Брюханов Виктор Петрович (род. 1 декабря 1935, Ташкент, СССР) - бывший директор Чернобыльской АЭС.
Биография
После окончания в 1959 году энергетического факультета Ташкентского политехнического института работал на Ангренской ТЭС (Ташкентская область) в должностях дежурный деэраторной установки, машинист питательных насосов, помощник машиниста турбины, машинист турбины, старший машинист турбинного цеха, начальник смены, начальник турбинного цеха.
В 1966 года приглашен работать на Славянскую ГРЭС (Донецкая область), где проработал до 1970 года в должностях старший мастер, заместитель начальника котельно-турбинного цеха, начальник этого цеха, заместитель главного инженера.
Член КПСС с 1966 года. Делегат XXVII съезда КПСС (1986). В период с 1970 по 1986 год неоднократно избирался членом бюро Киевского областного, Чернобыльского районного и Припятского городского комитетов партии, депутатом Чернобыльского районного и Припятского городского Советов народных депутатов.
С апреля 1970 года по июль 1986 года - директор Чернобыльской АЭС имени В. И. Ленина. После аварии в 1986 году отстранён от должности директора и с июля 1986 года по июль 1987 года - заместитель начальника производственно-технического отдела ЧАЭС.
3 июля 1986 года решением Политбюро ЦК КПСС «за крупные ошибки и недостатки в работе, приведшие к аварии с тяжелыми последствиями» исключен из рядов КПСС.
29 июля 1987 года постановлением судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда СССР приговорён к 10 годам лишения свободы с отбыванием наказания в исправительно-трудовом учреждении общего типа.
С августа 1991 года проживает в Ватутинском (ныне - Деснянском) районе города Киева. С февраля 1992 года работник государственного предприятия «Укринтерэнерго». Участник ликвидации последствий аварии на ЧАЭС (категория 1). Инвалид II группы.
Награды
Лауреат республиканской премии УССР (1978). Награждён: орденом Трудового Красного Знамени (1978), орденом Октябрьской революции (1983), медалями «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения В. И. Ленина» и «Ветеран труда», Почётной грамотой Верховного Совета УССР (1980).
Семья
- Жена - Валентина Михайловна, инженер-энергетик, В 1975-1990 годах - старший инженер производственного отдела ЧАЭС, ныне на пенсии.
- Сын - Олег (родился в 1969 году), инженер цеха ТАИ ТЭЦ-6, киевлянин.
- Дочь - Лилия (родилась в 1961 году), врач-педиатр, жительница Херсона.
Во второй части специального проекта, посвященного 30-й годовщине аварии на Чернобльской атомной электростанции, Радио Свобода рассказывает о ходерасследования причин катастрофы, об обвинениях, выдвинутых в адрес операторов, управлявщих реактором в роковую ночь и о действительном виновнике взрыва.
В конце августа 1986 года в Вене прошла конференция МАГАТЭ, на которую советская делегация привезла официальный доклад о причинах аварии на ЧАЭС, ее последствиях и их ликвидации. Представленный главой делегации Валерием Легасовым советский доклад лег в основу доклада INSAG-1 Международной консультативной группы по ядерной безопасности (INSAG). Оба документа возложили почти всю вину за случившееся на персонал ЧАЭС.
Ключевой вывод был сформулирован так: "Первопричиной аварии явилось крайне маловероятное сочетание нарушений порядка и режима эксплуатации. Катастрофические размеры авария приобрела в связи с тем, что реактор был приведен персоналом в такое нерегламентное состояние, в котором существенно усилилось влияние положительного коэффициента реактивности на рост мощности".
Это означает, что чем больше пара оказывается в активной зоне, тем выше скорость развития цепной реакции, более того, реактор может перейти в режим, когда его мощность начнет расти самопроизвольно. Ясно, что такого рода взаимосвязь критически опасна: атомный реактор ни в коем случае не должен неконтролируемо разогревать сам себя, иначе взрыв – это лишь вопрос времени. Этот опасный эффект заложен в конструкции реактора РБМК – и это тоже признано в докладе, но с оговоркой: опасным он становится только из-за фатальных ошибок операторов. Это можно сравнить с утверждением, что самолет, конечно, может упасть, если уж экипаж недозаправил топливо, открыл на высоте все люки, остановил двигатели, а затем направил машину прямо в землю.
Ни в одном нашем документе, ни в одном нашем учебнике не сказано, что наши реакторы могут взрываться
Через год уже в зале суда выяснится, что об этом опасном эффекте операторы станции попросту не знали. Показательный процесс начался в июле 1987-го, в специально отремонтированном для этого доме культуры города Чернобыля. Подсудимыми были шесть человек: директор станции Брюханов, главный инженер Фомин, начальник реакторного цеха номер 2 Коваленко, инспектор Госатомнадзора Лаушкин, начальник смены станции Рогожкин и Анатолий Дятлов. Судебное заседание продолжалось 18 дней, всем подсудимым были вынесены обвинительные приговоры. Директор Брюханов, главный инженер Фомин и его заместитель Дятлов получили по 10 лет лишения свободы, Рогожкин, Коваленко и Лаушкин были осуждены на меньшие сроки. Можно сказать, что судейская коллегия вынесла и один оправдательный приговор – реактору РБМК-1000.
Вот несколько цитат из выступлений обвиняемых и свидетелей на процессе.
Коваленко: "Ни в одном нашем документе, ни в одном нашем учебнике не сказано, что наши реакторы могут взрываться".
Рогожкин: "Я 34 года проработал на уран-графитовых реакторах, но ни разу, нигде не было отмечено, что они взрываются. Я об этом узнал только в прокуратуре".
Дик, начальник смены станции: "Мы по физике реактора совершенно не знали об опасностях работы реактора на малой мощности… РБМК был спроектирован с отступлением от норм ядерной безопасности, паровой эффект положительный. Это привело к разгону реактора. Такого быть не должно по всем учебникам физики".
Казачков, бывший начальник смены 4-го энергоблока ЧАЭС: "Даже при соблюдении регламента могло взорваться. Там положительный паровой эффект. [...] Я считаю, что реактор такого типа рано или поздно должен был взорваться. [...] На Смоленской, Курской, может быть, на Ленинградской АЭС (где также использовались реакторы РБМК-1000. – РС) из-за высокого парового коэффициента реактивности и отсутствия ограничений была постоянная опасность взрыва".
Впрочем, вызванные в суд официальные эксперты возражали. Один из них, по фамилии Полушкин, заявил: "Такой реактор можно эксплуатировать и безопасно. Надо только правильно эксплуатировать". Полушкин, приглашенный как независимый специалист, на самом деле был одним из создателей реакторов серии РБМК.
До официального признания: в катастрофе виноваты не столько люди, сколько несовершенство конструкции реактора, – пройдет еще 6 лет. На вторую годовщину катастрофы академик Легасов, представивший обвинения в адрес персонала на конференции МАГАТЭ, был найден повесившимся в своей московской квартире. Новые выводы были сделаны в докладе Комиссии госкомитета СССР по надзору за безопасным ведением работ в промышленности и атомной энергетике, опубликованном в 1991 году. Еще два года спустя их выводы подтвердил и уточнил доклад консультативной группы МАГАТЭ INSAG-7. "В связи с нынешним восприятием событий существует необходимость сместить акцент таким образом, чтобы он в большей степени [чем действий персонала] касался недостатков средств безопасности конструкции, о которых говорилось в INSAG-1, а также признать проблемы, обусловленные структурой, в рамках которой осуществлялась эксплуатация станции", – утверждает этот документ.
Серьезных конструктивных проблем у РБМК было две. Об одной – положительной паровой реактивности – мы уже знаем. Вторая – концевой эффект поглощающих стержней. Когда они опускаются в активную зону, то должны быстро останавливать ядерную реакцию. Но в случае реактора РБМК-1000 они были сконструированы так, что в первые несколько секунд погружения не просто не тормозили реактор, а наоборот, немного увеличивали в нем реактивность.
В 1990 году в журнале "Огонек" было напечатано интервью академика Анатолия Александрова, директора Института атомной энергии, президента АН СССР и главного вдохновителя советской атомной энергетики. Отвечая на вопрос корреспондента, Александров сказал: "Поймите, недостатки у реактора есть. [...] Дело не в конструкции. Ведете вы машину, поворачиваете руль не в ту сторону – авария! Мотор виноват? Или конструктор машины? Каждый ответит: “Виноват неквалифицированный водитель”. Дятлов в своих воспоминаниях заочно отвечает на это заявление в эмоциональном тоне: "Ведете вы машину, жмете на тормоз. Вместо торможения машина разгоняется. Авария! Шофер виноват? А может, все-таки конструктор, гражданин академик?"
Ведете вы машину, жмете на тормоз. Вместо торможения машина разгоняется. Авария! Шофер виноват? А может, все-таки конструктор, гражданин академик?
Так что же на самом деле произошло с реактором в ту ночь? По достаточно устоявшемуся на сегодняшний день консенсусу, ситуация развивалась так. Отключение системы аварийного охлаждения днем 25 апреля полностью соответствовало программе испытаний и не сыграло роли в дальнейших событиях. А вот снижение мощности с 720 до 500 МВт в первые полчаса 26 апреля выходило за рамки предполагаемого режима. Впрочем, никакие нормативные документы не запрещали работу при таких условиях, и Анатолий Дятлов, как заместитель главного инженера станции, имел право самостоятельно принять решение о новом режиме. Провал мощности до 30 МВт при переходе на ручной режим, по-видимому, действительно ошибка Леонида Топтунова, но ошибка вполне распространенная, как объясняли свидетели на судебном процессе, провал, больший или меньший, допустил бы любой оператор.
А вот в следующий момент персонал принял решение, из-за которого, судя по всему, действительно должен нести часть ответственности за аварию. Вместо того чтобы заглушить реактор, чего, по некоторым свидетельствам, требовали Акимов и Топтунов, его стали разгонять, вынимая поглощающие стержни из активной зоны. Дятлов хотел провести испытания именно в этот день, и провести успешно. Формально регламент не требовал остановки реактора при малой мощности, но с физической точки зрения именно в этот момент он стал работать нестабильно. Во-первых, чем меньше стержней остается в активной зоне, тем сложнее управлять происходящими в нем процессами. Примерно так же, как менее управляемым становится автомобиль при выжатом сцеплении. Во-вторых, в реакторной зоне начали происходить опасные физические процессы: распределение плотности нейтронного потока стало неравномерным, в центральной части реакторной шахты началось так называемое отравление – выделение газов, сильно поглощающих нейтроны. Несовершенные датчики не давали персоналу полной картины происходящего, а главное, никто из операторов не предполагал, что реактор оказался в аварийном режиме.
Как опасен большой самолет, летящий на малой высоте, так опасен и реактор РБМК на малой мощности, на этом уровне он плохо контролируется и управляется
Заместитель главного инженера ЧАЭС по науке и ядерной безопасности Николай Карпан объяснил это на суде так: "Как опасен большой самолет, летящий на малой высоте, так опасен и реактор РБМК на малой мощности, на этом уровне он плохо контролируется и управляется. Работа реактора на малых мощностях была недостаточно изучена. Думаю, что у персонала четкого представления об опасности не было". Мощность удалось довести до 200 МВт и стабилизировать, но сам реактор превратился в мину замедленного действия.
Аварийные сигналы, предупреждавшие о проблемах в барабанах-сепараторах, на самом деле свидетельствовали о том, что реактор близок к режиму, в котором положительный коэффициент паровой реактивности может привести к неконтролируемому росту мощности реактора. Именно это произошло с началом испытаний: мощность стала сначала медленно, а потом все быстрее расти.
Только в этот момент Дятлов, Акимов и Топтунов наконец осознали, что машина потеряла управление. И нажали на тормоз – кнопку аварийной защиты АЗ-5, сбрасывающую в активную зону сразу все поглощающие стержни. Казалось, что это гарантированно заглушит реактор в любой ситуации, при любом режиме работы. Но из-за концевого эффекта, о котором не знал на станции, по-видимому, ни один человек, "тормоз" в первые секунды сработал как "газ" – и этот небольшой дополнительный скачок мощности оказался критическим.
Примечательно, что о концевом эффекте поглощающих стержней некоторым советским инженерам было известно еще за несколько лет до аварии. Он был обнаружен при проведении пусков 1-го блока Игналинской АЭС в Литве и 4-го блока Чернобыльской АЭС еще в 1983 году. Научный руководитель проекта РБМК-1000 указывал тогда, что "при снижении мощности реактора до 50% (например, при отключении одной турбины) запас реактивности уменьшается за счет отравления и возникают перекосы высотного поля. [...] Срабатывание A3 в этом случае может привести к выделению положительной реактивности. Видимо, более тщательный анализ позволит выявить и другие опасные ситуации". Были даны рекомендации об устранении опасного концевого эффекта, но за два с половиной года, прошедших до аварии на ЧАЭС, они не только не были воплощены на действующих в стране реакторах РБМК, но даже и сама проблема не стала известна работающему на них персоналу.
В докладе INSAG-7 также упоминается относительно незначительная, хотя и приведшая к радиоактивным выбросам авария, произошедшая на реакторе типа РБМК 1-го блока Ленинградской АЭС 20 ноября 1975 года. Ее причиной стала вторая фундаментальная проблема проекта РБМК-1000 – разогревание реактором самого себя из-за положительного коэффициента паровой эффективности. Специальная комиссия сделала соответствующее заключение, отраслевой НИИ дал рекомендации, но фактически, как сказано в отчете INSAG-7, "уроки свелись главным образом лишь к весьма ограниченным изменениям конструкции или усовершенствованиям практики эксплуатации. Ввиду отсутствия связи и обмена информацией [...] персоналу Чернобыльской АЭС не было известно о характере и причинах аварии на 1-м блоке Ленинградской АЭС".
Пожалуй, главные слова доклада консультационной группы МАГАТЭ INSAG-7 касаются не технических недостатков проекта РБМК-1000 и не действий операторов в роковую ночь 26 апреля 1986 года, а общих структурных и даже "культурных" проблем в советской атомной энергетике, присущих, как представляется, и советской промышленности вообще: "Можно сказать, что авария явилась следствием низкой культуры безопасности не только на Чернобыльской АЭС, но и во всех советских проектных, эксплуатирующих и регулирующих организациях атомной энергетики, существовавших в то время. Культура безопасности [...] требует полной приверженности делу обеспечения безопасности, которая на атомных электростанциях формируется главным образом отношением к этому руководителей организаций, участвующих в их проектировании и эксплуатации".
Сергей Мирный , участвовавший в ликвидации последствий Чернобыльской аварии в должности командира взвода радиационной разведки, говорит, что в абсолютной безопасности мирного атома до катастрофы были уверены практически все – от специалистов до простых людей. "На момент взрыва я был физхимик по образованию, моя военная специальность была командир взвода радиационной, химической и бактериологической защиты, я был приписан к единственному полку химзащиты Киевского военного округа, это был единственный такой полк на территорию в две трети Украины, – рассказывает Мирный. – Я знал, что в Чернобыле произошла авария на ЧАЭС, прошла короткая информация, но об этом говорили как об обычном аварийном инциденте в промышленности. Через три дня меня начали искать, вызванивать из военкомата в совершенно неурочное время перед праздником, звонили и домой, и на работу. Я был изумлен: я не связал эти два факта – что произошла авария на Чернобыльской АЭС и что мне по телефону трезвонят. И первой догадалась моя мать, она сказала: “Сережа, а может быть, это связано с аварией на АЭС?” И мы с отцом ее дружно затюкали, ну, типа “что ты понимаешь, это совершенно безопасно”.
Возможно, авария на Чернобыльской АЭС даже в большей степени, чем начало моей перестройки, явилась реальной причиной распада Советского Союза
Справедливости ради стоит отметить, что крупные аварии на атомных электростанциях случались не только в Советском Союзе – и как до, так и после катастрофы на ЧАЭС (например, авария на станции "Три-Майл-Айленд" в США в 1979 году или авария на АЭС "Фукусима-1" в Японии в 2011 году). Фундаментальные факторы Чернобыльской трагедии – низкая культура безопасности, использование несовершенных установок из соображений экономической выгоды и государственного престижа, а главное, вера в то, что человек окончательно обуздал выпущенные им на волю титанические природные силы. Вряд ли их можно назвать специфичными для СССР, они вполне универсальны. Но Чернобыльская катастрофа и по масштабам радиоактивного загрязнения, и по социально-политическим последствиям на порядки превзошла не только другие ядерные происшествия, но и любые антропогенные аварии. Накануне 20-й годовщины Чернобыльской аварии Михаил Горбачев писал : "Возможно, авария на Чернобыльской АЭС, которая произошла в этот месяц 20 лет назад, даже в большей степени, чем начало моей "Перестройки", явилась реальной причиной распада Советского Союза пять лет спустя. Действительно, чернобыльская катастрофа была поворотным моментом в истории: была эра до катастрофы и началась совершенно другая эра после нее".
Советское партийное руководство весьма оперативно определилось с тем, кого следует считать ответственным за чернобыльскую катастрофу. Всю вину возложили на руководство станции. В работе директора ЧАЭС Виктора Брюханова, буквально накануне вернувшегося с очередного партсъезда, сразу обнаружились «крупные ошибки и недостатки в работе». Через год после аварии он был приговорен к десятилетнему тюремному заключению, так же как и главный инженер станции Николай Фомин и его заместитель Анатолий Дятлов. «Чернобыльские стрелочники» настаивали на том, что часть ответственности несут разработчики реактора РБМК — если бы не некие конструктивные недочеты, говорили они, то эксперимент не закончился бы трагедией.
Возможно, партийный гнев по касательной задел и маститых ядер-щиков, руководивших разработкой проекта реактора, во всяком случае вскоре после Чернобыля академик Николай Доллежаль ушел на пенсию, а глава Курчатовского института академик Александров покинул пост президента Академии наук. Участники этого заочного спора теперь уже не выяснят, кто был прав, а кто виноват, — большинства уже нет в живых. Кто-то скончался в преклонном возрасте, а кто-то умер преждевременно, от лучевой болезни. Академик Легасов, который, строго говоря, не имел отношения ни к разработчикам, ни к руководству станции, но составлял первый отчет о причинах аварии, покончил жизнь самоубийством.
Александров Анатолий Петрович (1903-1994)
В апреле 1986 года Анатолий Александров возглавлял Институт атом-ной энергии им. И.В. Курчатова и Академию наук СССР. Он был одним из отцов советской атомной бомбы и основателем отечественной атомной энергетики, научным руководителем проекта создания урано-графитового реактора РБМК — реактора «чернобыльского типа». Заслуги академика отмечены шестью орденами Ленина, тремя Звездами Героя Соцтруда, Ленинской и Государственной премиями.
После катастрофы на Чернобыльской АЭС Александров поддерживал версию, изложенную в правительственном докладе для МАГАТЭ: в аварии виновно руководство станции и оперативный персонал. Бывший заместитель главного инженера по эксплуатации ЧАЭС Анатолий Дятлов утверждал, что видел письмо начальника группы по надежности и безопасности АЭС с РБМК Курчатовского института В.П. Волкова, адресованное генсеку Михаилу Горбачеву. Ядерщик якобы сообщал, что не раз обращался к академику Александрову с требованием проектной доработки реактора, но его не услышали.
Александрову принадлежит фраза: «Вы ведете машину, поворачиваете руль не в ту сторону — авария. Мотор виноват? Или конструктор машины? Каждый ответит: виноват неквалифицированный водитель».
Брюханов Виктор Петрович
В апреле 1986 года — директор Чернобыльской АЭС, кавалер орденов Трудового Красного Знамени и Октябрьской Революции. Делегат XXVII съезда КПСС. Директора ЧАЭС планировалось представить к званию Героя Социалистического Труда — вместо звезды получил срок.
На станции директор оказался через 35 минут после взрыва реактора и доложил о происшедшем в Киев и Москву. Одно из первых сообщений Брюханова: «Реактор цел, продолжаем подавать воду в аппарат, уровень радиации в пределах нормы. Погиб Валерий Ходемчук, а Владимир Шашенок получил стопроцентный ожог поверхности кожи и находится в тяжелом состоянии». Около четырех утра Брюханов сообщил в Минэнерго СССР: произошло два взрыва, реактор четвертого энергоблока заглушен и контролируется, третий энергоблок остановлен, отклонений в радиационной обстановке нет. В шесть утра директор ЧАЭС передал: во дворе станции обнаружены графитовые блоки, в медпункт начали поступать люди с признаками радиационного поражения. «Лично выезжал на западную и северную сторону АЭС и лично замерял фон, и видел уровни до 200 рентген в час» (из показаний Брюханова на суде).
В июле 1986-го Брюханов был снят с должности. 3 июля решением политбюро ЦК КПСС «за крупные ошибки и недостатки в работе, приведшие к аварии с тяжелыми последствиями» исключен из партии. В августе арестован. 29 июля 1987 года постановлением судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда СССР приговорен к десяти годам лишения свободы. По собственным словам, «понял, что от расстрела спасло исключительно то, что организаторы суда не смогли подвести под расстрельную статью».
Отсидел полсрока — благодаря администрации колонии освободился досрочно, в сентябре 1991-го. Получил статус ликвидатора 1-й категории и II группу инвалидности. В 90-е годы работал на предприятии «Укринтерэнерго». Виктор Брюханов полагает, что нарушения со стороны персонала ЧАЭС были, но они, будь все предусмотрено проектом, привели бы к выходу из строя четвертого блока, но не к катастрофе. Добиваться реабилитации не собирается.
Доллежаль Николай Антонович (1899-2000)
В апреле 1986 года Николай Доллежаль был директором Научно-исследовательского и конструкторского института энерготехники (НИКИЭТ), ныне носящего его имя. Дважды Герой Соцтруда, лауреат Ленинской, трех Сталинских и двух Государственных премий. Возглавлял НИКИЭТ с момента создания в 1952 году и вплоть до аварии в Чернобыле.
Академик Доллежаль был главным конструктором проекта реакторной установки РБМК-1000 и, видимо, потому был выбран «стрелочником». Председатель комиссии по расследованию причин аварии на ЧАЭС, зампред Совмина СССР Борис Щербина, отчитываясь перед политбюро 3 июля 1986-го, заявил: «Оценивая эксплуатационную надежность реактора РБМК, группа специалистов сделала вывод о несоответствии его характеристик современным требованиям безопасности. Реакторы РБМК являются потенциально опасными». Оргвыводы привели к снятию академика Доллежаля с занимаемых постов и отправке его на пенсию.
Дятлов Анатолий Степанович (1931-1995)
В апреле 1986 года — заместитель главного инженера Чернобыльской АЭС. Именно он непосредственно руководил злополучным экспериментом. В ходе ликвидации последствий аварии получил большую дозу радиоактивного облучения — порядка 550 бэр. Так же, как и директор ЧАЭС Виктор Брюханов и главный инженер станции Николай Фомин, был приговорен к десяти годам заключения по ст. 220 УК УССР — неправильная эксплуатация взрывоопасных предприятий (при том, что в перечне взрывоопасных предприятий в СССР атомные электростанции не значились). Несмотря на диагностированную лучевую болезнь, отбывал наказание сначала в Лукьяновской тюрьме Киева, затем в колонии в Полтавской области. В годы перестройки об освобождении Дятлова ходатайствовал Андрей Сахаров, а после смерти академика — его вдова Елена Боннэр.
В 1990 году бывший главный инженер ЧАЭС был досрочно освобожден. Проходил лечение в ожоговом центре в Мюнхене. В 1995-м умер от сердечной недостаточности, ставшей следствием прогрессировавшей лучевой болезни. Книга воспоминаний «Чернобыль. Как это было», которую Анатолий Дятлов писал в последний год жизни и в которой он заочно дискутировал с покойным академиком Легасовым, вышла уже после его смерти.
Легасов Валерий Алексеевич (1936-1988)
В апреле 1986 года — первый заместитель директора Института атомной энергии имени Курчатова. Легасов возглавил правительственную комиссию по расследованию причин и по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС — уже 26-го он был на месте аварии. Провел вблизи станции в общей сложности четыре месяца и, как предполагается, получил значительную дозу облучения.
В августе 1986-го Легасов в качестве руководителя советской делегации на конференции МАГАТЭ в Вене представил официальный доклад с анализом причин катастрофы и ее радиологических последствий. Этот доклад (занявший пять часов) был одобрен предсовмина СССР Николаем Рыжковым в обход профильного ведомства — Минсредмаша. Это дало повод для разговоров о некоем конфликте академика с «атомным министерством». В качестве подтверждения приводился тот факт, что в 1986 году министр среднего машиностроения Ефим Славский отказался подписать представление на присвоение Легасову звания Героя Социалистического Труда. Сам Славский в ноябре того же 1986-го был отправлен на пенсию.
27 апреля 1988 года, на следующий день после второй годовщины аварии на ЧАЭС, академик Легасов был обнаружен в своем кабинете повесившимся. Официальная версия — самоубийство вследствие угнетенного состояния психики. Впоследствии в прессе получила хождение альтернативная версия, согласно которой петля была завязана профессионально и с помощью «специфического альпинистского троса», а из предсмертного послания, записанного на диктофон, была стерта главная часть — комментарий официальной предварительной версии чернобыльской катастрофы. В пользу этой версии обычно приводится тот факт, что в ящике письменного стола лежал именной пистолет — одна из государственных наград академика Легасова.
Фомин Николай Максимович
Бывший главный инженер Чернобыльской АЭС приехал на станцию в 1972-м. До этого он работал в Полтавских энергосетях и на Запорожской ГРЭС. Незадолго до аварии на ЧАЭС Николай Фомин попал в автокатастрофу, в которой получил тяжелую травму — перелом позвоночника.
Непосредственными разработчиками эксперимента по «определению характеристик генератора во время выбега ротора турбины», в ходе которого и случился взрыв, были зам главного инженера по эксплуатации Анатолий Дятлов и представитель «Донтехэнерго» Геннадий Метленко, но утверждена эта программа была Фоминым.
Начальник смены Борис Рогожкин (впоследствии отсидевший пять лет по чернобыльскому делу) позвонил главному инженеру на квартиру и сообщили о случившемся лишь в четыре часа утра — к тому времени, когда в реакторном помещении уже начался пожар. Фомин принял активное участие в ликвидации последствий аварии, но был арестован одновременно с директором станции Брюхановым и через год осужден на десять лет лишения свободы.
Первоначально суд должен был состояться 24 марта 1987-го, но его отложили из-за попытки самоубийства, предпринятой Фоминым, — подсудимый разбил очки и осколком стекла вскрыл себе вены. В 1988 году бывшего главного инженера ЧАЭС перевели в Рыбинскую психоневрологическую лечебницу для заключенных. По заключению специалистов Ярославского мединститута он был признан невменяемым и досрочно освобожден — 26 октября 1990 года Фомина перевели в гражданскую психиатрическую больницу.
После выздоровления устроился работать на Калининскую АЭС (город Удомля Тверской области). Около пяти лет назад вышел на пенсию. Живет с женой, детьми и внуками в Удомле. О событиях 25-летней давности бывший главный инженер ЧАЭС старается не говорить. Впрочем, известно его высказывание: «Меня во многом обвиняют. Не все, сказанное в мой адрес, считаю справедливым. Но в одном я виню себя сам: я всегда полагал, что главное в работе предприятия — это техника, а оказалось, что главное — это люди. Их значение я недооценил».
Есть у нас в России такое издание "Однако" - журнал, как вы, наверное догадались, Михаила Леонтьева, автора одноименной программы на Первом канале ТВ. В номере от 26 апреля 2010 опубликовано интервью с первым директором ЧАЭС Виктром Брюхановым, который был приговорен в 1986 году к 10 годам лишения свободы.
Интернет версии у издания нет, поэтому выкладываю отсканированный вариант.
ЧЕРНОБЫЛЬ НИКОГО И НИЧЕМУ НЕ НАУЧИЛ.
Власти решили ликвидировать символ опасности, но не ее причины
Антон Самарин
В ночь с 25 на 26 апреля 1986 года произошла крупнейшая в истории техногенная катастрофа — авария на Чернобыльской АЭС. В ходе ликвидации аварии погиб 31 человек, а 600 тысяч человек, принимавших участие в тушении пожаров и расчистке завалов, получили высокие дозы радиации. Всего за два десятилетия от последствий катастрофы умерли почти 18 тысяч человек. В годовщину чернобыльской аварии. Однако публикует интервью с первым директором АЭС Виктором БРЮХАНОВЫМ.
Виктор Петрович назначил мне встречу в Доме офицеров московского военного округа. Туда, на юбилейный вечер, его пригласили организаторы чернобыльского движения России и Украины. Когда 74-летний инвалид II группы, облученный 250 бэрами (безопасная норма — 5 бэр в год), несущий на себе клеймо одного из главных виновников самой крупной в мире техногенной катастрофы, поднимался на сцену, зал встал. Тишину, повисшую на миг, разорвало аплодисментами. Седой, высохший до худобы старик шел, прикрываясь от них, как от пулеметной очереди: «Не надо».
— Виктор Петрович, как вы относитесь к тезису о том, что официальная версия суда, поддержанная МАГАТЭ, объясняющая чернобыльскую катастрофу ошибками и халатностью персонала ЧАЭС, направлена на сокрытие причин аварии, а на самом деле их происхождение — в конструктивных недостатках реактора, будто бы изначально созданного не для мирной энергетики, а для атомного оружия?
— Я не согласен ни с официальной точкой зрения, ни с тем, о чем пишут журналисты. На суде выступали ведущие ученые, конструкторы, представители технической экспертизы, прокуратуры. И все защищали честь мундира. Все! Вот это нагромождение лжи и увело нас от истинных причин аварии.
Напомню: на момент создания реактора РБМК-1000 его уровень, возможно, был самым высоким — чернобыльский реактор превосходил мировые аналоги. Это я знаю точно. Но я не возьму на себя дерзость утверждать, будто он использовался для производства атомного оружия. У нас были объекты, куда даже я, директор, не был вхож. Только спецслужбы. После того как я познакомился с обвинительным заключением и подписал его, я увидел письмо академика Волкова (сотрудник Института атомной энергетики имени Курчатова. — Прим. «Однако») на имя Михаила Горбачева. Он писал, что не раз обращался к академику Александрову (автору проекта взорвавшегося реактора. — Прим. «Однако») с требованием проектной доработки реактора. Горбачев в своей манере отмолчался. А когда готовился отчет в МАГАТЭ, было еще проще. В состав комиссии из 25 человек вошла группа Госатомнадзора — организации, напрямую заинтересованной в похоронах версии о проектных недоработках реактора. Почти половину комиссии составили «дети Александрова» — сотрудники Института атомной энергетики имени Курчатова. Круг замкнулся. Искать надо где-то здесь.
— Вы считаете, что причина аварии в проектных просчетах?
— Не хочу себя обелять. Нарушения со стороны персонала были, но они, будь все предусмотрено проектом, привели бы к выходу из строя блока, а не к катастрофе. Профессор Борис Дубовский утверждает, что если бы аварийная защита соответствовала назначению, ошибки персонала привели бы лишь к недельному простою 4-го блока. Что же касается системы защиты, уверен: она должна быть рассчитана на дурака. Не только на физика ядерщика, а и на меня, завхоза. То есть, каких бы ошибок ни наделал персонал, техника не должна так остро реагировать. Как японская бытовая техника: если мы нажмем не ту кнопку, агрегат не портится, не выходит из строя. Когда же мы закончили проверку, нажали кнопку «СТОН», реактор, вместо того чтобы остановиться, взорвался.
— Насколько опасно то, что в странах СНГ до сих пор используются реакторы чернобыльского типа?
— Их постепенно выводят из эксплуатации. Но что касается Чернобыля, могу смело утверждать, — с 1989 года и по сию пору ЧАЭС остается самой безопасной атомной станцией. От испуга ее доделали, как надо.
— Тогда зачем закрыли?
Обожглись на молоке. Я понимаю напуганного обывателя, который требует закрытия АЭС вообще. Поскольку это немыслимо, власти решили ликвидировать символ опасности, но не ее причины. С точки зрения технической, все просто: нажал кнопку — и все. А отработанное топливо? А 6 тысяч специалистов? А возврат 2 млрд долларов Всемирному банку реконструкции и развития? Но это все мелочи в сравнении с неизбежностью нового витка развития атомной энергетики. Вот тут бы и понять истинные причины катастрофы, чтобы знать, в каком направлении развивать отрасль. А мир не может понять, что нельзя отвергать мирный атом. Наверное, поэтому американцы, французы, англичане, японцы — все скрывают истинные причины аварий на своих АЭС. В этом смысле Чернобыль никого и ничему не научил.
— Когда вы осознали, что произошла катастрофа, которую и сравнивать не с чем?
Как и все — значительно позже. Один пример. Когда после взрыва приехал премьер СССР Рыжков, с ним — секретари ЦК КПСС Лигачев и Щербицкий, им докладывал министр энергетики Щербина: «4-й блок восстановим и сдадим к ноябрю. А 5-й построим к Новому году». Чушь? Ее на стройке выслушивала элита атомной науки СССР, правительственная комиссия, генерал полковник, командующий химическими войсками СССР Стукалов. Думаю, тогда никто не понимал, что произошло.
— Виктор Петрович, когда вы поняли, что главную вину возложат на вас?
— Сразу. Когда меня обвинили в том, что в ночь аварии я был в лесу с любовницей. Суд не смог подвести меня под расстрельную статью, но дал мне и Александру Дятлову, заместителю главного инженера, максимум — десять лет. Начальник смены Борис Рогожкин получил пять лет, начальник реакторного цеха Анатолий Коваленко — три года, инспектор Госатомнадзора Юрий Лаушкин — два. Дятлов, Лаушкин и Коваленко умерли после освобождения. Фомин уехал в Россию, о нем ничего не слышно. Рогожкин работает в Чернобыле.
— А где вы были в момент аварии?
— Дома. Накануне из Киева приехали на выходные дочь с мужем. Лиля была на пятом месяце беременности. Когда, кажется, 27-го, встал вопрос об эвакуации, я отдал ключи от нашего «жигуленка» зятю Андрею, велел забирать дочь, сына-девятиклассника и уезжать. Они не проехали и пяти километров, как под селом Копачи пришлось пропускать многокилометровую колонну автобусов. Они ехали эвакуировать Припять. Потом в Киеве дочь пошла к радиологам. Ее одежда звенела».
— Что с ребенком? Правда, что беременным в те дни принудительно советовали делать аборты?
— Про аборты не знаю. У нас родилась внучка. Я ее, правда, в первый раз увидел почти в пять лет, когда освободился. Долго деда не признавала. Сейчас заканчивает Академию МВД.
— Почему на суде вы отказались от защиты?
— Знал результат заранее.
— Где вы отбывали срок?
— Год под следствием в изоляторе КГБ. Во время суда — в обычном СИЗО. После суда — в Лукьяновской тюрьме под Киевом, потом в колонии общего режима в Луганской области. Уже потом понял, что СИЗО КГБ — это курорт в сравнении с Лукьяновской, Харьковской и Луганской тюрьмами. У ГБ камеры на двух, трех человек. Приходилось часто сидеть одному. Потом уже узнал от зэков, что в одиночку сажают перед расстрелом.
— Правда, что вы сами попросились в 70-местную камеру к уголовникам?
— Не просился. Просто на пересылке была камера на 30 мест, а нас туда натолкали около 70 человек.
— Что это был за сосед по камере, который хотел убить вас?
— Не сосед. Раз во время допроса в комнату вошел человек, думаю, кто-то из спецслужб, и зло так сказал: «Я бы тебя расстрелял». Я — ему: «Расстреливай». Он к кобуре потянулся. Но помедлил и ушел. А соседи... По-разному относились, чаще безразлично. Но некоторые до сих пор шлют поздравления с днем освобождения.
— Осужденные знали, кто вы?
— Я еще не приехал в Луганск, а про меня там уже знали. Привезли в спецмашине, выхожу во двор. Вывалила вся тюрьма. Смотрят, как на зверька. Потом относились как к поп-звезде — с восхищением и завистью.
— Чему завидовали?
— Как чему? Почти «политический». Не за понюшку табака забрили и не за краденый бумажник.
— А кем вы работали на зоне?
— Почти по специальности — в котельной слесарем. Сначала предложили заведовать библиотекой или быть диспетчером — распределять всех по работам. Должность насколько блатная в уголовном мире, настолько и опасная для жизни. Я отказался. Побоялся не за свою шкуру, а молвы. Понимал: в событие попал историческое, все равно под микроскопом изучать будут.
— После освобождения вы вернулись в Чернобыль...
— Мне дали приличную должность — начальник техотдела. Потом приехал как-то на АЭС министр энергетики Украины. Говорит: «Зайдите ко мне». И пригласил на должность замдиректора Ассоциации внешне-экономической деятельности при министерстве. К 70 годам уступил должность более молодому товарищу, сам занялся общественными делами.
— Судимость с вас снята?
— Нет. Приговор выносил Верховный суд Советского Союза. Такой страны нет. Кто же его отменит?..
— У вас не возникает желания обжаловать решение суда? По мнению многих экспертов, включая академика РАН Бориса Дубовского, «…осуждение пятерых сотрудников Чернобыльской АЭС — В.П. Брюханова, Н.М. Фокина, АС. Дятлова, А.П. Коваленко и В.В. Рогожкина... незаконно и необоснованно».
— Не имеет смысла. «Стрелочники» или умерли от лошадиных доз облучения, или, как я, образцово- показательно наказаны. Ворошить прошлое некому. Те, кто тихо загибается от радиации, не в счет. Дело сделано. Точка.
— Вы знаете о том, что в вашу квартиру в Припяти проложен международный туристический маршрут?
— Слышал, Я там был один раз, сразу после заключения. Лучше бы не ходил. Двери выбиты. Мебель вынесли мародеры. Семья, кстати, за вещами не возвращалась. Я уже сидел, когда разрешили забрать скарб. О тряпках не жалел, но от «доаварийной» жизни у меня ни одной фотографии не осталось. А ведь как жили?! Верили, что живем в городе будущего. Помню, бросил клич, чтобы у каждого жителя Припяти был свой розовый куст. И мы из Литвы и Латвии завозили розы. Пятьдесят тысяч кустов. Все прижились...
— Вам мешает слава того самого Брюханова?
— Мне нет. Дочь поменяла фамилию, когда вышла замуж. За сына и внуков, бывает, боюсь, потому что в справедливость не верю. На этом свете ее нет.
— Как полагаете, когда-нибудь мир узнает правду о Чернобыле?
— Истину мы не узнаем не потому, что ее скрывают. Ее не могут понять. По горячим следам, когда все было возможно выяснить, этого не захотели сделать.
Бывший директор ЧАЭС Виктор Брюханов.
Спецкор “МК” встретилась с теми, кого назначили стрелочниками за самую страшную техногенную аварию ХХ века
Масатаки Шимидзу и Виктор Брюханов. У этих имен длинный радиоактивный след. Один - президент компании-оператора аварийной АЭС “Фукусима-1”, другой - бывший директор Чернобыльской атомной электростанции. Национальная ядерная катастрофа и личная трагедия в их жизни случились с разницей в 25 лет. После того как Шимидзу не появлялся на публике в течение несколько недель, поползли слухи о его самоубийстве. Многие уже “похоронили” и Брюханова. После двух инсультов Виктор Петрович живет затворником в отдаленном микрорайоне на окраине Киева. В 1986 году депутат, лауреат и орденоносец был объявлен преступником, получил 10 лет лагерей. Вину за взорвавшийся реактор, гибель 30 человек, причиненный ущерб в два миллиарда рублей переложили исключительно на оперативный персонал и руководство станции. Через что пришлось пройти бывшему директору ЧАЭС Виктору Брюханову и пятерым его подчиненным - в материале специального корреспондента “МК”.
“Жизнь дала трещину - еду на Троещину” - так говорят киевляне об отдаленном жилом массиве на левом берегу Днепра. В этот спальный микрорайон Киева, а также в Харьковский массив и на улицу Правды заселили после аварии работников Чернобыльской атомной электростанции.
Киевляне смотрели на нас косо: мы отобрали у них 3,5 тысячи квартир, - говорит бывший замдиректора ЧАЭС по кадрам Иван Царенко. - Идея назвать улицу Припятской поддержки у местных не нашла…
Родители запрещали детям сидеть за одной партой с “чернобыльскими” ребятишками. И из припятских школьников сформировали отдельные классы. В ходу был анекдот: “Колобок, Колобок, я тебя съем!” - “Не ешь меня, Волк, потому что я не Колобок, а ежик из Чернобыля”. Не смеялись только жители города энергетиков.
Мы эвакуировались с документами из горкома последними. Конечно, успели нахвататься черт знает чего... Когда вечером перед отъездом я помыла голову - вся ванна была усеяна волосами, - говорит жена Ивана Царенко Валентина.
В поликлиниках медицинские карточки “чернобыльцев” стояли на отдельных полках. От приезжих шарахались как от прокаженных. Они сбились в диаспору, образовав отдельную припятскую нацию. И правда о катастрофе у них была своя. В отличие от той, что представил общественности в 1987 году Верховный суд СССР.
Рабочие будни электростанции.
“Это судьба нас догнала”
25 лет прошло, а ночь на 26 апреля до сих пор стоит перед глазами, - говорит Иван Царенко. - ЧАЭС за отчетный год была признана лучшей в системе Минэнерго СССР. Был уже подписан указ о награждении станции, орден Ленина должны были вручить к первомайскому празднику. Для передачи опыта к нам приехали заместители директоров всех ведущих атомных электростанций страны. Вот ведь судьба собрала… А во втором часу ночи рвануло.
Директор Чернобыльской атомной электростанции Виктор Брюханов этот страшный апрельский день спокойно вспоминать не может. Сразу зашкаливает давление. После двух перенесенных инсультов он практически ничего не видит, слова даются ему с трудом. Его глазами и устами стала жена - Валентина Михайловна. О недавнем обследовании мужа она так и говорит: “Нам поставили десять уколов. Мы прошли курс иглоукалывания”. С Виктором Петровичем они одно целое, вместе уже более полувека.
26 апреля 1986 года Виктору позвонил ночью начальник химического цеха: на станции что-то случилось, - говорит медленно, с расстановкой Валентина Брюханова. - Муж пытался связаться с начальником смены, но на четвертом блоке никто не брал трубку. Распорядился всем должностным лицам собраться в бункере, в штабе гражданской обороны. Заскочил в дежурный автобус. От города Припять до станции - два километра. Потом мне признался: “Увидел срезанную взрывом верхнюю часть четвертого блока и сказал вслух: “Это моя тюрьма”.
Знаете, это ведь судьба нас догнала. В 1966 году мы оказались в эпицентре разрушительного землетрясения в Ташкенте. Чудом спаслись. Весь город и окрестности лежали в руинах. Тогда решили: надо уезжать из Узбекистана. И ровно 20 лет спустя после ташкентского землетрясения - день в день, 26 апреля, случилась авария на ЧАЭС. Беда пришла так же, ночью.
“Была б моя власть, я бы тебя расстрелял”
Четвертый энергоблок предполагалось заглушить 24 апреля. При остановке реактора был запланирован эксперимент. Следовало выяснить, хватит ли механической энергии генератора до момента, когда запасной, резервный дизель–генератор выйдет на нужный режим.
Это были обычные регламентные работы, предусмотренные проектом реактора, - говорит Иван Царенко. - За год до этого подобные испытания уже проводились на третьем блоке - перед тем как его выводить в плановый ремонт.
Заказчик эксперимента - “Донтехэнерго”. Ее представитель Геннадий Метлемко заблаговременно прибыл на станцию. Все документы были подписаны и согласованы.
25 апреля в час ночи персонал приступил к снижению мощности реактора. В 14.00, согласно утвержденной программе, была отключена система аварийного охлаждения реактора. И в этот момент диспетчер “Киевэнерго” потребовал задержать отключение четвертого блока. 12 часов реактор работал с отключенной системой аварийного охлаждения. В 23.10 было продолжено снижение мощности. В 1.23 начался эксперимент - оператор нажал кнопку аварийной защиты. Это было предусмотрено ранее на инструктаже и сделано для глушения реактора вместе с началом испытаний по выбегу турбины в штатном, а не аварийном режиме. Но тепловая мощность реактора вдруг скачком начала расти. С интервалом в несколько секунд раздались два взрыва.
Много раз потом работники станции спрашивали ученых: “Как может аварийная защита не глушить, а взрывать реактор?” Ответ мог быть только один: так реактор был сконструирован.
Брюханова обвиняли в том, что в первый день он передал в Киев справку о заниженном уровне радиации…
Надо было найти крайнего, вот его и нашли, - говорит Иван Царенко. - Первые замеры делали работники станции, но все приборы вышли из строя из–за больших доз радиации. У нас был отдел внешней дозиметрии, который возглавлял Корабельников. Он докладывал Брюханову, какая обстановка в Припяти. На основании предоставленных им данных Виктор Петрович и составлял отчеты. Их подписывал инженер по физике, а рядом всегда сидели секретарь парткома станции и заведующий отделом Киевского обкома КПСС.
Брюханов первым заговорил о необходимости эвакуировать население. Председатель Припятского горисполкома и секретарь горкома партии возразили: “Приезжает правительственная комиссия, пусть она и принимает решение”.
Первое, что председатель правительственной комиссии Борис Щербина бросил в лицо Виктору, было: “Была б моя власть, я бы тебя расстрелял”, - вспоминает Валентина Брюханова.
Виктор Брюханов с женой (слева) и внучкой.
“Вы арестованы. Так будет лучше для вас”
Только годы спустя рассекретили протокол заседания Политбюро ЦК КПСС от 3 июля 1986 года с пометкой: “Сов. секретно. Экз. единственный. (Рабочая запись)”. Разговор был откровенный. Выяснилось, что реактор РБМК-1000 обладал рядом конструктивных недостатков. Зам. министра энергетики Шашарин отметил, что “люди не знали, что реактор может разогнаться в такой ситуации. Можно набрать десяток ситуаций, при которых произойдет то же самое, что и в Чернобыле. Особенно это касается первых блоков Ленинградской, Курской и Чернобыльской АЭС”. Академик Александров признался, что “свойство разгона реактора - это ошибка научного руководителя и главного конструктора РБМК”, и попросил освободить его от обязанностей президента Академии наук и дать возможность доработать реактор. Прозвучало, что в 11-й пятилетке на станциях допущены 1042 аварийные остановки энергоблоков, в том числе 381 - на АЭС с реакторами РБМК. Эта информация предназначалась для высшего руководства страны, для внутреннего пользования. Народу через газету “Правда” объявили: “Авария произошла из-за ряда допущенных работниками электростанции грубых нарушений правил эксплуатации реакторных установок”. Советская техника должна была оставаться самой надежной в мире. “Стрелочники-вредители” были найдены. Закрутилась судебная машина. Брюханова вызвали в Москву, на расширенном заседании Политбюро ЦК КПСС исключили из партии. Когда его старая мать в Ташкенте узнала, что старшего сына сняли с должности, у нее остановилось сердце. А 13 августа Виктора Петровича взяли под стражу. Сначала вызвали в Генеральную прокуратуру. После беседы следователь объявил: “Вы арестованы. Так будет лучше для вас”.
Арестовали и мужа, и счет на сберкнижке, куда он положил свои отпускные деньги. А эвакуировали нас в одних платьях, - говорит Валентина Брюханова. - Только в конце августа попала в свою квартиру в Припяти. Первым в дверь вошел дозиметрист. Разрешил взять кое–что из вещей и книги. Каждый том мы протирали тряпкой, смоченной слабым раствором уксусной кислоты. Верили, это может спасти от радиации.
Год, пока длилось следствие, Виктор сидел в следственном изоляторе КГБ один, - говорит Иван Царенко. - В одиночку обычно сажали перед расстрелом. При заключении под стражу выяснилось, что он получил 250 рентген, при санитарной норме для работника станции 5 рентген в год. В первые дни после аварии он сутками не уходил с ЧАЭС, работал в подвале и наверху. Несколько раз поднимался на вертолете с членами правительственной комиссией над взорванным ректоромю Где стоял столб свечения, было более 3,5 тысячи рентген.
Заместитель главного инженера станции по эксплуатации Дятлов, который находился в момент аварии в помещении пульта управления 4-м энергоблоком, с открытыми незаживающими ранами полгода пролежал в 6-й московской больнице. После выписки в санаторном лечении ему отказали. Следствие требовало его ареста. А он за время болезни потерял 15 килограммов, заново учился ходить. Но 4 декабря его переселили в каземат. Не сделали скидку на здоровье и 50–летнему главному инженеру станции Николаю Фомину. В конце 1985 года он врезался в сосну на своем “жигуленке”, сломал позвоночник. После длительного паралича с подорванной психикой вышел на работу, за месяц до чернобыльского взрыва. В камере СИЗО он разбил очки и стеклами пытался вскрыть себе вены.
“Открытый” суд в закрытой зоне
Суд проходил в Доме культуры в Чернобыле. Здание спешно отремонтировали, на окна повесили решетки.
- “Открытый суд в закрытой зоне” - так было сказано в прессе, - вспоминает президент Союза “Чернобыль Украины” Юрий Андреев. - Попасть внутрь можно было только по спецпропускам. Журналисты были допущены дважды: чтобы услышать в первый день обвинительное заключение и в последний - приговор. За 18 дней выступило 40 свидетелей, 9 потерпевших и 2 пострадавших. Подробности и обстоятельства аварии обсуждались на рабочих заседаниях. На скамейке подсудимых находились: директор станции Брюханов, главный инженер Фомин, его заместитель Дятлов, начальник реакторного цеха Коваленко, начальник смены станции Рогожкин и инспектор Госатомэнергонадзора Лаушкин.
Их судили по статье 220 УК УССР - за неправильную эксплуатацию взрывоопасных предприятий. Но атомные электростанции ни по одной инструкции не относились к взрывоопасным объектам, - говорит Иван Царенко. - Это сделала судебно-техническая экспертная комиссия задним числом.
Было ясно: суд решит так, как уже решили наверху. Брюханова, Фомина и Дятлова приговорили к 10 годам лишения свободы. Рогожкину дали 5 лет лагерей, Коваленко - 3, Лаушкину - 2. Приговор обжалованию не подлежал. Материалы дела и сведения об аварии засекретили.
Начальника смены блока Сашу Акимова, оператора реактора Леню Топтунова и начальника смены реакторного цеха Валеру Перевозченко тоже бы посадили. Но они умерли, - говорит Юрий Андреев. - Их женам и детям не преминули напомнить: ваши мужья и отцы - преступники. Каждому пришла по почте бумага из прокуратуры: “Уголовное преследование прекращено на основании статьи 6 п. 8 Уголовно-процессуального кодекса УССР 28 ноября 1986 г.”. Смерть спасла ребят от позора.
Для Брюханова приговор в 10 лет стал шоком, - говорит Иван Царенко. - Он по натуре очень сдержанный. Все переживал в себе.
Позже признавался родным: “Если бы для меня нашли расстрельную статью - расстреляли бы не задумываясь”. В ночь после приговора бывшего директора ЧАЭС ни на минуту не оставляли одного. Около узкой шконки охранник поставил стул и не спускал глаз с арестанта. Даже в туалет он ходил под наблюдением. В изоляторе опасались, что Брюханов наложит на себя руки.
Старшая наша дочь, Лиля, была кормящей матерью. Четыре месяца спустя после катастрофы она родила Катю. Год, что шло следствие, мы Лилю оберегали, не говорили, что папа в следственном изоляторе. Она только знала, что ему нельзя звонить, - делится с нами Валентина Брюханова. - А тут наконец 31 июля, в виде исключения, нам дали свидание с Виктором.
Можно было присутствовать только двум взрослым и одному несовершеннолетнему. Лиля, приехавшая из Херсона, сказала: “Я обязательно пойду”. И сын, и я тоже очень хотели увидеть Виктора. И тут вдруг наш младший, Олег, закричал: “Мне только 2 августа исполнится 18, я еще ребенок”. Как мы прыгали от радости, что он тоже пойдет! Пришли, сели к стеклу - перегородке. Витя год не видел детей и все просил: “Олег, встань!” А сын вымахал в десятом, выпускном классе, изменился сильно. Потом говорил: “Лиля, встань, Валя, встань…” Смотрел на нас во все глаза и смахивал слезы с лица. Я вообще не могла вымолвить ни слова, боялась разрыдаться. На следующий день, 1 августа, сын пошел сдавать экзамен по математике в институте - и, конечно, ничего не написал. Было очень тяжело. Спасибо главному инженеру Николаю Штейнбергу, который помог вернуться работать на ЧАЭС. Смена после аварии работала 15 дней, затем 15 дней отдыхала. Я попросила разрешить мне работать без выходных. Начало скакать давление, плохо было и физически, и морально. Помню, пришла к врачам, они тогда на теплоходах базировались. И вот одна, доктор Гурник, встряхнула меня за плечо: “А ну–ка, возьми себя в руки! У тебя семья”.
К нам ведь относились по-разному. Были те, кто неприязненно шипел вслед, но многие сочувствовали. Я очень благодарна одной простой женщине из Припяти. Однажды, когда я шла с остановки автобуса и ревела, она подошла ко мне, обняла и сказала: “Валюша, что ж ты плачешь? Виктор ведь живой, а это главное! Посмотри, сколько могил осталось после Чернобыля”.
9 октября мы получили квартиру на Троещине. Киевляне считали этот район выселками, а мне он понравился, я большой город не очень люблю. Вставала с зарей, с ранней весны до осени ходила на реку, вода мне силы давала.
Замер радиации в чернобыльской зоне.
Каждому свой срок велик
А Виктор Брюханов и еще пятеро работников ЧАЭС пошли по пересылкам. Были камеры на 30 мест, куда пихали по 70 человек. Лукьяновская, Харьковская, Луганская тюрьмы… Рубашка с биркой, головной убор с “романтическим” названием “пидерка”. И до твоих бед никому нет дела - каждому свой срок велик. Но даже за решеткой были свои радости. Впервые за год они увидели зеленые деревья, воробьев.
Информация об этапировании бывшего директора Чернобыльской АЭС долетала вперед Брюханова. Поглазеть на “главного виновника катастрофы” на плац вываливала вся зона.
Приспособился жить и на зоне, - говорит Валентина Михайловна. - Виктор был человеком неприхотливым. Он вырос в многодетной семье. Учась в институте, по 18 часов мог стоять у чертежной доски. Когда кто–то “горел” , бежал к Виктору. Он многим делал и дипломы, и курсовые. Ему и в голову не могло прийти просить за это деньги. Вот и в колонии многим помогал.
Чтобы не свихнуться, Виктор Петрович начал за решеткой изучать английский язык. Вскоре читал классиков в подлиннике. От “блатной” и опасной должности главного диспетчера, что распределял зэков по работам, отказался. Работал в котельной слесарем, занимался разработкой документации по реконструкции котельной.
Жили тем, что в письмах вспоминали самые счастливые годы жизни. Мы ведь познакомились с Виктором в Ангрене, где оба работали на ГРЭС. Помню, в журнале увидела фамилию Брюханов - еще подумала, какая дурацкая фамилия. Не дай бог… И сама вскоре стала Брюхановой.Машины, которые шли с гор, привозили охапки диких тюльпанов. Виктор заставлял цветами все подоконники.Слушали соловьев в орешниках. Потом, уже в Припяти, как–то купались 9 апреля и вдруг видим: из воды выплывают два лося, идут по песку, отряхиваются.
Тюрьма не смогла перечеркнуть прошлого. Следователь еще после суда обмолвился: “Вы теперь в любой момент можете расторгнуть брак”. Валентина Михайловна тогда едва сдержалась, чтобы не нагрубить в ответ. Ей было 48 лет, Виктору - 52. Когда сын Олег женился, Брюханова отпустили на месяц домой. К тому времени он уже отбывал наказание не на общей зоне, а в колонии–поселении в Умани.
Виктор ходил молча по киевской квартире, кругом все было для него новое. Вечером нагрянули друзья и коллеги. Откуда только не приехали. Глядя на исхудавшего Витю, заходили на кухню, где мы с дочкой резали салаты, начинали плакать. Я шипела: “Ну–ка, уберите все слезы, чтобы он не видел. Ему нужна поддержка, а не жалость”.
Сыграли свадьбу. Наша дочь вышла замуж за сына Брюханова, - говорит Иван Царенко. - Мы стали сватами. Потом я Виктора Петровича на своей машине уже каждые выходные привозил домой. Мы заезжали в отделение милиции, ставили отметку: прибыл, потом - выбыл. Все это было очень неприятно. Но везде к Брюханову относились с уважением. Он “на химии” работал диспетчером на строительстве, ценился как знающий инженер. Никто не считал его преступником.
“С вещами на выход!”
Окончательное: “С вещами на выход!” - прозвучало для Виктора Брюханова в сентябре 91-го. Освободился досрочно. Так же отбыли половину срока и остальные пять обвиняемых по “чернобыльскому делу”. Борис Рогожкин уехал в Нижний Новгород. У Николая Фомина в 1988 году, после двух лет содержания под стражей, развился реактивный психоз. Его отправили в Рыбинскую психоневрологическую лечебницу для заключенных ЮН 83/14. Потом, по настоянию родственников, перевели из тюремной больницы в гражданскую психиатрическую клинику в Тверскую область. Одно время он работал на Калининской АЭС. Врачи лишь на время облегчают ему страдания.
Брюханов после освобождения сразу поехал в Чернобыль. Встретили на станции его очень тепло, назначили начальником техотдела.
А когда Виктору Петровичу стукнуло 60 лет, министр энергетики Украины Макухин пригласил его на должность заместителя начальника объединения “Интерэнерго”. Брюханов занимался договорами на поставку электроэнергии за границу, побывал в командировках в Венгрии, Японии, Германии. Работал до 72 лет, и только когда зрение упало, вышел на пенсию.
27 октября 1997 года в Славутиче отмечали 20 лет со дня пуска ЧАЭС. Нас тоже пригласили, - рассказывает Валентина Михайловна. - Когда Виктора вызвали на трибуну, зал весь поднялся, хлопали так, что у меня заложило уши.
А что мы с Брюхановым сейчас имеем? - вопрошает Иван Царенко. - Удостоверение ликвидаторов первой категории, инвалидность. Дают 332 гривны на усиленное питание. По закону нам должны платить восемь минимальных пенсий. Но закон не работает. Должны давать бесплатные лекарства. Но не дают. Обиды у Виктора Петровича не осталось, он говорит: “Чернобыль - это мой крест на всю жизнь”.
Троих из бывших сидельцев уже нет в живых. Дятлов ушел из жизни в 64 года от сердечной недостаточности. Коваленко умер от рака. Та же неизлечимая болезнь подкосила и Лаушкина. На свободе он не прожил и года. “Юра не успел получить прописку в Киеве - его не хотели хоронить на местном кладбище, - рассказывает Юрий Андреев. - Пока не вмешалась организация ветеранов Чернобыльской атомной станции, его тело больше недели лежало в квартире”.
В 1991 году вновь собравшаяся комиссия Госатомнадзора СССР пришла к заключению, что Чернобыльская авария приобрела катастрофические масштабы вследствие неудовлетворительной конструкции реактора. Не нашли подтверждения и многие из обвинений, которые были ранее выдвинуты в адрес персонала станции.
Вы верите, что Виктора Брюханова и пятерых работников станции реабилитируют?
Суд–то был союзный. Кто этим будет сейчас заниматься? - говорит Валентина Михайловна. - Сил уже нет, жизнь прожита. У Виктора два инсульта было, левая сторона отказывает. Мы осенью проходили лечение. Мужу уколы делали вокруг глаз, 10 ампул - 1000 гривен. Он очень страдает, что не может читать и разгадывать любимые кроссворды. Телевизор только слушает, а видит одни контуры. Нужна операция по восстановлению сетчатки. Но ее делают только в четырех странах мира. Кому мы сейчас нужны?..
Киев-Москва