Директор чернобыльской аэс. Сми авария чернобыль: интервью с виктором брюхановым, бывшим директором чаэс

Виктор Брюханов: «Из партии меня исключили прямо на заседании Политбюро ЦК КПСС»
Владимир ШУНЕВИЧ, «ФАКТЫ»
07.07.2012

Ровно 25 лет назад, 7 июля 1987 года, в Чернобыле начался суд над руководителями Чернобыльской атомной электростанции, которых обвинили в нарушении правил эксплуатации взрывоопасного объекта, что привело к одной из крупнейших катастроф ХХ века
В первую ночь Чернобыльской аварии 26 апреля 1986 года от взрыва четвертого реактора погибли два человека. До конца года от острой лучевой болезни умерли 28 пожарных и работников станции. За прошедшие четверть века от катастрофы пострадало почти девять миллионов человек, треть из них - граждане Украины, в том числе около 400 тысяч детей. Печальный счет до сих пор растет.

Чернобыльская авария поделила жизнь многих людей, эвакуированных с зараженных радиацией территорий, на два периода, которые они сами называют «до войны» и «после войны».

«Чернобыль - наша общая вина!» - сказал на заседании Политбюро ЦК КПСС председатель Совмина Николай Рыжков»

Главными виновниками аварии правоохранительные органы, руководимые чиновниками из ЦК КПСС, назвали эксплуатационников - руководство и персонал станции. Заявления специалистов о конструктивных недостатках норовистого реактора РБМК во внимание приняты не были.

Директора станции Виктора Брюханова, главного инженера Николая Фомина и его заместителя Анатолия Дятлова осудили на 10 лет. Начальник реакторного цеха Алексей Коваленко получил три года, начальник смены станции Борис Рогожкин - пять лет, а инспектор Госатомэнергонадзора Анатолий Лаушкин - два года лишения свободы. Уголовные дела против начальника смены четвертого блока Александра Акимова и старшего инженера по управлению реактором Леонида Топтунова были прекращены в связи с их смертью вскоре после аварии. Большинства из тех, кто дожил до суда, уже нет в живых.
В Киеве живет 76-летний Виктор Петрович Брюханов. Он отсидел в тюрьме пять лет. Был досрочно освобожден из-за острой лучевой болезни. И сейчас очень болен, говорит с трудом, а телевизор только слушает - значительно ухудшилось зрение. Но «ФАКТАМ» согласился рассказать некоторые подробности тех событий.

Суд проходил в бывшем райцентре Чернобыль, - вспоминает бывший директор атомной электростанции. - Согласно действовавшему в те времена законодательству дело должно было рассматриваться близко к месту совершения преступления.

Дело рассматривали 18 рабочих дней. Заседания начинались в 11 часов утра (чтобы многие его участники успели приехать к началу из Киева) и заканчивались в 19 часов. Всего было допрошены 40 свидетелей и с десяток потерпевших.

- Виктор Петрович, еще до суда, в июне 1986-го, вас вызвали в Москву, на заседание Политбюро ЦК КПСС…

Заседание длилось восемь часов без перерыва на обед. Председатель Совета министров СССР Николай Рыжков сказал: «Мы все вместе шли к этой аварии, в ней - наша общая вина…» А член Политбюро, секретарь ЦК КПСС Егор Лигачев начал возмущаться, что строительство ЧАЭС было развернуто под Киевом якобы без ведома Политбюро. Совершеннейшая неправда! Ни один такой объект не строился без ведома Политбюро. Третьим выступал я. Михаил Горбачев спросил, слышал ли я об аварии на американской АЭС «Тримайл Айленд». Я ответил, что да. Больше генсек ничего не спрашивал. Министру энергетики вынесли выговор, председателя Госкомитета по надзору за атомной энергетикой сняли с работы. Меня исключили из партии. Об этом сообщили в телевизионной программе «Время». В Ташкенте с моим младшим братом жила наша старенькая мама. Брат запретил ей смотреть телевизор. Но соседки проболтались, что Витяньку исключили из партии и сняли с должности. У мамы не выдержало сердце - разорвалось.

- Вашу жену Валентину Михайловну эвакуировали вместе с другими жителями Припяти.

Да, недели две я не знал, где супруга находится. А она вернулась из эвакуации на станцию, стала проситься на работу. Тогда многие наши вернулись. Но устраивать их было уже некуда. Говорю Вале: «Если возьму тебя, придется устраивать и жен других сотрудников». И она, бедная, уехала в Щелкино, на строительство Крымской АЭС. Лишь позже, когда меня уже арестовали, ее снова взяли на родную ЧАЭС.

«Никогда не соглашусь со словом «эксперимент» даже в кавычках. Никакого эксперимента не было»

Даже среди специалистов причины аварии назывались разные: высокопоставленный работник ЦК КПСС по телефону приказывал провести проверку, сколько электричества для внутренних потребностей станции могут выработать вращающаяся по инерции турбина и ротор отключенного от сети генератора. А диспетчер «Киевэнерго» требовал, в свою очередь, повысить мощность генератора, поскольку в сети падала частота…
- Да не могло такого быть! Это технический нонсенс. Никто не мог давать такую команду и тем более выполнять ее. Мы же не самоубийцы. Авторы разных версий причин аварии, а их уже существует 110 (!), видимо, пользуются тем фактом, что сменные журналы, в которых фиксировались все поступающие на блок команды и действия персонала, исчезли сразу после аварии.

А поднимать мощность останавливаемого на ремонт блока (это я о диспетчере энергосети) - нет-нет-нет! Он мог перенести на сутки-другие день остановки. И вывод четвертого блока действительно был перенесен на сутки. Возможно, именно этот факт превратно истолковали.

- Так что же за «эксперимент» проводился на четвертом блоке?

Я никогда не соглашусь со словом «эксперимент» даже в кавычках. Никакого эксперимента не было! Проводилась обычная плановая работа, предусмотренная регламентом. На любой станции - то ли атомной, то ли тепловой, когда блок выводится в ремонт, проверяют работу всех систем… В том числе и систем защиты - чтобы определить, что ремонтировать.

В ту ночь перед специалистами стояла задача выяснить: как, сколько времени и в каком количестве будет вырабатываться электроэнергия для главных циркуляционных насосов, подающих воду для охлаждения реактора, когда будет отключен турбогенератор за счет выбега, то есть остаточного вращения по инерции его ротора. Понимаете? Допустим, возникла необходимость выключить турбогенератор, вырабатывающий ток для потребностей народного хозяйства и для внутренних потребностей станции (работы оборудования и, в частности, подачи воды для охлаждения реактора). Реактор ведь надо охлаждать!
Такие регламентные работы предусматривались проектом реактора. И они за год до этого были успешно проведены на третьем блоке - перед тем как выводить его в плановый ремонт.

- А на других станциях с аналогичными реакторами - Ленинградской, Курской, Игналинской?

Не знаю, эти станции более старые. Их системы могли отличаться от наших. И вполне возможно, что в их проектах подобные испытания просто не были заложены. А это уже издержки пресловутой закрытости нашей отрасли, когда засекречивалось буквально все. О каких-то технических новшествах мы зачастую узнавали только благодаря личному знакомству с руководителями и специалистами.

- Но следствие и суд должны были знать об этом!

Зачем? Чтобы дело развалилось? Многие коллеги мне сочувствовали, считали и считают, что виноваты были не мы, эксплуатационники, а несовершенство техники. Аргументы тех, кто нас обвинял, не выдерживали критики. Поэтому в день последнего заседания партийные власти организовали какое-то совещание, на которое в обязательном порядке вызвали весь руководящий состав и ведущих специалистов станции, чтобы те, кто мог выступить в нашу защиту, не попали на суд и не мешали вершить расправу.

«После того как Виктора осудили, следователь сказал мне, что я могу с ним развестись»
- На ваш взгляд, какая же все-таки причина аварии?

Многие склоняются к тому, что виноваты недостатки реактора. Когда я, уже находясь в заключении, знакомился с делом, обнаружил в нем копию письма одного сотрудника Института атомной энергии имени Курчатова Михаилу Горбачеву. Ученый жаловался генсеку на академика Александрова, к которому он дважды письменно обращался по поводу того, что реактор РБМК несовершенен, его нельзя эксплуатировать. Академик все эти обращения проигнорировал.

- На станцию приезжали академики Велихов, Легасов. Вы с ними говорили?

Нет, меня к ним не допустили. Очень правильно сказал недавно бывший министр энергетики Украины Виталий Скляров: надо потребовать от МАГАТЭ, чтобы дало наконец официальное заключение о действительных причинах аварии.

- Как относились к вам коллеги, бывшие подчиненные после того, как вас сняли с должности?

Люди отнеслись к нам по-разному, - вступает в разговор жена Виктора Петровича Валентина Михайловна. - Когда взорвался реактор, телефон у нас дома не умолкал. Муж уехал на станцию. Я была дома с детьми. И тут начали звонить сотрудники, знакомые: «Вы дома?» И так - до эвакуации. Многих интересовало, не уехала ли… Ведь потом о нас всякую грязь писали. Особенно Владимир Яворивский постарался.
Но многие сочувствовали. Помню, после суда, когда Витю увели, стою, плачу. А одна женщина подходит, обнимает: «Валюша, миленькая, но он ведь у тебя жив. Это главное!»

- Вы были красивой цветущей женщиной. И вдруг мужа осуждают на десять лет. К вам никто не сватался?

Мне было тогда 48. Следователь сказал: «Вы теперь в любой момент можете расторгнуть брак». А я ему: «Нет, я дождусь его! Вы мне лучше скажите, как деньги получить со сберкнижки». На все ведь наложили арест, а у меня не было ни копейки. Нас эвакуировали в одних платьицах.

Когда Виктор сидел, я вернулась на ЧАЭС. Спасибо, главный инженер Николай Штейнберг и другие ребята помогли. Я попросила Николая Александровича, чтобы разрешил мне работать без выходных. После аварии у нас на станции смена работала 15 дней, затем 15 дней отдыхала. А я - по целому месяцу. Пока «скорая» не увезла в больницу. Было очень плохо и физически, и морально. Но понимала, что надо жить ради детей и мужа. И выкарабкалась.

Нет, у меня никогда и мысли не было бросить мужа! Еще в дни, когда шел суд, встретила я в Киеве судью, судившего Виктора и его коллег. И он неожиданно сказал: «Вы знаете, впервые встречаю такого подсудимого - выдержанного, спокойного. Хотя чувствуется, что переживает. Настоящий мужик! Но поймите меня правильно…» Что я могла ответить? Хотелось сказать: не судите, да не судимы будете!

Я понимал, что должен нести ответственность за случившееся, - продолжает Виктор Петрович. - Система в нашей стране такая. Но приговор показался мне слишком суровым. Сидел в колонии общего режима в Луганской области пять лет. Работал слесарем котельной. Коллеги, осужденные со мной, тоже отбыли по полсрока. Трое из них - заместитель главного инженера, начальник цеха и инспектор - уже умерли.

- Что помогло вам выжить, не спиться, не сойти с ума? Ведь, кроме всех бед, и с зэками приходилось общаться?

Да, процентов 95 из тех, кого я там видел, трудно считать людьми. Но я держался от них подальше, в их игры не играл, никого не трогал, и меня не трогали. Больше всего мне помогла поддержка семьи и друзей. Знал, что родилась внучка, радовался. Но увидел ее, лишь когда вышел на свободу. Девочке было уже пять лет. Не сразу деда признала. Сейчас она уже офицер милиции.

Мне снова предлагали работать на ЧАЭС. Однако здоровье уже не позволяло каждую неделю ездить туда из Киева. Спасибо, друзья помогли устроиться в компанию «Укринтерэнерго» заместителем генерального директора.

Однажды меня пригласили в Дом офицеров в Киеве на торжественное собрание, посвященное 25-летию атомной энергетики. Вдруг вызывают на сцену что-то там вручать. И тут весь зал встал и начал аплодировать. Я был поражен и едва сдержал слезы. То же было потом и на ЧАЭС.

- Вы тогда побывали и в Припяти?

Да лучше бы не ездил. Город, который сам строил, никому больше не нужен. Квартира разграблена, дверь вырвана с мясом. Даже старых фотографий на память не осталось.

…Фотографироваться для газеты Виктор Петрович категорически отказался: «Я уже нефотогеничен. А лучшие наши фото пропали в Припяти…»

Во второй части специального проекта, посвященного 30-й годовщине аварии на Чернобльской атомной электростанции, Радио Свобода рассказывает о ходерасследования причин катастрофы, об обвинениях, выдвинутых в адрес операторов, управлявщих реактором в роковую ночь и о действительном виновнике взрыва.

В конце августа 1986 года в Вене прошла конференция МАГАТЭ, на которую советская делегация привезла официальный доклад о причинах аварии на ЧАЭС, ее последствиях и их ликвидации. Представленный главой делегации Валерием Легасовым советский доклад лег в основу доклада INSAG-1 Международной консультативной группы по ядерной безопасности (INSAG). Оба документа возложили почти всю вину за случившееся на персонал ЧАЭС.

Ключевой вывод был сформулирован так: "Первопричиной аварии явилось крайне маловероятное сочетание нарушений порядка и режима эксплуатации. Катастрофические размеры авария приобрела в связи с тем, что реактор был приведен персоналом в такое нерегламентное состояние, в котором существенно усилилось влияние положительного коэффициента реактивности на рост мощности".

Это означает, что чем больше пара оказывается в активной зоне, тем выше скорость развития цепной реакции, более того, реактор может перейти в режим, когда его мощность начнет расти самопроизвольно. Ясно, что такого рода взаимосвязь критически опасна: атомный реактор ни в коем случае не должен неконтролируемо разогревать сам себя, иначе взрыв – это лишь вопрос времени. Этот опасный эффект заложен в конструкции реактора РБМК – и это тоже признано в докладе, но с оговоркой: опасным он становится только из-за фатальных ошибок операторов. Это можно сравнить с утверждением, что самолет, конечно, может упасть, если уж экипаж недозаправил топливо, открыл на высоте все люки, остановил двигатели, а затем направил машину прямо в землю.

Ни в одном нашем документе, ни в одном нашем учебнике не сказано, что наши реакторы могут взрываться

Через год уже в зале суда выяснится, что об этом опасном эффекте операторы станции попросту не знали. Показательный процесс начался в июле 1987-го, в специально отремонтированном для этого доме культуры города Чернобыля. Подсудимыми были шесть человек: директор станции Брюханов, главный инженер Фомин, начальник реакторного цеха номер 2 Коваленко, инспектор Госатомнадзора Лаушкин, начальник смены станции Рогожкин и Анатолий Дятлов. Судебное заседание продолжалось 18 дней, всем подсудимым были вынесены обвинительные приговоры. Директор Брюханов, главный инженер Фомин и его заместитель Дятлов получили по 10 лет лишения свободы, Рогожкин, Коваленко и Лаушкин были осуждены на меньшие сроки. Можно сказать, что судейская коллегия вынесла и один оправдательный приговор – реактору РБМК-1000.

Вот несколько цитат из выступлений обвиняемых и свидетелей на процессе.

Коваленко: "Ни в одном нашем документе, ни в одном нашем учебнике не сказано, что наши реакторы могут взрываться".

Рогожкин: "Я 34 года проработал на уран-графитовых реакторах, но ни разу, нигде не было отмечено, что они взрываются. Я об этом узнал только в прокуратуре".

Дик, начальник смены станции: "Мы по физике реактора совершенно не знали об опасностях работы реактора на малой мощности… РБМК был спроектирован с отступлением от норм ядерной безопасности, паровой эффект положительный. Это привело к разгону реактора. Такого быть не должно по всем учебникам физики".

Казачков, бывший начальник смены 4-го энергоблока ЧАЭС: "Даже при соблюдении регламента могло взорваться. Там положительный паровой эффект. [...] Я считаю, что реактор такого типа рано или поздно должен был взорваться. [...] На Смоленской, Курской, может быть, на Ленинградской АЭС (где также использовались реакторы РБМК-1000. – РС) из-за высокого парового коэффициента реактивности и отсутствия ограничений была постоянная опасность взрыва".

Впрочем, вызванные в суд официальные эксперты возражали. Один из них, по фамилии Полушкин, заявил: "Такой реактор можно эксплуатировать и безопасно. Надо только правильно эксплуатировать". Полушкин, приглашенный как независимый специалист, на самом деле был одним из создателей реакторов серии РБМК.

До официального признания: в катастрофе виноваты не столько люди, сколько несовершенство конструкции реактора, – пройдет еще 6 лет. На вторую годовщину катастрофы академик Легасов, представивший обвинения в адрес персонала на конференции МАГАТЭ, был найден повесившимся в своей московской квартире. Новые выводы были сделаны в докладе Комиссии госкомитета СССР по надзору за безопасным ведением работ в промышленности и атомной энергетике, опубликованном в 1991 году. Еще два года спустя их выводы подтвердил и уточнил доклад консультативной группы МАГАТЭ INSAG-7. "В связи с нынешним восприятием событий существует необходимость сместить акцент таким образом, чтобы он в большей степени [чем действий персонала] касался недостатков средств безопасности конструкции, о которых говорилось в INSAG-1, а также признать проблемы, обусловленные структурой, в рамках которой осуществлялась эксплуатация станции", – утверждает этот документ.

Серьезных конструктивных проблем у РБМК было две. Об одной – положительной паровой реактивности – мы уже знаем. Вторая – концевой эффект поглощающих стержней. Когда они опускаются в активную зону, то должны быстро останавливать ядерную реакцию. Но в случае реактора РБМК-1000 они были сконструированы так, что в первые несколько секунд погружения не просто не тормозили реактор, а наоборот, немного увеличивали в нем реактивность.

В 1990 году в журнале "Огонек" было напечатано интервью академика Анатолия Александрова, директора Института атомной энергии, президента АН СССР и главного вдохновителя советской атомной энергетики. Отвечая на вопрос корреспондента, Александров сказал: "Поймите, недостатки у реактора есть. [...] Дело не в конструкции. Ведете вы машину, поворачиваете руль не в ту сторону – авария! Мотор виноват? Или конструктор машины? Каждый ответит: “Виноват неквалифицированный водитель”. Дятлов в своих воспоминаниях заочно отвечает на это заявление в эмоциональном тоне: "Ведете вы машину, жмете на тормоз. Вместо торможения машина разгоняется. Авария! Шофер виноват? А может, все-таки конструктор, гражданин академик?"

Ведете вы машину, жмете на тормоз. Вместо торможения машина разгоняется. Авария! Шофер виноват? А может, все-таки конструктор, гражданин академик?

Так что же на самом деле произошло с реактором в ту ночь? По достаточно устоявшемуся на сегодняшний день консенсусу, ситуация развивалась так. Отключение системы аварийного охлаждения днем 25 апреля полностью соответствовало программе испытаний и не сыграло роли в дальнейших событиях. А вот снижение мощности с 720 до 500 МВт в первые полчаса 26 апреля выходило за рамки предполагаемого режима. Впрочем, никакие нормативные документы не запрещали работу при таких условиях, и Анатолий Дятлов, как заместитель главного инженера станции, имел право самостоятельно принять решение о новом режиме. Провал мощности до 30 МВт при переходе на ручной режим, по-видимому, действительно ошибка Леонида Топтунова, но ошибка вполне распространенная, как объясняли свидетели на судебном процессе, провал, больший или меньший, допустил бы любой оператор.

А вот в следующий момент персонал принял решение, из-за которого, судя по всему, действительно должен нести часть ответственности за аварию. Вместо того чтобы заглушить реактор, чего, по некоторым свидетельствам, требовали Акимов и Топтунов, его стали разгонять, вынимая поглощающие стержни из активной зоны. Дятлов хотел провести испытания именно в этот день, и провести успешно. Формально регламент не требовал остановки реактора при малой мощности, но с физической точки зрения именно в этот момент он стал работать нестабильно. Во-первых, чем меньше стержней остается в активной зоне, тем сложнее управлять происходящими в нем процессами. Примерно так же, как менее управляемым становится автомобиль при выжатом сцеплении. Во-вторых, в реакторной зоне начали происходить опасные физические процессы: распределение плотности нейтронного потока стало неравномерным, в центральной части реакторной шахты началось так называемое отравление – выделение газов, сильно поглощающих нейтроны. Несовершенные датчики не давали персоналу полной картины происходящего, а главное, никто из операторов не предполагал, что реактор оказался в аварийном режиме.

Как опасен большой самолет, летящий на малой высоте, так опасен и реактор РБМК на малой мощности, на этом уровне он плохо контролируется и управляется

Заместитель главного инженера ЧАЭС по науке и ядерной безопасности Николай Карпан объяснил это на суде так: "Как опасен большой самолет, летящий на малой высоте, так опасен и реактор РБМК на малой мощности, на этом уровне он плохо контролируется и управляется. Работа реактора на малых мощностях была недостаточно изучена. Думаю, что у персонала четкого представления об опасности не было". Мощность удалось довести до 200 МВт и стабилизировать, но сам реактор превратился в мину замедленного действия.

Аварийные сигналы, предупреждавшие о проблемах в барабанах-сепараторах, на самом деле свидетельствовали о том, что реактор близок к режиму, в котором положительный коэффициент паровой реактивности может привести к неконтролируемому росту мощности реактора. Именно это произошло с началом испытаний: мощность стала сначала медленно, а потом все быстрее расти.

Только в этот момент Дятлов, Акимов и Топтунов наконец осознали, что машина потеряла управление. И нажали на тормоз – кнопку аварийной защиты АЗ-5, сбрасывающую в активную зону сразу все поглощающие стержни. Казалось, что это гарантированно заглушит реактор в любой ситуации, при любом режиме работы. Но из-за концевого эффекта, о котором не знал на станции, по-видимому, ни один человек, "тормоз" в первые секунды сработал как "газ" – и этот небольшой дополнительный скачок мощности оказался критическим.

Примечательно, что о концевом эффекте поглощающих стержней некоторым советским инженерам было известно еще за несколько лет до аварии. Он был обнаружен при проведении пусков 1-го блока Игналинской АЭС в Литве и 4-го блока Чернобыльской АЭС еще в 1983 году. Научный руководитель проекта РБМК-1000 указывал тогда, что "при снижении мощности реактора до 50% (например, при отключении одной турбины) запас реактивности уменьшается за счет отравления и возникают перекосы высотного поля. [...] Срабатывание A3 в этом случае может привести к выделению положительной реактивности. Видимо, более тщательный анализ позволит выявить и другие опасные ситуации". Были даны рекомендации об устранении опасного концевого эффекта, но за два с половиной года, прошедших до аварии на ЧАЭС, они не только не были воплощены на действующих в стране реакторах РБМК, но даже и сама проблема не стала известна работающему на них персоналу.

В докладе INSAG-7 также упоминается относительно незначительная, хотя и приведшая к радиоактивным выбросам авария, произошедшая на реакторе типа РБМК 1-го блока Ленинградской АЭС 20 ноября 1975 года. Ее причиной стала вторая фундаментальная проблема проекта РБМК-1000 – разогревание реактором самого себя из-за положительного коэффициента паровой эффективности. Специальная комиссия сделала соответствующее заключение, отраслевой НИИ дал рекомендации, но фактически, как сказано в отчете INSAG-7, "уроки свелись главным образом лишь к весьма ограниченным изменениям конструкции или усовершенствованиям практики эксплуатации. Ввиду отсутствия связи и обмена информацией [...] персоналу Чернобыльской АЭС не было известно о характере и причинах аварии на 1-м блоке Ленинградской АЭС".

Генеральный директор МАГАТЭ Ганс Бликс на конференции "Медицинские аспекты Чернобыльской аварии" в СССР

Пожалуй, главные слова доклада консультационной группы МАГАТЭ INSAG-7 касаются не технических недостатков проекта РБМК-1000 и не действий операторов в роковую ночь 26 апреля 1986 года, а общих структурных и даже "культурных" проблем в советской атомной энергетике, присущих, как представляется, и советской промышленности вообще: "Можно сказать, что авария явилась следствием низкой культуры безопасности не только на Чернобыльской АЭС, но и во всех советских проектных, эксплуатирующих и регулирующих организациях атомной энергетики, существовавших в то время. Культура безопасности [...] требует полной приверженности делу обеспечения безопасности, которая на атомных электростанциях формируется главным образом отношением к этому руководителей организаций, участвующих в их проектировании и эксплуатации".

Сергей Мирный , участвовавший в ликвидации последствий Чернобыльской аварии в должности командира взвода радиационной разведки, говорит, что в абсолютной безопасности мирного атома до катастрофы были уверены практически все – от специалистов до простых людей. "На момент взрыва я был физхимик по образованию, моя военная специальность была командир взвода радиационной, химической и бактериологической защиты, я был приписан к единственному полку химзащиты Киевского военного округа, это был единственный такой полк на территорию в две трети Украины, – рассказывает Мирный. – Я знал, что в Чернобыле произошла авария на ЧАЭС, прошла короткая информация, но об этом говорили как об обычном аварийном инциденте в промышленности. Через три дня меня начали искать, вызванивать из военкомата в совершенно неурочное время перед праздником, звонили и домой, и на работу. Я был изумлен: я не связал эти два факта – что произошла авария на Чернобыльской АЭС и что мне по телефону трезвонят. И первой догадалась моя мать, она сказала: “Сережа, а может быть, это связано с аварией на АЭС?” И мы с отцом ее дружно затюкали, ну, типа “что ты понимаешь, это совершенно безопасно”.

Возможно, авария на Чернобыльской АЭС даже в большей степени, чем начало моей перестройки, явилась реальной причиной распада Советского Союза

Справедливости ради стоит отметить, что крупные аварии на атомных электростанциях случались не только в Советском Союзе – и как до, так и после катастрофы на ЧАЭС (например, авария на станции "Три-Майл-Айленд" в США в 1979 году или авария на АЭС "Фукусима-1" в Японии в 2011 году). Фундаментальные факторы Чернобыльской трагедии – низкая культура безопасности, использование несовершенных установок из соображений экономической выгоды и государственного престижа, а главное, вера в то, что человек окончательно обуздал выпущенные им на волю титанические природные силы. Вряд ли их можно назвать специфичными для СССР, они вполне универсальны. Но Чернобыльская катастрофа и по масштабам радиоактивного загрязнения, и по социально-политическим последствиям на порядки превзошла не только другие ядерные происшествия, но и любые антропогенные аварии. Накануне 20-й годовщины Чернобыльской аварии Михаил Горбачев писал : "Возможно, авария на Чернобыльской АЭС, которая произошла в этот месяц 20 лет назад, даже в большей степени, чем начало моей "Перестройки", явилась реальной причиной распада Советского Союза пять лет спустя. Действительно, чернобыльская катастрофа была поворотным моментом в истории: была эра до катастрофы и началась совершенно другая эра после нее".

(1935-12-01 ) (83 года)

Брюха́нов Ви́ктор Петро́вич (род. 1 декабря (1935-12-01 ) , Ташкент , СССР) - бывший директор Чернобыльской АЭС .

Биография

После окончания в 1959 году энергетического факультета Ташкентского политехнического института работал на Ангренской ТЭС (Ташкентская область) в должностях дежурный деаэраторной установки, машинист питательных насосов, помощник машиниста турбины, машинист турбины, старший машинист турбинного цеха, начальник смены, начальник турбинного цеха.

В 1966 года приглашен работать на Славянскую ГРЭС (Донецкая область), где проработал до 1970 года в должностях старший мастер, заместитель начальника котельно-турбинного цеха, начальник этого цеха, заместитель главного инженера.

Член КПСС с 1966 года. Делегат XXVII съезда КПСС (1986). В период с 1970 по 1986 год неоднократно избирался членом бюро Киевского областного, Чернобыльского районного и Припятского городского комитетов партии, депутатом Чернобыльского районного и Припятского городского Советов народных депутатов.

С апреля 1970 года по июль 1986 года - директор Чернобыльской АЭС имени В. И. Ленина. После аварии в 1986 году отстранён от должности директора и с июля 1986 года по июль 1987 года - заместитель начальника производственно-технического отдела ЧАЭС.

3 июля 1986 года решением Политбюро ЦК КПСС «за крупные ошибки и недостатки в работе, приведшие к аварии с тяжелыми последствиями» исключен из рядов КПСС.

29 июля 1988 года постановлением судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда СССР приговорён к 10 годам лишения свободы с отбыванием наказания в исправительно-трудовом учреждении общего типа.

С августа 1992 года проживает в Ватутинском (ныне - Деснянском) районе города Киева. С февраля 1992 года работник государственного предприятия «Укринтерэнерго». Участник ликвидации последствий аварии на ЧАЭС (категория 1). Инвалид II группы.

Награды

Лауреат республиканской премии УССР (1978). Награждён: орденом Трудового Красного Знамени (1978), орденом Октябрьской революции (1983), медалями «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения В. И. Ленина» и «Ветеран труда», Почётной грамотой Верховного Совета УССР (1980).

Семья

• Жена - Валентина Михайловна, инженер-энергетик, В 1975-1990 годах - старший инженер производственного отдела ЧАЭС, ныне на пенсии.
  • Сын - Олег (родился в 1969 году), инженер цеха ТАИ ТЭЦ-6, киевлянин.
  • Дочь - Лилия (родилась в 1961 году), врач-педиатр, жительница

«Мы не знали, как работает оборудование от выбега, поэтому в первые секунды я воспринял... появился какой-то нехороший такой звук <...> сам звук я не помню, но помню, как его описывал в первые дни аварии: как если бы "Волга" на полном ходу начала тормозить и юзом бы шла. Такой звук: ду-ду-ду-ду... Переходящий в грохот. Появилась вибрация здания. Да, я подумал, что это нехорошо. Но что это - наверно, ситуация выбега. <...> Затем прозвучал удар. Я из-за того, что был ближе к турбине, посчитал, что вылетела лопатка. <...> Я отскочил, и в это время последовал второй удар. Вот это был очень сильный удар. Посыпалась штукатурка, все здание заходило... свет потух, потом восстановилось аварийное питание. <...>

Все были в шоке. Все с вытянутыми лицами стояли. Я был очень испуган. Полный шок. Такой удар - это землетрясение самое натуральное.

<...> Кровля машзала упала - наверно, на нее что-то обрушилось... вижу в этих дырах небо и звезды, вижу, что под ногами куски крыши и черный битум, такой... пылевой. Думаю - ничего себе... откуда эта чернота? Такая мысль. Это что - на солнце так высох битум, покрытие? Или изоляция так высохла, что в пыль превратилась? Потом я понял. Это был графит.

<...> Прошли возле завала... я показал на это сияние... показал под ноги. Сказал Дятлову: "Это Хиросима". Он долго молчал... шли мы дальше... Потом он сказал: "Такое мне даже в страшном сне не снилось". Он, видимо, был... ну что там говорить... Авария огромных размеров».

Так о событиях ночи 26 апреля 1986 года на Чернобыльской АЭС рассказывал Юрий Трегуб - начальник смены 4-го блока станции. Через год с небольшим, 11 июля 1987 года, он поднимется на свидетельскую трибуну в Доме культуры Чернобыля и даст показания против своего бывшего руководителя - заместителя главного инженера станции Анатолия Дятлова. Дятлов получит 10 лет лишения свободы и станет одним из шести «чернобыльских стрелочников», как нередко называют осужденных по делу о катастрофе руководителей и инженеров ЧАЭС.

Аресты и обвинения

Анатолию Дятлову в момент катастрофы было 55 лет. Опытный физик, выпускник МИФИ, на ЧАЭС - со стадии ее строительства в 1973 году. В 1986 году Дятлов был заместителем начальника главного инженера станции по эксплуатации. В ночь на 26 апреля он участвовал в испытании так называемого «режима выбега турбогенератора». Эксперимент был запланирован заранее. Во время остановки реактора 4-го энергоблока (его полагалось заглушить для планового ремонта) инженеры и операторы станции должны были проверить, может ли инерция вращения турбогенератора использоваться для непродолжительной выработки электроэнергии для собственных нужд станции - в случае ее обесточивания.

Правительственная комиссия, а вслед за ней и следователи по делу о катастрофе пришли к выводу, что персонал и руководство ЧАЭС допустили множество ошибок и недоработок. Подписывали документы не глядя, не выполняли регламенты работ, обходили аварийную защиту реактора.

Дятлов был арестован в декабре 1986 года. За месяц до этого он выписался из ГКБ №6 в Москве, где полгода пролежал с незаживающими ранами на ногах - последствие облучения во время аварии. За месяц дома Дятлов снова немного научился ходить, но оказался в СИЗО. У него была инвалидность II группы и предписание от медиков не допрашивать его дольше двух часов. Но следственные действия длились и по шесть часов, и по восемь, вспоминал он позже в своей книге «Чернобыль. Как это было».

Дятлов стал третьим по счету арестованным по уголовному делу: еще в августе 1986 года в СИЗО оказались директор ЧАЭС Виктор Брюханов и главный инженер станции Николай Фомин. «Пригласили 13 августа на 10 утра в Генеральную прокуратуру. Беседовали со следователем до часу дня. Потом он ушел обедать, вернулся и объявил: "Вы арестованы". Я спросил, зачем меня арестовывать, ведь никуда не убегу. Услышал ответ: "Для вас это будет лучше". И меня направили в СИЗО КГБ», - рассказывал Брюханов журналистам в начале 2000-х годов.

Директору вменяли не только проводившийся с нарушениями эксперимент, но и безответственное поведение после аварии: он отправлял сотрудников одного за другим обследовать зараженные территории на АЭС и вокруг, не предотвратил выход в 8 утра целой смены, хотя часть работников станции можно было оставить дома и не подвергать облучению, а главное - не сообщил достоверные данные о радиационном фоне на станции и в Припяти. «Я сразу сказал председателю Припятского горисполкома и секретарю горкома партии: надо эвакуировать население. Они ответили: "Нет, подождем. Пускай приедет правительственная комиссия, она и примет решение об эвакуации". Что я мог сделать?» - вопрошал через годы после аварии Брюханов.

Академик Валерий Легасов, первый заместитель директора Института атомной энергии им. Курчатова, который вошел в состав той самой правительственной комиссии, вспоминал директора ЧАЭС как человека очень испуганного и не способного действовать в момент чрезвычайной ситуации: «Директор ЧАЭС был в шоке, от начала до конца <...> Я увидел его в первый день, как приехал туда. <...> И последний раз я его видел на заседании Политбюро 14 июля, когда рассматривались причина аварии Чернобыльской. Прямо там его и спрашивали. И он был всё время в шоке. Он никаких разумных действий и слов произнести не мог <...>, он был там недееспособный человек».

В один день с Брюхановым, 13 августа, арестовали и главного инженера станции Фомина. К началу суда они провели в СИЗО КГБ почти по году. Рассмотрение дела должно было начаться еще в марте 1987 года, но перед первым заседанием Фомин в камере разбил очки и вскрыл себе вены.

Сами обвиняемые только в суде узнали, что их шестеро. Помимо арестованных руководителей станции на скамье подсудимых оказались начальник реакторного цеха №2 Александр Коваленко, инспектор Госатомэнергонадзора на ЧАЭС Юрий Лаушкин и начальник смены станции Борис Рогожкин.

Суд в 30-километровой зоне

«Такой же покинутый жителями город», но «похожий скорее на деревню» - так о Чернобыле летом 1987 году писала журналист швейцарской газеты Tages Anzeiger Эльфия Зигль, уже побывавшая в Припяти, откуда годом ранее эвакуировали все 50-тысячное население. Из Чернобыля тогда же вывезли около 12 тысяч человек. Небольшой городок в 12 километрах от станции оказался внутри так называемой зоны отчуждения или 30-километровой зоны - территории, зараженной радионуклидами, на которую запрещен свободный въезд.

Радиационный фон в Чернобыле летом 1987 года было решено считать «нормальным», но в городе применялись меры радиационной защиты: получающим пропуск рекомендовали как можно меньше находиться на открытом воздухе, не курить на улице, не ходить по обочинам дорог. У входов в административные здания - в том числе и в здание ДК, где проходило выездное заседание Верховного суда СССР, - стояли корытца с водой: люди обмывали в них обувь перед тем, как войти в помещение.

Асфальт на улицах и разметка были свежими - предыдущее покрытие сняли бульдозерами и захоронили, так как оно было заражено. Каждые несколько часов улицы города мыли поливальные машины, писал польский журналист Вальдемар Сивиньский. По всему городу стояли метровой высоты оранжевые дозиметры с вентиляторами.

На окна здания Дома культуры, превратившегося в суд, повесили решетки, оцепили забором часть двора - для подъезда «автозака» с обвиняемыми. В зал заседаний превратили бывший зрительный - только сцену задернули плотным занавесом и переставили стулья.

Для работы журналистом на процессе необходимо было получить уже упомянутый пропуск, а иностранным корреспондентам полагалось также иметь аккредитацию в МИДе. В итоге освещать заседания приехали 23 советских и 15 иностранных журналистов: японские, югославские, венгерские, польские, шведские, финские, немецкие, американские корреспонденты, репортеры французского агентства AFP и британской радиостанции «Би-би-си». В отдельном помещении суда был даже создан пресс-центр, где корреспонденты могли задать вопросы по особенностям украинского УК и УПК, попросить перевести какие-то детали.

Тогдашний заместитель директора ЧАЭС Анатолий Коваленко в книге «Чернобыль - каким его увидел мир» рассказывает, что всех иностранных корреспондентов поделили на группы по два-три человека и каждой выделили сопровождающего из специально созданного отдела информации и международных связей, который он, Коваленко, и возглавлял.

С международной телефонной связью в ДК Чернобыля проблем не было: корреспондент «Би-би-си» 7 июля смог отдиктовать новость о начале процесса уже через час после открытия заседания. При этом, например, агентство ТАСС новость о вынесенном 29 июля приговоре передало только через три дня - 1 августа.

За вычетом выходных суд длился 18 дней, заседали с 11:00 до 19:00. Журналистов пустили в зал только во время оглашения обвинительного заключения и в день приговора, в остальные дни их в Чернобыле не было. При этом на заседаниях могли присутствовать сотрудники станции - так, например, замначальника ядерно-физической лаборатории в отделе ядерной безопасности ЧАЭС Николай Карпан в свободное от работы время приезжал в суд и подробно стенографировал происходящее, а позже опубликовал свои записи в книге «Чернобыль. Месть мирного атома». На каждое заседание в зале собиралось, по воспоминаниям участников процесса и зрителей, около 200 человек.

Смысл проведения выездного заседания в зоне отчуждения в том, объясняли иностранным журналистам в пресс-центре, чтобы соблюсти принцип территориальной подсудности - процесс должен проходить по месту совершения преступления. Судьи даже побывали на самой станции, «чтобы представлять себе более четко ситуацию», - говорил начальник отдела информации Коваленко. Председательствовал судья Верховного суда СССР Раймонд Бризе (год спустя он рассматривал еще одно резонансное дело - о Сумгаитском погроме в Азербайджане). Также участвовали народные заседатели Константин Амосов и Александр Заславский и запасной заседатель Татьяна Галка.

Гособвинение представлял советник юстиции 2-го класса Юрий Шадрин - старший помощник Генпрокурора СССР и начальник Управления по надзору за рассмотрением уголовных дел в судах. Не стесняясь в выражениях, Шадрин в форменном темно-синем мундире с золотыми лацканами называл подсудимых «зарвавшимися экспериментаторами».

Экспериментаторы-стрелочники

7 июля Дятлова, Фомина и Брюханова привезли под конвоем в ДК Чернобыля за полчаса до начала заседания, а в 13.00 секретарь объявил: «Прошу встать, суд идет!»

Обвинительное заключение также оглашал секретарь - на это у него ушло около двух часов. Прокуратура обвиняла шестерых подсудимых по статье 220 УК УССР (нарушение правил безопасности на взрывоопасных предприятиях и во взрывоопасных цехах), статье 165 УК УССР (злоупотребление властью или служебным положением) и статье 167 УК УССР (халатность).

Поскольку последствия Чернобыльской катастрофы значительно усугубило замалчивание и искажение данных о реальном уровне радиационного загрязнения и его опасности для жителей, в уголовные кодексы и другие законодательные акты бывших союзных республик были внесены изменения, предусматривающие ответственность за неинформирование населения о последствиях экологических катастроф и техногенных аварий.

В России сведения об экологических катастрофах и чрезвычайных ситуациях, а также эпидемиях не могут относиться к информации с ограниченным доступом или к государственной тайне.

Статья 237 УК предусматривает ответственность за сокрытие информации об обстоятельствах, создающих опасность для жизни или здоровья людей.

Обвиняемым по этой статье грозит до двух лет лишения свободы (часть 1), а если сокрытие информации допустил государственный чиновник или из-за него наступили тяжкие последствия - до пяти лет (часть 2).

По вине подсудимых, читал представитель Верховного суда, погибли 30 сотрудников станции (двое в первый день, остальные - от стремительно развившейся лучевой болезни). Несколько сотен человек также получили разные дозы облучения и у них развилась лучевая болезнь, а 116 тысяч жителей Припяти, Чернобыля и соседних деревень пришлось эвакуировать. Фигурантами уголовного дела также должны были стать три оператора станции: начальник смены 4-го блока Александр Акимов, старший инженер управления реактором Леонид Топтунов и начальник смены реакторного цеха Валерий Перевозченко. Но они умерли через считанные дни и недели после аварии: Акимов - 11 мая, Топтунов - 14 мая, Перевозченко - 13 июня.

Статья 220 УК неприятно удивила всех без исключения обвиняемых: «Я виновен в халатности, как руководитель. Но по этим статьям - их я не понимаю», - говорил Брюханов. «По обвинению в нарушении техники безопасности на взрывоопасном оборудовании. Ни технологический регламент, ни СНиП, ни паспорт “Правил ядерной безопасности” на реакторную установку не относят реакторный цех к взрывоопасным предприятиям!» - возмущался начальник цеха Коваленко. Прокурор Шадрин парировал, что опирается не на регламенты, а на решение Пленума Верховного суда СССР.

О взрывоопасности реактора и неосведомленности об этом сотрудников ЧАЭС говорили в суде и свидетели: бывший начальник смены 4-го энергоблока ЧАЭС Игорь Казачков, бывший секретарь партийного комитета ЧАЭС Сергей Парашин, бывший начальник смены реакторного цеха №2 Григорий Рейхтман. «Это, видимо, просчет всей науки. Сегодня уже написано, что если в активной зоне менее 30 стержней, то реактор переходит в ядерноопасное состояние. Аппарат обладает такими отрицательными качествами, что рано или поздно это бы произошло», - цитирует Карпан в своих записках из суда показания Анатолия Крята, начальника ядерно-физической лаборатории ЧАЭС.

Но далеко не все показания свидетелей (в июле 1987 года в ДК Чернобыля выступило около 40 человек) были в пользу подсудимых, и даже их собственные рассказы свидетельствовали о многочисленных нарушениях - как во время реализации программы «выбега», так и после аварии.

Почему Вы не удалили тогда людей из зоны поражения? - спрашивал прокурор Шадрин директора Брюханова.

Я дал команду удалить всех лишних, но реактор нельзя оставлять без присмотра.

Почему в письме партийным и советским органам не было сведений о 200 рентген в час? (что соответствует 200 миллионам микрорентген; нормальный радиационый фон составляет около 20-30 микрорентген в час - МЗ)

Я невнимательно посмотрел письмо, нужно было добавить, конечно.

Но ведь это самый серьезный Ваш вопрос, почему Вы этого не сделали?

На этот вопрос Брюханов ответил молчанием. В докладной записке «наверх» он указал, что зафиксирован показатель 3–6 рентген в час, а ситуация на АЭС в целом под контролем.

Виктор Петрович, кто должен был взять на себя ответственность объявить по радио: закройте окна и двери - и не сделал этого? - спрашивала бывшего начальника вдова заместителя главного инженера Анатолия Ситникова.

Горисполком, по-моему.

Вы говорили им это?

Не помню.

«Грамотный, но неорганизованный и неисполнительный. Жесткий. Акимов побаивался Дятлова», - характеризовал прокурор подсудимого заместителя главного инженера. Дятлов защищался и признавал только часть вменявшихся ему нарушений.

В какой части обвинения Вы признаете себя виновным? Уточните свою позицию. Конкретно, - просил председательствующий судья Бризе.

Во-первых, по двум-трем ГЦН (главным циркулярным насосам - МЗ) расход превышал 7 тысяч кубометров в час; во-вторых - опоздание с нажатием кнопки АЗ-5 (аварийной защиты - МЗ). Третье - не стал говорить повысить мощность до 700 мегаватт после провала. Четвертое - по запасу реактивности меньше 15-ти стержней на момент сброса. Все это я могу пояснить.

Значит, по статье 220 признаете свою вину только частично?

Дятлов говорил в суде, что в момент падения мощности его не было в помещении под названием БЩУ - блочный щит управления (оттуда и велся эксперимент), он ненадолго выходил - а потому не знал, что она падала до нуля, а не просто до низких значений. В противном случае, уверял инженер, он бы заглушил реактор и остановил выполнение экспериментальной программы.

Некоторые свидетели утверждали, что если падение мощности и было случайным, то дальнейшие испытания на низкой мощности велись именно по инициативе Дятлова.

Примерно в 5-15 минут первого часа я услышал разговор между Акимовым и Дятловым. Суть его состояла в том, что Дятлов хотел, чтобы реактор работал на мощности 200 мегаватт. Акимов, он держал в руках программу, приводил доводы, видимо, возражал. Это судя по выражению его лица, мимике. Это и заставляет меня думать, что снижение мощности производилось по указанию Дятлова. Хотя прямого приказа с его стороны я не слышал, - сообщил суду Трегуб.

Вы знали о снижении мощности? - спрашивал помощник прокурора свидетеля Геннадия Метленко, старшего бригадного инженера «Донтехэнерго». Он участвовал в программе выбега, но как приглашенный специалист-энергетик, не имеющий отношения к ядерной физике.

Да, что-то было в 00:28, - припоминал Метленко. - Дятлов от пульта отошел, вытирая лоб.

Вы подтверждаете присутствие Дятлова в это время на пульте СИУРа (старшего инженера управления реактором - МЗ)?

Да, по-моему, он был.

Как опасен большой самолет, летящий на малой высоте, так опасен и реактор РБМК на малой мощности, на этом уровне он плохо контролируется и управляется. Работа реактора на малых мощностях была недостаточно изучена. Думаю, что у персонала четкого представления об опасности не было. Но если бы все действовали строго по программе, то взрыва бы не произошло, - сокрушался в суде замначальника ядерно-физической лаборатории в отделе ядерной безопасности ЧАЭС Карпан.

Против своего бывшего зама высказывался и подсудимый - главный инженер атомной станции Фомин. При этом из его показаний и рассказов свидетелей выходило, что сам Фомин толком ничего не знал о физике реактора.

Кто, по-вашему, главный виновник аварии? - спрашивал 50-летнего Фомина прокурор.

Дятлов, Акимов, которые допустили отклонения от программы, - перечислял главный инженер.

Что касается Топтунова. Вы говорили, что у него преобладало незнание. А у других участвующих в опыте что преобладало - незнание или пренебрежительное отношение?

Скорее, пренебрежительное отношение от избытка знаний.

Возможность задать вопросы подсудимым была не только у прокурора и судьи, но и, например, у экспертов - и с разрешения председательствующего Бризе они делали это прямо в ходе процесса.

Имея заочное образование, не по физике, на что вы надеялись, выполняя обязанности главного инженера станции? – удивлялся один из экспертов.

На должность ГИСа я не просился. А когда предложили, то не отказался. Кроме того, я рекомендовал директору подбирать мне заместителей из физиков. Ситников, Дятлов, Лютов - физики, - объяснял Фомин.

Нервно сжимая кулаки, бывший главный инженер ЧАЭС повторял: выполняй Дятлов, Акимов и другие программу без всякой самодеятельности, аварии бы не было.

Выслушав показания подсудимых, я возмущена. Они говорят: я не видел, я не знал, а в это время другие люди работали… Все ребята, которые умерли, вели себя достойно, - говорила в суде Тамара Кудрявцева, вдова старшего инженера реакторного цеха Александра Кудрявцева. Ее муж скончался от лучевой болезни 14 мая 1986 года.

«Они, в основном, признали свою вину и раскаиваются в содеянном», - рассказывал перед приговором замдиректора станции Коваленко собравшимся в пресс-центре иностранным журналистам. Несколькими днями ранее его однофамилец и подсудимый Александр Коваленко говорил, что не мог даже представить, что его коллеги так серьезно отступят от регламента выполнения программы, - а самого его на этих испытания вообще не было. Инспектор Лаушкин твердил, что никак не мог предотвратить аварию. «Тяжело нести наказание, если ты не понял, за что оно выносится. Это убивает веру в справедливость, а значит, убивает и человека», - рассуждал начальник смены Рогожкин, напоминая, что его и так уже исключили из партии. Все они просили об оправдательном приговоре.

Дятлов, Фомин и Брюханов говорили, что признают вину частично, но не в том объеме и не в тех формулировках, что предъявила им прокуратура.

Жизнь и смерть после приговора

Судья Бризе вынес приговор с точно такими сроками, как запросил прокурор: Брюханов по части 2 статьи 220 и части 2 статьи 165 УК УССР получил 10 лет, к такому же наказанию - по 10 лет исправительной колонии - по части 2 статьи 220 приговорили Фомина и Дятлова. Рогожкин по части 2 статьи 220 и статье 167 получил пять лет, Коваленко - три года по статье 220, а Лаушкин - два года по статье 167 УК УССР.

Все осужденные были облучены, мучительнее всех переносил лучевую болезнь Дятлов. Сначала из Лукьяновской тюрьмы, а потом из колонии в Полтавской области бывший заместитель главного инженера ЧАЭС писал жалобы на имя Михаила Горбачева и в прокуратуру. По инстанциям ходила его жена - и дошла до председателя Верховного суда СССР Евгения Смоленцева. Разговор с ним Дятлов приводит в своей книге.

Вы, что же хотите - другие судили, а я чтобы освобождал Вашего мужа? Чтобы я был добреньким? - отреагировал на просьбу о пересмотре дела Смоленцев.

Да нет. Я на доброту ни в коем случае не рассчитываю. Рассчитываю только на справедливость. Ведь теперь известно, что реактор был не годен к эксплуатации. И мой муж в этом невиновен.

Так Вы, что же, хотите, чтобы я посадил Александрова? Такого старого? (Академик Анатолий Александров, глава института им. Курчатова и научный руководитель реактора РМБК, умер в 1994 году в возрасте 91 года - МЗ).

За погибающего за решеткой Дятлова хлопотал академик Андрей Сахаров, а потом и его вдова Елена Боннэр. В итоге его освободили через 3 года 9 месяцев после ареста. Дятлов лечился от лучевой болезни в ожоговом центре в Мюнхене, умер в 1995 году, успев в последний год жизни написать книгу со своей версией событий на ЧАЭС.

Здоровье Николая Фомина было подорвано еще до катастрофы: в 1985 году он попал в автомобильную аварию и получил перелом позвоночника, тогда же впервые обратился к психиатру, были сильно расшатаны нервы. В 1988 году приговоренного к колонии Фомина перевели в Рыбинскую психоневрологическую лечебницу для заключенных, а в 1990 признали невменяемым и освободили, переведя в гражданскую психиатрическую больницу.

После выздоровления Фомин опять устроился на АЭС - на этот раз Калининскую, в городе Удомля Тверской области, где и проработал до пенсии.

Виктор Брюханов - инвалид II группы и ликвидатор аварии на ЧАЭС 1-ой категории. Почти к каждой годовщине аварии дает интервью журналистам, но с каждым годом ему все труднее общаться без посторонней помощи: с трудом говорит после двух инсультов, почти ничего не видит. До 1991 года Брюханов отбывал наказание в колонии Луганской области, где работал слесарем в котельной - «почти по специальности», шутит экс-директор ЧАЭС. Подать на условно-досрочное освобождение ему удалось с помощью администрации колонии, выдавшей бывшему начальнику положительную характеристику. Выйдя на свободу, он устроился на работу в «Укринтерэнерго».

Оставленную семьей Брюханова квартиру в Припяти организаторы полулегальных экскурсий в «зону отчуждения» показывают всем желающим. После освобождения там побывал и сам экс-директор ЧАЭС: «Лучше бы не ходил. Мы с супругой не взяли оттуда ни одной вещи. Пришел - дом нараспашку. Ничего не осталось. Только сломанный стул, и тот не из нашего дома… Слышал, что сегодня там вроде можно посидеть за “моим” рабочим столом. Бред».

За судьбой бывших подельников Брюханов следит: упоминает о переезде Фомина в Россию, сообщает, что Рогожкин, освободившись, вернулся работать на Чернобыльскую АЭС. Лаушкин и Коваленко умерли от рака.

«Все защищали честь своих мундиров! Только меня никто не защитил. Я считаю так: если бы система защиты реактора была нормально сконструирована, то аварии не произошло», - вспоминает Брюханов судебное разбирательство почти 30-летней давности.

Недоработки в реакторе и гибель академика

«Оценивая эксплуатационную надежность реактора РБМК, группа специалистов <...> сделала вывод о несоответствии его характеристик современным требованиям безопасности. В их заключении сказано, что при проведении экспертизы на международном уровне реактор будет подвергнут "остракизму". Реакторы РБМК являются потенциально опасными».

«Физика реактора определила масштаб аварии. Люди не знали, что реактор может разгоняться в такой ситуации. Нет убежденности, что доработка его сделает его вполне безопасным. Можно набрать десяток ситуаций, при которых произойдет то же самое, что и в Чернобыле».

«Мы к аварии шли. Если бы не произошла авария сейчас, она при сложившемся положении могла бы произойти в любое время. Ведь и эту станцию пытались взорвать дважды, а сделали только на третий год. Как стало сейчас известно, не было ни одного года на АЭС без ЧП <...> Были также известны и недостатки конструкции реактора РБМК, но соответствующие выводы ни министерствами, ни АН СССР не сделаны».

РБМК, или Реактор большой мощности канальный - это целая серия энергетических ядерных реакторов, разработанных в Советском Союзе. Главным конструктором РБМК был Научно-исследовательский и конструкторский институт энерготехники (НИКИЭТ) во главе с академиком Доллежалем, а научным руководителем проекта - Институт атомной энергии (ИАЭ) им. Курчатова во главе с академиком Александровым.

Авария на ЧАЭС в 1986 году была не первым и не единственным серьезным происшествием с РБМК: в 1975 году авария произошла на Ленинградской АЭС (разрыв одного канала), в 1982 - на Чернобыльской (разрыв одного канала), в 1991 году - на Чернобыльской (пожар в машинном зале 2-го блока), в 1992 году - снова на Ленинградской АЭС (разрыв одного канала из-за дефектов клапана).

Строительство двух новых энергоблоков с РБМК на ЧАЭС было остановлено в 1987 году. Второй энергоблок ЧАЭС остановили в 1991 году, первый - в 1996, третий - в 2000 году.

На Игналинской АЭС в Литве в 1988 году отменили строительство третьего и четвертого энергоблоков, а в 2004 и 2009 году были остановлены первый и второй энергоблоки станции в соответствии с обязательствами Литвы перед Евросоюзом.

Сейчас эксплуатируется 11 энергоблоков с РБМК, все - в России: на Ленинградской (четыре энергоблока), Курской (четыре энергоблока) и Смоленской АЭС (три энергоблока). Закладка новых или достройка существующих недостроенных блоков РБМК в России в настоящее время не планируется.

Это не выводы альтернативного расследования аварии на ЧАЭС, проведенного через многие годы после суда над Дятловым и другими. Это выступления членов Правительственной комиссии по расследованию, которые прозвучали на заседании Политбюро ЦК КПСС 3 июля 1986 года - через два с небольшим месяца после трагедии и за год до судебного процесса. Произносили эти речи не какие-нибудь диссиденты от ядерной физики: заместитель председателя правительства СССР Борис Щербина, возглавлявший комиссию, замминистра энергетики СССР Геннадий Шашарин, глава правительства СССР Николай Рыжков.

Признавали потенциальную опасность РМБК и создавшие его академики - Валерий Легасов и Анатолий Александров. Последний обещал «за год-два» устранить «это свойство» реактора - разгон вместо остановки после нажатия кнопки аварийной защиты при определенном положении стержней (поглощающих элементов).

Однако признав несовершенство реактора и неадекватную реакцию систем на действия операторов, протокол заседания тут же засекретили, а через месяц начались аресты. В газете «Правда» было опубликовано сообщение о тех выводах Правительственной комиссии, которые Политбюро решило обнародовать: «Установлено, что авария произошла из-за целого ряда допущенных работниками этой электростанции грубых нарушений правил эксплуатации реакторных установок» - то есть версии «для внутреннего пользования» и «для всех» кардинально отличались.

В суде эксперты (четверо из 11 были сотрудникам главного конструктора реактора - института НИКИЭТ - и научного руководителя реактора - ИАЭ им. Курчатова) пришли к формулировке «реактор не взрывоопасен при правильном использовании», ее и придерживались.

Подтверждают ли эксперты сделанные ранее выводы Правительственной комиссии о недостатках реактора? - спрашивал судья Раймонд Бризе.

Эксперты подтверждают некоторые недостатки реактора. Прежде всего положительный паровой эффект реактивности. При этом оказалось не предусмотрено, как должен вести себя при такой ситуации эксплуатационный персонал. Подтверждается неудовлетворительность конструкции системы управления и защиты. Но к аварии это могло привести только при ошибках в работе обслуживающего реактор персонала.

Могли ли недостатки реактора привести к аварии?

Эти недостатки не объясняют неправильных действий персонала. Реактор не является ядерноопасным при наличии в активной зоне 15 стержней-поглотителей нейтронов. А 30 стержней защищают реактор от несанкционированных действий персонала.

Безопасен ли реактор?

Наличие в активной зоне 26-30 стержней компенсируют положительную реактивность. Реакторы РБМК можно рассматривать как безопасные.

Почему в документах Главного конструктора, проектировщиков РБМК не было физико-технического обоснования невозможности работать при тепловой мощности аппарата менее 750 МВт, имея оперативный менее 15 стержней в активной зоне?

Этих пояснений и не надо. Иначе регламент распухнет. Предполагается, что персонал грамотный и все это знает. Но сейчас в регламент вписано положение о режимах ядерной опасности.

Выводы о виновности персонала и руководства ЧАЭС, проводившего эксперимент «любой ценой», в 1986 году приняло в качестве основных и МАГАТЭ - доклад группы INSTAG был подготовлен на основе предоставленных СССР материалов и устного выступления академика Легасова. Однако в 1993 году - после дополнительного расследования, проведенного Госатомнадзором, - МАГАТЭ выпустило обновленную версию доклада INSTAG-7. В нем, не снимая ответственности с персонала, эксперты сообщали об опасных конструктивных особенностях реактора и отсутствии эффективного взаимодействия инженеров станции с конструкторами и научными руководители. Проще говоря, те, кто эксплуатировал РБМК, не знали о его взрывоопасности при определенных условиях.

Из расшифровки диктофонной записи, сделанной академиком Легасовым (ученый записывал свои мысли об аварии на АЭС): «Значит, скажем: одной системой защиты аварийной должен управлять оператор: автоматически, полуавтоматически, вручную, это зависит от режима; а вторая система аварийной защиты должна независимо работать (при любом состоянии оператора) только на превышение параметров, скажем: нейтронных потоков, мощности, температуры и т.д. и т.д. и должна автоматически останавливать реактор. Вот реактор РБМК не был снабжен такой второй, независимой от действий оператора, невключенной в систему управления, защитой. Это, в общем-то говоря, крупная ошибка и, скажем, если бы её не было, Чернобыльской аварии бы не было. И, наконец, третья конструкторская ошибка, которую даже трудно объяснить, заключалась в том, что системы аварийных защит, которых было достаточно большое количество, они были доступны персоналу станции». Если коротко - ученый сожалел, что конструкторы и проектировщики не снабдили РБМК надежной «защитой от дурака», в которую персонал станции никак не мог бы вмешаться.

27 апреля 1988 года, на следующий день после второй годовщины аварии на ЧАЭС, тело академика Легасова было найдено в его кабинете. Официальная версия - [Роскомнадзор] вследствие угнетенного состояния психики. Были и те, кто сомневался, что Легасов ушел из жизни самостоятельно: узел на веревке был завязан слишком профессионально, как если бы ученый занимался альпинизмом. А в ящике стола Легасова нашли его наградной пистолет, которым он почему-то не воспользовался.

Академик Александров на заседании Политбюро в 1986 году просил освободить его от должности президента Академии наук, но продолжал работать в ИАЭ. В 1994 году он умер. Некоторые СМИ (в частности, запорожское издание «Миг») позже писали, что это тоже могло быть [Роскомнадзор]: тело 91-летнего ученого якобы нашли в стоящей в гараже «Волге» с включенным мотором.

Главный конструктор РМБК академик Николай Доллежаль вскоре после аварии на ЧАЭС ушел на пенсию. В начале 1990-х его допрашивали по уголовному делу, а в 1999 году наградили орденом «За заслуги перед отечеством». Умер Доллежаль в 2000 году, похоронен в Московской области.

Дела, которые не дошли до суда

Замдиректора ЧАЭС Коваленко после заключительного заседания в ДК Чернобыля говорил журналистам, что скоро в судах окажутся еще три уголовных дела: «Одно связано с конструкторами, которые делали проект. Второе - с теми, кто отвечал за эвакуацию, здравоохранение и т.д. Третье - с теми сотрудниками Минэнерго, которые отвечали за безопасность».

«Дело конструкторов и партийного руководства» действительно какое-то время расследовали, но в том же 1987 году закрыли. Возобновили расследование обстоятельств аварии после XXVIII партсъезда, в августе 1990 года по личному распоряжению и.о. Генпрокурора СССР Алексея Васильева. В декабре 1991 года ликвидировали Прокуратуру СССР, следственная группа распалась, но 41 том сохранился и был передан в Генпрокуратуру России.

По основному делу допрашивали и академика Доллежаля, и известного советского физика, создателя системы дозиметрического контроля Бориса Дубовского (он прямо называл в качестве виновника аварии как раз Доллежаля). В 1993 году дело закрыл следователь Генпрокуратуры по особо важным делам Борис Уваров - как объяснял он сам, по причине передачи значительной части материалов украинским коллегам.

Украинские следователи, предположительно, изучали эти документы в рамках дела №49-441, о котором в своих книгах о Чернобыле рассказывает член комиссии по расследованию дела в отношении должностных лиц, народный депутат СССР Алла Ярошинская. Она была одной из первых, кто опубликовал рассекреченный протокол июльского заседания Политбюро 1986 года, она же рассказывала о начатом в 1992 расследовании. Это материалы уголовного дела, возбужденного 11 февраля 1992 года в отношении руководителей Украины времен катастрофы ЧАЭС: первого секретаря ЦК Компартии Украины, члена Политбюро ЦК КПСС Владимира Щербицкого (того самого, что вывел людей на Первомайскую демонстрацию через три дня после аварии), председателя Совета министров Александра Ляшко, председателя Президиума Верховного Совета Валентины Шевченко и министра здравоохранения Украины Анатолия Романенко.

«Основной вред здоровью людей, особенно детей, был нанесен вследствие отсутствия немедленного оповещения населения об аварии и проведения комплекса мер, необходимых для снижения дозовой нагрузки. На протяжении полутора суток 25-27 апреля 1986 года даже население города Припяти не знало про аварию, опасность радиационного облучения, жило буднями обычного выходного дня, что усугубило увеличение масштабов ущерба для здоровья. <...> Процесс укрытия и дезинформации общественности о последствиях аварии определялся и направлялся руководителями никому неподконтрольных, неподчиненных и неподотчетных структур власти - Политбюро ЦК КПСС и Политбюро ЦК КПУ, которыми были Щербицкий, Шевченко и Ляшко», - говорилось в материалах следствия. Обвинение им должны были предъявить по той же 165 статье УК УССР - злоупотребление властью или служебными полномочиями.

24 апреля 1993 года уголовное дело против партийных функционеров республики закрыли за истечением срока давности.

Виктора Брюханова можно считать одним из отцов Чернобыльской АЭС. Он строил станцию с нуля и возглавлял ее вплоть до катастрофы 1986 года.
Во время ликвидации последствий аварии на ЧАЭС Виктор Брюханов получил облучение 250 бэр (при годовой норме 5 бэр). А спустя несколько месяцев оказался на скамье подсудимых в качестве одного из главных обвиняемых в трагедии. Директора и четверых его коллег приговорили к десяти годам лишения свободы, из которых он отсидел пять. Двое из осужденных скончались, еще один оказался в психиатрической больнице. Сейчас Виктор Петрович с супругой живет в обычной квартире на Троещине. Ему уже 75. Почтенный возраст и полученная доза радиации дают о себе знать: ветеран энергетики плохо видит, выходит из дома редко, в основном в больницу. Говорит, накануне 25-й годовщины трагедии вспоминается многое из пережитого, и воспоминания эти очень тяжкие… «Я начинал строительство Чернобыльской АЭС в 1970 году. При мне забивали колышки на ее месте», - вспоминает Брюханов

Если вернуться в то время, вы бы согласились вновь возглавить станцию?

В. Б. Если бы я знал, что значит быть директором строящейся АЭС, никогда не пошел бы на эту должность. Это все равно, что быть мальчиком для битья. Регулярно проводились заседания бюро обкома, на которые приглашали меня как заказчика, а также представителей проектных и строительных организаций. Мы отчитывались о ходе выполнения плана. И что бы ни произошло, всегда неправ заказчик. Утвержденный план не выполнялся. Первый энергоблок мы должны были пустить еще в 1975 году, а пустили в 1977-м, потому что изначально не был учтен огромный объем работ. Если в 70-м на выполнение монтажных работ выделили всего 30 тыс. рублей, то в 1978–1980 годы ежегодно давали по 120–130 млн. рублей. Средства немалые даже для Советского Союза.

Высшее руководство страны часто интересовалось ходом строительства?

В. Б. А как же! Это же была крупнейшая станция в мире! Не раз приезжал Щербицкий (первый секретарь ЦК Компартии Украины. - Weekly.ua), секретарь обкома часто бывал… Но основной контроль был все-таки со стороны Министерства энергетики СССР, которому мы подчинялись. Заместитель министра Владимир Буденный бывал на стройке каждый месяц, привозил начальников главков. Проводились оперативные совещания: на них заслушивалась информация о ходе строительства, рассматривались причины, которые его тормозят.

Вас подгоняли, требовали работать ударно?

В. Б. Все подобные стройки назывались ударными. И без контроля по партийной линии просто не могло обойтись. Такая была жизнь…

Когда вы подписывали акты о сдаче в эксплуатацию первого и последующих блоков Чернобыльской АЭС, были ли какие-то опасения относительно ее надежности?

В. Б. Нет-нет! И в мыслях такого не было! Все оборудование (в частности, реактор) проходило военную приемку в России. А вы понимаете, что такое военная приемка…

Станция казалась безобидной, мы думали, она будет работать всегда.

Запуск Чернобыльской станции был огромным достижением. Достаточно сказать, что впоследствии за год мы вырабатывали столько электроэнергии, сколько вся Чехословакия - 24 млрд. кВт·ч. Каждый блок практически весь год работал на полную мощность. Ни одной такой станции в мире не было, как наша.

Обустройство Припяти, по всей видимости, тоже легло на ваши плечи?

В. Б. В этом вопросе меня больше всего поражал обком партии и лично первый секретарь обкома. Его строительство города интересовало больше, чем станции! Например, в последние годы (перед аварией. - Weekly.ua) он говорит: давайте построим 50-метровый бассейн, чтобы можно было проводить международные соревнования. Притом что четыре бассейна уже работали. Расходы на строительство объекта никого не волновали, ведь финансирование АЭС и прилегающего города вело союзное министерство. Но у меня был финансовый план, в котором не были предусмотрены затраты на бассейн, и в нем ничего нельзя было менять! Или: давай строить ледовый каток, чтобы можно было международные соревнования проводить. Как? Во всей Украине не было объекта такого класса, а я должен был построить его в этом маленьком городке!

Как же вы выходили из ситуации?

В. Б. Ну, как-то выкручивался, приходилось на ходу менять планы… Проблем было много. Например, по проекту в Припяти был предусмотрен один крупный магазин. А где люди будут питаться, покупать продукты? Надо было решать и такие вопросы.

В целом на строительство города ушло более 200 млн. руб. Первая очередь обошлась в 90 млн. (когда были построены первые два блока на АЭС), вторая - еще в 120 млн.

Представьте себе: в городе численностью 50 тыс. человек было четыре школы, восемь детских садов, отличное благоустройство. Все хотели попасть к нам.

Наверное, и зарплаты на станции были неплохие?

В. Б. Они были такими же, как на других станциях Союза. Кроме оклада мы платили своим работникам премию - 40% ежемесячно. Инженер зарабатывал 150 руб., начальник цеха - 200, и это без учета надбавки. У меня как у директора было 350 руб., а когда количество работающих энергоблоков достигло четырех, мне установили зарплату 450 руб.

В первые годы работы АЭС были внештатные ситуации, предвещавшие беду?

В. Б. Все работало четко, надежно, устойчиво. Никаких подозрений и плохих ожиданий не было. К тому же мы помнили высказывание академика Александрова*, что станция безопасна, с ней никогда ничего не может случиться…

После сдачи в эксплуатацию четырех блоков мы начали строить еще два. В 1986 году уже начался монтаж реактора и турбин пятого блока. Ожидали, что он будет запущен в 1987-м, а на следующий год - шестой.

Уже тогда рассматривалась возможность строительства на противоположной стороне Припяти еще одной атомной станции. Ведь собрался большой коллектив строителей: считайте, 25 тыс. человек. Им надо было после пуска шестого блока чем-то заниматься. Если бы все было благополучно, наверняка начали бы строительство еще одной АЭС.

О событиях на Чернобыльской станции в ночь трагедии ходит много слухов. Как же было на самом деле?

В. Б. Блок выводили в капитальный ремонт. При этом проводились проектные испытания одной из систем обеспечения безопасности. На первом и втором блоках подобной схемы не было, лишь на третьем и четвертом. До этого мы уже осуществляли такую проверку на третьем блоке, все прошло нормально. На четвертом - не удалось. Сотрудники станции предпринимали те же самые действия, все шло нормально, но уже при остановке случился взрыв…

Как вы узнали об аварии?

В. Б. В полвторого ночи мне позвонил встревоженный начальник цеха: «Виктор Петрович, на станции что-то случилось, вы знаете?». Я тут же начал звонить на станцию, но начальника смены найти не смог - никто не брал трубку. Тогда я быстро оделся, сел на дежурный автобус и поехал на станцию. А подъезжая, увидел, что нет верхней части строения реактора. Я сразу же дал команду собрать весь руководящий персонал (вплоть до заведующих детскими садами) в помещении гражданской обороны и побежал на блок.

Вы сразу поняли, что произошло?

В. Б. Мы понимали, что дела плохи, но не думали, что настолько. Ведь это мог быть взрыв водорода, а навесные панели над реактором просто обрушились… Подойти к самому реактору было невозможно - там была сумасшедшая радиация. Мы попытались качать воду, чтобы охладить реактор, но все было бесполезно.

Только когда на станции начала работу правительственная комиссия, я с военными и представителями конструкторской организации поднялся над энергоблоком на вертолете и увидел, что верхняя плита реактора стоит ребром. Подтвердились наихудшие опасения…

Какие действия были предприняты в первую очередь?

В. Б. На станции уже работала правительственная комиссия, я был отстранен от ликвидации и последствий. Сыпали песок, бор…

Вместе с другими работниками я выехал в пионерский лагерь в 40 км от станции. Оставались еще три энергоблока (помимо взорвавшегося. - Weekly.ua), за их состоянием нужно было следить. Поэтому, как и прежде, из лагеря нас возили автобусами на работу. Восемь часов поработал на станции - сменяешься. Как обычно.

Неужели все добровольно ехали, зная об опасности для здоровья?

В. Б. Трусов, беглецов не было. Все были патриотами станции, любили ее, защищали. К тому же люди знали, как вести себя, куда нельзя ходить…

Конечно, были и героические случаи. Помню, как замначальника электроцеха Александр Лелеченко, понимая, что опасно оставлять генераторы с водородом, провел необходимые работы по его вытеснению, пробыв длительное время в условиях высокой радиации. В результате получил большую долю облучения и скончался в больнице в Москве.

Часто говорят о том, что население Припяти не было эвакуировано вовремя…

В. Б. Когда меня судили, это было одно из обвинений… Я на суде говорил, и вам могу повторить: в городе, как и на станции, был штаб гражданской обороны, у него - начальник. Также был начальник штаба города - председатель горисполкома. А еще начальник гражданской обороны области - председатель облисполкома. Где они были, почему не эвакуировали людей? Почему я виноват? Я свой персонал вывез со станции вовремя.

А в горисполкоме и облисполкоме были осведомлены о реальном положении дел?

В. Б. Конечно! В ночь аварии я сразу все доложил и потребовал эвакуации. Известил всех, начиная от горкома партии, горисполкома, облисполкома, до профильного министерства Украины и главка в министерстве энергетики СССР. Все знали, что случилось.

По-вашему, власть пыталась замалчивать аварию?

В. Б. Областные власти, да и не только они, боялись паники. Днем 26 апреля нас собрал зампредседателя облисполкома Маломуж. Он говорил: «Не паникуйте, приедет правительственная комиссия, будем решать!».

Что говорить, если министр энергетики, приехав в составе правительственной комиссии, дал команду составить график включения в работу разрушенного четвертого блока к ноябрьским праздникам! Тогда все так были воспитаны системой, попросту врали… Пока не приехала правительственная комиссия и ее председатель не дал команду эвакуировать население, никто этим вопросом не занимался.

Сейчас, через 25 лет, вы можете назвать причину трагедии?

В. Б. На мой взгляд, это недостатки реактора. Система защиты не срабатывала так быстро, как это было необходимо. Подтверждением этому может служить то, что сразу после аварии на реакторах такого типа по всему СССР (на других блоках Чернобыльской станции, Курской, Смоленской и Ленинградской АЭС) было увеличено быстродействие защиты и проведено еще три десятка мероприятий. Но ведь необходимые параметры можно и нужно было предусмотреть заранее, еще на стадии конструирования. Значит, что-то упустили!

То есть вы считаете, вины персонала не было вообще?

В. Б. Думаю, никакой. Взять хотя бы ядерное топливо: его изготавливали на российском заводе «Электросталь». Могли и здесь в чем-то ошибиться, ведь и проблемы были не со всем реактором, а только с его четвертью. Сегодня предположений может быть масса, но их никто не подтвердит. И что было на самом деле, мы уже никогда не узнаем.

Вы пытались донести свою позицию руководству министерства, страны?

В. Б. В начале июня меня вызвали в Москву на заседание политбюро, где рассматривался вопрос Чернобыльской АЭС. Оно проходило в большом кабинете, как сейчас помню: метров 40–50 в длину и 20 - в ширину. Во главе стола Михаил Горбачев, рядом - члены политбюро. Первым докладывал председатель правительственной комиссии, вторым - заместитель министра энергетики, третьим Горбачев вызвал за трибуну меня.

О чем был ваш доклад?

В. Б. Изложил свое видение произошедшего. Минут 15 докладывал. После чего Горбачев спросил меня: «Вы слышали об аварии на американской станции «Три-Майл Айленд»?».

Я сказал, что читал, в курсе дела. Больше вопросов не было.

Почему Горбачева интересовала американская станция?

В. Б. Его надо спросить. Наверное, потому что это была единственная АЭС на тот момент, где произошла серьезная авария.

Кто-то из докладчиков поддержал вашу позицию?

В. Б. Только наш замминистра. Другие докладчики повесили всю вину на персонал. А кто там был? Министр машиностроения, председатель Госатомнадзора… Все они - заинтересованные лица. Ведь конструкторы подчинялись Министерству машиностроения, естественно, против себя никто ничего не скажет. По окончании докладов Горбачев объявил: исключить Брюханова из партии. Замминистру энергетики и главе Госатомнадзора объявить выговор и снять с работы. Министру поставить на вид. А когда я вернулся в пионерлагерь в Припяти, на моем месте уже работал другой человек. Никто даже не предупредил. А вскоре пришла повестка в прокуратуру Украины. Около двух недель я письменно отвечал на вопросы. Листов 50, наверное, исписал. Затем, в один из дней, меня снова вызвали. Следователь традиционно задавал вопросы, после чего предъявил обвинение. Я его не признал. После обеда он вернулся с двумя людьми. Меня вывели, посадили в машину и повезли в СИЗО КГБ.

Боялись, что вы сбежите?

В. Б. Я этот вопрос задавал следователю. Он ответил: «Так лучше будет для вас». Почему лучше - не знаю. Может, потому что срок следствия засчитывается как отсидка, а ведь следствие длилось год…

Затем был суд. Поначалу я отказывался от адвоката, зачем он мне? Но жена настояла. Примечательно, что экспертами выступали представители научных и конструкторских учреждений. Конечно, они указали на персонал. Защищали мундир, что им еще оставалось?

Каким был окончательный приговор?

В. Б. За то, что не эвакуировал жителей Припяти, мне дали пять лет. За нарушение взрывобезопасности станции - десять. В ходе судебных слушаний я им говорил: какая взрывобезопасность? Покажите хоть одну страницу в проекте станции, спросите у проектировщиков: где написано, что какой-то объект на станции взрывоопасен? Нет такого. Ни одного слова подобного нет!

Я прекрасно понимал: просто нужно было найти какую-то статью, чтобы меня осудить. Заранее было понятно, что меня накажут. Еще в тот момент, когда я увидел, что верхняя часть строения реактора отсутствует. Я сразу понял, что меня будут судить, что буду сидеть. Если бы нашлась подходящая статья, меня бы расстреляли. Ведь надо было показать Центральному комитету партии, всему миру: вот, мы нашли виновника. А разве может наука хромать в Советском Союзе? Она самая передовая в мире…

Тяжело переживали заключение?

В. Б. Во время следствия мне пришлось сидеть в одиночной камере СИЗО, хотя там обычно сидели или смертники, или валютчики. Приходил начальник, извинялся, что не может никого подселить… После приговора просидел месяц или два в СИЗО на Лукьяновке, потом попал в колонию в Луганской области. Там работал слесарем при котельной.

Тем не менее вы отсидели только пять лет…

В. Б. Три года отбыл в колонии. Затем меня отправили, как в народе говорят, на «химию». Вывезли в Умань, сдали в общежитие, где я мог самостоятельно ходить на работу, только отмечаться каждый раз надо было… А через пять лет суд принял решение об условно-досрочном освобождении. Хотел снова на Чернобыльскую АЭС попасть. Но мне предложил работу в госкомпании «Укринтерэнерго» (ныне занимается экспортом электроэнергии. - Weekly.ua), я согласился и работал там до выхода на пенсию.

Правильным ли было решение об остановке Чернобыльской АЭС в 2000 году?

В. Б. Понимаете, сразу после аварии станцию превратили в кормушку. Например, секретаря директора пригласили на работу из самого Владивостока. Почему? Потому что на станции после аварии был установлен пятикратный оклад. На станцию пришли люди, которые смогли договориться, пришли за большими деньгами. Доверять станцию каким-то проходимцам, конечно, нельзя было. В этом контексте я однажды сказал, что ее надо было закрыть сразу после аварии… Правда, энергоблоки на Чернобыльской АЭС после реконструкции могли бы работать и сегодня. Тем не менее Украина пошла на поводу у западных стран, поверив обещаниям, что будут выделены средства для постройки компенсирующих мощностей. Но ведь ничего подобного не произошло.

Какой урок должен извлечь мир из трагедии на Чернобыльской АЭС?

В. Б. Гринписовцы сегодня предлагают использовать энергию ветра, солнца… Но это мелочи, вопросы электроснабжения страны так не решить. Поэтому хочет кто-то или нет, но атомная энергетика будет развиваться, без нее никуда не деться. Конечно, стоит подходить к эксплуатации АЭС с большим вниманием. Можно надеяться, что после аварии в Фукусиме будут еще более внимательны.

Виктор Петрович Брюханов

В 1959-м окончил энергетический факультет Ташкентского политеха, после чего работал на Ангренской ГРЭС (Ташкентская область).

С 1966 по 1970 год трудился на Славянской ГРЭС (Донецкая область), прошел путь от старшего мастера до заместителя главного инженера.

С апреля 1970 по июль 1986 года - директор Чернобыльской АЭС им. В. И. Ленина. После аварии в 1986 году отстранен от должности директора.

В сентябре 1991-го досрочно освобожден.

С февраля 1992 года работал на госпредприятии «Укринтерэнерго» до выхода на пенсию.

Женат, имеет дочь и сына.

← Вернуться