, студенты все-таки не самые глупые люди. И мы, студенты, стали задавать вопросы друг другу: «Как ты думаешь, это же не мы революцию устраиваем?». Но везде говорили о «студенческой революции», везде плакаты, что протестуют студенты. А нам сдавать в июне экзамены, если не сдашь, то надо либо на второй год оставаться, либо в 20 лет уже идти в армию. Т.е. судьба всего французского студенчества оказалась под вопросом. Студенты не сразу поняли, что они могут что-то сделать. Просто сначала удивлялись, что профессоров нет, ректоров нет, и мы стали за ними ходить, прямо на квартиру. Пришли к ректору, а он нам говорит: «Пришли меня убить?». - «Нет, мы пришли Вас попросить прийти к нам. Если экзаменов у нас в институте не будет, нам будет крышка!». Он отказался, показав бумагу, где было написано: «Выйдешь - убьем!».
.Никифоров: - Т.е. практически в Париже в 1968 году был Майдан?
Архиепископ Михаил: - Да. Когда я в Женеве посмотрел новости про Майдан у меня мурашки по спине пробежали, вспомнил Париж 68-го года! Это та же самая тактика: сперва людей довести до нищеты, потом из них взять тех, которые попали в зависимость и они будут делать что угодно, если хорошенько заплатить. Во Франции ситуация не проявлялась так жестко как на Украине, но у нас у всех было подсознательное чувство, что нас тут кто-то уничтожает.
Е.Никифоров: Поразительно! Я был уверен, что все затеяли леваки, что студенты были захвачены красной идеей, что это были маоисты. А оказывается, что это были не маоисты, а чьи-то, как сейчас сказали бы, геополитические игры, где студенты были массовкой.
Архиепископ Михаил: - На это повелись некоторые маргинальные группировки (по-церковному, мы бы сказали «сектанты») - нигилисты, анархисты сразу к этому примкнули, показывали свои длинные волосы, кольца в носу и т.д. Они были очень удобными для тех, кто это устраивал, потому что это была хорошая маска. Но когда это приобрело политический характер, стало ясно: это не простые студенты выступают против де Голля. Абсолютное большинство студентов смотрело с усталостью на этих персонажей, которые записались в университет якобы учиться. Мы, студенты, хорошо поняли, что это делают те, кто в Университет прибыли со своими этими чудачествами. Однажды я возвращался домой, около нас жил продавец Титов -простой человек, на стуле перед своим магазином сидел. Он был наш сосед, я его с детства знал, с его внуком в школу ходил. Прохожу, с ним здороваюсь. Он меня задерживает и говорит: «Скажи, то, что у вас там происходит, это же не то, что в газетах пишется? Вы же ни при чем?». Т.е. он все понял просто здравым смыслом. Я с ним остался часок поговорить, это было как-то удивительно, как в зеркало глядеть, знаете. Ему никто ничего не объяснял, он сам, в простоте своей жизни, так вдумчиво, сидя в своей лавке, готовя букеты, все понял и мне всё как в зеркале вернул, но простым языком. Мне совершенно стало все ясно. Я был в восторге: значит всё действительно так, как мы подозревали!
Все возможно было гораздо сложнее, но общая картина со временем у меня окончательно зафиксировалась. Эта тактика повторяется повсюду - привести людей к самоуничтожению. А если не самоуничтожение, то можно им помочь в этом извне - это то, что происходит сегодня в мировом порядке.
Е.Никифоров: - Такой трактовки событий 1968 года я просто не знал, потому что для нас в России этот период был периодом жажды свободы, мы слушали «ветер перемен», мы слушали «Свободу». А оказывается, что молодежь эксплуатировали люди, ставящие совсем другие цели…
Архиепископ Михаил: - Между прочим, последствие мая 1968 года -окончательный крах коммунистической партии Франции, которая ликвидировалась тут же. Пока американцы платили, они действовали, а когда сами студенты свой вопрос решили, спасли Университет, тогда наши коммунисты просто исчезли с горизонта, даже все эти левые интеллигенты немножко выпрямились. Не знаю, что случилось в их мышлении, возможно они поняли, что у них читателей не будет, у этих философов.
Е.Никифоров: - А христианская Франция как? Как это все обернулось для христианства в целом во Франции? Все-таки «студенческая» революция» 1968 года была под красными знаменами и в значительной степени безбожной, как я понимаю?
Архиепископ Михаил: - В Университете я встречал мало верующих. Некоторые говорили: «Я был верующим до 12 лет». Они от этого плакали, в большинстве случаев они понимали, что что-то потеряли. Ко мне подходили и спрашивали (у меня ведь русская фамилия): «Ты, наверное, православный? А я веру потерял…», - вот так. И это не было ни торжество, ни радостное восклицание. У нас был маленький кружок христиан-католиков, они меня приглашали, но я с детства знал, что если будет беседа, мы все равно не поймем друг друга, потому что у нас разные интересы, разные знания. У меня было правило вообще эту тему не обсуждать. Если задавали вопрос, я очень осторожно отвечал. Безбожье в Университете присутствовало, это меня немножко огорчало. И в конце концов, чтобы не обидеть тех, кто меня постоянно звал на этот католический кружок, я туда пошел. Когда вошли в комнату - там Маркс, Энгельс и икона на стене - русская икона Божией Матери. Я спросил: «Вы меня пригласили в ячейку КПСС?- «Да, нет».- «А зачем эти бородатые у вас?». - «А разве вам это мешает? Нам это безразлично». Видимо, ими тоже кто-то занимался. Очевидно, им говорили, что левизна - это ближе к христианству, а они не понимали, что этим их только уводили от Христа. Это были самые милые, приветливые люди, я очень осторожно с ними попрощался, сказал, что я так не могу. Они поняли и больше в кружек свой не приглашали. Тяжело было очень от того, что от Церкви эта молодежь уже оторвалась. Сейчас это люди моего возраста.
Е.Никифоров: - Из Ваших слов следует, что первая в Европе цветная революция произошла в 1968 году во Франции. Не те же ли силы устраивают цветные бунты по всему миру?
Архиепископ Михаил: - Как раз мой опыт мне подсказывает, что когда происходят мировые события и движения, большая ошибка - стараться объять ансамбль этих явлений и понять, что там происходит. Это равносильно, как выбросить ведро мусора в море и пытаться понять, что, куда, как и где растворилось. Никогда не поймешь. Единственный путь - это путь, который прошли наши родители. Они прошли через великие скорби и страдания. Я никогда не смел задать своему отцу слишком откровенные вопросы, даже о пребывании на острове Лемнос, где происходила трагедия русского исхода. У меня всегда была некая тайна того, что он пережил, через что он прошел. Я просто знал отца такого, как он есть и то, что он старался мне передать. Но они прошли через события, о которых когда читаешь, не можешь не вздрогнуть, т.е. в их жизни были две мировые войны, плюс гражданская, плюс расправы и похищения, т.е. сплошной кошмар, если смотришь на это сейчас. А смотреть на это так - это ошибочно, потому что, если ты только кошмар видишь, ты ничего не поймешь. Потому что мы не только живы остались, но и неплохо жили, между прочим. Мое детство было счастливое. У нас ничего не было, но мы были счастливы. У нас была и любовь материнская и отцовская, у нас была и гордость быть русским, и французов полюбить. Так посмотришь -полный идеал. Как можно кошмар и идеал соединить в одном рассказе? - Это выйдет глупо. Жизнь всё смешает, как в винегрет, а вкус один происходит от всего этого. Но главное, чтобы человек прошел через это и вышел сухим. А может это только тот человек, который принадлежит Богу и от этого отойти не может, т.е. не захочет даже, никогда. Т.е. он мог бы, но он этого не делает, даже в самые страшные моменты, когда порой унывает весь мир. Знаете, когда были массовые разгромы и уничтожения на Дону, люди остались живы, они из пепла вышли живыми и духовными. Это урок России для всех. Когда смотришь на болото, а там - жизнь: выходит такая зеленая лягушка или цапля милая из этого болота. Не в чистоте мраморной жизнь возникает. Смотришь в бушующую смесь, бурлящую и грязную на вид воду, а там жизнь. Так и в человеческой жизни. Из болота выходят существа, которыми даже ученые восхищаются, вот так Господь создал - вот такой красоты, вот такой правоты, такого идеального состояния.
Вот это смысл жизни - несмотря на все события, ты сам должен остаться чистым, т.е. это может быть как раз то, чем человек должен заниматься - сохранять свою связь с Богом, которая его сохранит, во что бы то ни стало. Любые ситуации, даже самые страшные, даже в бою, на войне, во всех жизненных событиях, которые бывают иногда жестокими, человек, когда остается человеком, сам выходит как образ Божий, и тогда он вынесет все. Нас учили этому родители - у тебя ничего нет, но с тобой Господь, будь как будет, а ты терпи.
Е.Никифоров: - Сейчас все стали "специалистами" в геополитике, все гадают, что там хочет Америка, не провоцирует ли ее Израиль, что хотят там Саудовские Аравии и т.д.. Мы, православные, тоже переживаем за весь мир. Как нам быть?
Архиепкоп Михаил: - Я вам скажу так: дайте дипломатам свободу делать свою работу с рассудительностью, здравым смыслом и верой. Есть такая старая мудрость: оставьте пастухов стеречь коров - и всё будет хорошо. Главное, чтобы пастух не занимался хирургией и чтобы сапожник не занимался политикой. В мире у каждого есть его ответственность, его положение, его ремесло. Делай аккуратно, честно свое дело, а Господь управит.
Е.Никифоров: - Вы прожили долгую пастырскую жизнь, наблюдали духовную жизнь тысяч людей. Многие отсчитывают обвал нравственности в западном обществе с того самого 1968 года, о котором вы говорили. Конечно, напрашивается вопрос - конец-то скоро или еще поживем?
Архиепископ Михаил: - О конце говорили уже во времена Христа. Апокалиптическое мышление надо оставить старцам, которые видят этот луч света, а другие не могут увидеть, поэтому, мне кажется, не надо входить в обсуждение этих вопросов.
Е.Никифоров: - Ведь хочется немножечко притормозить разрушение мира?
Архиепископ Михаил: - Так тормозите разрушение мира в самом себе и всё пойдет хорошо.
Е.Никифоров: - Вы говорили о том, что вам не хватало святыни в эмиграции, а нам после разрухи не хватало традиции. И мы всегда смотрели на Русскую Зарубежную Церковь с надеждой, что там она сохранена. Как Вы считаете, насколько удалось сохранить традицию и насколько успешно она восстанавливается сейчас у нас в России?
Архиепископ Михаил: - Я предпочитаю слову «традиция» слово «предание». Предание это живое, но оно не в стуле, не в столе, оно - в человеке. Т.е. там, где один человек молится, там и мир спасается. Это не простые фразы, это не простые слова, это реальность, это то, что есть по-настоящему. Вот от этого отходить не надо. Силы нет многим людям на этом сосредоточиться, просто духовная лень! Люди говорят: «Да, да, Бог есть, мы это знаем»… Да, если знаешь, а Бога не боишься, значит не любишь Его- тогда что с тобой будет? - Тебя слопает лукавый. В этом вопрос. У человека открывается только в исповеди и причастии понятие, что он по природе грешный. Вот это понятие сегодня не преобладает в мире, оно преобладало до революции. Поэтому Россия и считается во всем мире христианской страной, хотя очень много людей в Церковь и не ходят, но предание это существует. И подсознательно человек это знает и иногда чувствует, но не всегда принимает. А во Франции на улице (может, и в Москве также) если спросишь: «Вы грешник?» - он тебе сразу съездит по физиономии: «Почему Вы меня оскорбляете?». Т.е. внушили людям, что они боги, вот и вся беда. А когда человек знает, что по природе он грешен и что против страстей бороться невозможно, а покаяние - это воскресение, тогда он спасен.
Е.Никифоров: - Что бы Вы пожелали сейчас всем русским людям в Отечестве и рассеянии сущим? Ведь кругом страхования, тревога, опасения войны, а где-то она и идет?
Архиепископ Михаил: - Не бойтесь. Спаси вас Господь!
Представляем иерарха Русского православного зарубежья
Исполнилось 70 лет одному из самых ярких иерархов Русской Православной Зарубежной Церкви - архиепископу Женевскому и Западно-Европейскому Михаилу (Донскову). Он рассказал нам о своей жизни, памятных встречах и событиях.
Странная встреча
Всю жизнь я мечтал побывать в станице Зотовской на Дону. Там, где жили мои предки. И где я никогда не был. По отцовским рассказам хорошо представлял себе и саму местность, и родительский дом. Поэтому когда всё-таки довелось мне добраться до этих мест, ориентировался довольно уверенно. И дом нашёл быстро.
А-а, Михаил пожаловал.
Оказалось, что это мой родственник. Но вот как он узнал меня? Ведь о приезде своём я не сообщал. Да и контактов с ним у нас никаких не было. Прошли в дом. Сели за стол. И всё прояснилось.
Этот человек всю жизнь служил в армии. Время от времени его приглашали в особый отдел и расспрашивали, не возникало ли у него контактов со мной. Показывали фотографии. Поэтому внешность мою он знал неплохо. И приятных эмоций она у него не вызывала. Ведь из-за меня у него были серьёзные проблемы.
Так что встретились мы холодновато. К тому же и к Церкви он относился очень настороженно. Но посидели, поговорили обо всём по душам. И всё-таки нашли общий язык. Расстались уже по-родственному.
Иконка
В этой станице в 1918 году красные расстреляли моего деда Семёна Платоновича Донскова. А отец мой одним из самых молодых казаков пошёл с генералом Красновым воевать за Дон против большевиков.
Покидал Россию отец с частями под командованием генерала Врангеля. Приехал в Константинополь, прошёл адские испытания на острове Лемнос, где русские воины гибли от голода и холода. Потом были мучительные скитания по Турции, Греции, европейским городам. Наконец, уже вместе с моей мамой, они добрались до Парижа, где я родился во время Второй мировой войны.
Выезжая из России, кроме своего мундира, отец взял с собой лишь две вещи - фотографию моего деда и маленькую иконочку Тихона Задонского. Её дед привез из Задонска после прославления святого. Однажды этот образок из латуни спас отцу жизнь: пуля попала в карман, где отец носил иконку.
Меня очень удивило, когда однажды отец вдруг отдал эту икону мне, а не кому-то из старших братьев. Ведь я тогда ещё и не думал, что стану священником. Но отец почему-то поступил именно так.
Крещение под бомбами
Когда я родился, бомба попала прямо в парижский храм, который посещала наша семья. Здание было полностью разрушено. В это время нас навестил польский православный епископ Матфей (Семашко). Он спросил отца, когда будут крестить новорождённого сына? Отец ответил: «Когда храм восстановят». Владыка возразил, что 20 лет ждать нельзя, и покрестил меня у нас дома.
Когда я немного подрос, стал учиться в интернате в местечке Медон под Парижем. Неподалёку был храм Воскресения Христова с удивительной историей. Его строили русские эмигранты в конце 20-х годов. Возможности тогда были скромные. Один наш инженер изготовил строительный материал из соломы и цемента. Назвал его «соломит». Французы не могли понять, что это. Инженер предупреждал, что такое сооружение простоит максимум лет 5-6. Но храм действовал до 1981 года, пока один мальчик не оперся снаружи на стену и не упал прямо внутрь храма. Теперь на этом месте - кирпичная церковь, которая полностью повторяет облик «соломенного» храма.
«Это ваша пак рюсс?»
В середине 60-х во Франции я проходил военную службу. На Пасху подал прошение на отпуск, хотя нас предупреждали, что если причины для отпуска будут несущественные, то за прошение наложат взыскание. Говорили, что существенные причины - это если родит жена или умрёт мать.
Пришёл в штаб, спросил у сержанта бланк прошения. Он засмеялся:
Что, солнце голову напекло во время похода?
Я резко ответил. Мы заспорили. На шум вышел из кабинета полковник. Строго спросил:
В чём дело?
Я хочу на Пасху быть дома.
Вы - русский? А это ваша Пак рюсс? (Так они называют нашу Пасху.)
И вдруг он послал сержанта за бланками и штампами. Тот ушёл в недоумении. А полковник показал пальцем вверх:
У меня есть начальство, но над ним есть ещё Высший Начальник. И я не могу по совести отказать вам.
Так я не пропустил в жизни ни одной Пасхи.
Другая жизнь
Когда я в первый раз приехал в Россию, для меня было неописуемой радостью, что на улице говорят по-русски. Человеку, который в России живёт, это понять трудно. Здесь всем привычно: пошёл в храм, вышел на улицу, везде - русские.
А мы за границей выходили из храма в абсолютно чужой мир. Обыкновенно на Пасху ты христосовался в храме, а когда выходил, уже такой возможности не было. Казалось, что как-то иначе уже и невозможно. И вдруг оказываешься в стране, где можно похристосоваться на улице. Это радость и счастье.
5 фактов о владыке Михаиле
Родился в Париже в 1943 году в семье донского казака Василия Донскова.
Приняв монашеский постриг, возглавлял епархии в Америке и Европе.
В 2004 году доставил в Россию мощи великой княгини Елизаветы Фёдоровны и в течение 7 месяцев перевозил святыню по 71 епархии от западных границ до побережья Тихого океана.
Активный сторонник сближения с Московским Патриархатом, участник подписания Акта о восстановлении церковного единства в мае 2007 года.
В декабре 2008 года получил российское гражданство, живёт и служит в Женеве.