Какая смесь одежд и лиц,
Племен, наречий, состояний!
Поник задумчивой главой.
Пора весны его с любовию, тоской
Промчалась перед ним. Красавиц
томны очи,
И песни, и пиры, и пламенные
Все вместе ожило; и сердце
понеслось
Боже мой! Что за шум, что за веселье на дворе у кабинет-министра и обер-егермейстера Волынского? Бывало, при блаженной памяти Петре Великом не сделали бы такого вопроса, потому что веселье не считалось диковинкой. Грозен был царь только для порока, да и то зла долго не помнил. Тогда при дворе и в народе тешились без оглядки. А ныне, хоть мы только и в четвертом дне Святок (заметьте, 1739 года), ныне весь Петербург молчит тишиною келий, где осужденный на затворничество читает и молитвы свои шепотом. После того как не спросить, что за разгулье в одном доме Волынского?
Только что умолкли языки в колоколах, возвестившие конец обедни, все богомольцы, поодиночке, много по двое, идут домой, молча, поникнув головою. Разговаривать на улицах не смеют: сейчас налетит подслушник, переведет беседу по-своему, прибавит, убавит, и, того гляди, собеседники отправляются в полицию, оттуда и подалее, соболей ловить или в школу заплечного мастера. Вот, сказали мы, идет народ домой из церквей, грустный, скучный, как с похорон; а в одном углу Петербурга тешатся себе нараспашку и шумят до того, что в ушах трещит. Вскипает и переливается пестрая толпа на дворе. Каких одежд и наречий тут нет? Конечно, все народы, обитающие в России, прислали сюда по чете своих представителей. Чу! да вот и белорусец усердно надувает волынку, жид смычком разогревает цимбалы, казак пощипывает кобзу; вот и пляшут и поют, несмотря что мороз захватывает дыхание и костенит пальцы. Ужасный медведь, ходя на привязи кругом столба и роя снег от досады, ревом своим вторит музыкантам. Настоящий шабаш сатаны!
Православные, идущие мимо этой бесовской потехи, плюньте и перекреститесь! Но мы, грешные, войдем на двор к Волынскому, продеремся сквозь толпу и узнаем в самом доме причину такого разгульного смешения языков.
– Мордвы! чухонцы! татары! камчадалы! и так далее… – выкликает из толпы по чете представителей народных великий, превеликий или, лучше сказать, превысокий кто-то. Этот кто-то, которого за рост можно бы показывать на Масленице в балагане, – гайдук его превосходительства. Он поместился в сенях, танцуя невольно под щипок мороза и частенько надувая себе в пальцы песню проклятия всем барским затеям. Голос великана подобен звуку морской трубы; на зов его с трепетом является по порядку требуемая чета. Долой с нее овчинные тулупы, и национальность показывается во всей красоте своей. Тут, не слишком учтиво, оттирает он сукном рукава своего иному или иной побелевшую от мороза щеку или нос и, отряхнув каждого, сдает двум скороходам. Эти ожидают своих жертв на первой ступени лестницы, приставив серебряные булавы свои к каменным, узорочным перилам. Легкие, как Меркурии, они подхватывают чету и с нею то мчатся вверх по лестнице, так что едва можно успеть за красивым панашом, веющим на их голове, и за лоснящимся отливом их шелковых чулок, то пинками указывают дорогу неуклюжим восприемышам своим. Говоря о скороходах, не могу не вспомнить слов моей няньки, которая некогда, при рассказе о золотой старине, изъявляла сожаление, что мода на бегунов-людей заменилась модою на рысаков и иноходцев. «Подлинно чудо были эти скороходы, – говорила старушка, – не знали одышки, оттого-де, что легкие у них вытравлены были зелиями. А одежа, одежа, мое дитятко, вся, как жар, горела; на голове шапочка, золотом шитая, словно с крыльями; в руке волшебная тросточка с серебряным набалдашником: махнет ею раз, другой, и версты не бывало!» Но я с старушкою заговорился. Возвратимся в верхние сени Волынского. Здесь маршалок рассматривает чету, как близорукий мелкую печать, оправляет ее, двумя пальцами легонько снимает с нее пушок, снежинку, одним словом все, что лишнее в барских палатах, и, наконец, провозглашает ставленников из разных народов. Дверь настежь, и возглас его повторяется в передней. Боже мой! опять смотр. Да будет ли конец? Сейчас. Вот кастелян и кастелянша, оглядев набело пару и объяснив ей словами и движениями, что она должна делать, ведет ее в ближнюю комнату. Фаланга слуг, напудренная, в ливрейных кафтанах, в шелковых полосатых чулках, в башмаках с огромными пряжками, дает ей место. И вот бедная чета, волшебным жезлом могучей прихоти перенесенная из глуши России от богов и семейства своего, из хаты или юрты, в Петербург, в круг полутораста пар, из которых нет одной, совершенно похожей на другую одеждою и едва ли языком; перенесенная в новый мир через разные роды мытарств, не зная, для чего все это делается, засуеченная, обезумленная, является, наконец, в зале вельможи перед суд его.
Пара входит на лестницу, другая пара опускается, и в этом беспрестанном приливе и отливе редкая волна, встав упрямо на дыбы, противится на миг силе ветра, ее стремящей; в этом стаде, которое гонит бич прихоти, редко кто обнаруживает в себе человека.
Было б чему и нашим современникам подивиться в зале вельможи! Глубокие окна, наподобие камер-обскуры, обделанные затейливыми барельефами разных цветов, колонны по стенам, увитые виноградными кистями, огромные печи из пестрых изразцов, с китайскою живописью и столбиками, с вазами, с фарфоровыми пастушками, похожими на маркизов, и маркизами, похожими на пастушков, с китайскими куклами, узорочные выводы штукатуркою на потолке и посреди его огромные стеклянные люстры, в которых грань разыгрывается необыкновенным блеском: на все это и нам можно бы полюбоваться. Бедные дикари не знают, где стать, чтобы не ступить на собственную фигуру, отражающуюся в налощенном штучном полу. Смешно видеть, как и наши простодушные предки, входя в залу вельможи, принимают картины в золотых рамах за иконы и творят пред ними набожно крестные знамения.
Посреди залы, в богатых креслах, сидит статный мужчина, привлекательной наружности, в шелковом светло-фиолетовом кафтане французского покроя. Это хозяин дома, Артемий Петрович Волынской. Он слывет при дворе и в народе одним из красивейших мужчин. По наружности можно дать ему лет тридцать с небольшим, хотя он гораздо старее. Огонь черных глаз его имеет такую силу, что тот, на ком он их останавливает, невольно потупляет свои. Даже замужние, бойкие женщины приходят от них в смущение; пригожим девицам мамки, отпуская их с крестным знамением на куртаги, строго наказывают беречься пуще огня глаза Волынского, от которого, говорят они, погибла не одна их сестра.
Из-за высокой спинки кресел видна черная, лоснящаяся голова, обвитая белоснежною чалмою, как будто для того, чтобы придать еще более достоинства ее редкой черноте. Можно бы почесть ее за голову куклы, так она неподвижна, если бы в физиономии араба не выливалась душа возвышенно-добрая и глаза не блистали то негодованием, то жалостью при виде страданий или неволи ближнего.
В нескольких шагах от Волынского, по правую его сторону, сидит за письменным столом человечек, которого всего можно бы спрятать в медвежью муфту. Лицо его в кулак стянуто, как у старой обезьяны; на нем видно и лукавство этого рода животных. Он ужимист в своих движениях, уступчив или увертлив в речах, глаза и уши его всегда на страже. Ни одна исправная гауптвахта не успевает так скоро отдавать честь, как он готов на все ответы. Эта маленькая каракулька, ученая, мудреная и уродливая, как гиероглиф, – секретарь кабинет-министра, Зуда. Он записывает имена и прозвания лиц, являющихся на смотр, замечания, долетающие к нему с высоты кресел, и собственные свои. Чего Волынской не договаривает, то он дополняет.
По сравнению с испуганной тишиной, какая царила в Петербурге зимой 1739 года, на дворе у обер-егермейстера Волынского наблюдалось необычное оживление. Волынской устраивал празднество для государыни Анны Иоанновны, для этого и собрались на его дворе пары в национальных костюмах со всех концов России. Одна за другой, пары проходили перед Артемием Петровичем Волынским, одним из красивейших мужчин при дворе императрицы. Помогал Волынскому его секретарь Зуда, маленький, похожий на обезьянку, человечек, очень мудрый и учёный.
Фаворит государыни Бирон задумал этот праздник только для того, чтобы отвлечь своего врага Волынского от борьбы за власть. Между тем перед Волынским проходила цыганская пара. Он заметил, что цыганка была необыкновенно похожа на молдаванскую княжну, красавицу Мариорицу Лелемико, любимицу государыни. Волынской уже лет 8 был женат, но не пропускал ни одной красивой девушки при дворе. Мариорица была очередным объектом его страсти.
Ветреник в сердечных делах, в политике Волынской готов был пожертвовать всем ради своего отечества, и «с большим негодованием смотрел, как Бирон полосовал его бичом своим». Он ждал удобного часа, чтобы открыть государыне чёрные дела Бирона.
Заговорив с цыганкой, которую звали Мариула, Волынской велел ей остаться и продолжил смотр. Пары не оказалось только у малороссиянки. Оставшись наедине с цыганкой, Волынской попросил её отнести записочку во дворец княжне Лелемико. С трудом скрыв волнение, цыганка согласилась. Выйдя от Волынского, Мариула призналась своему верному другу, цыгану Василию, что княжна - её дочь. Думая, что Волынской - вдовец, цыганка решила женить его на княжне. Мариула боялась, что во дворце догадаются о происхождении княжны, как только увидят их рядом, она не хотела губить своё дитя и попросила Василия помочь ей. Они спрятались у Зимнего дворца и видели, как государыня вместе со своей любимицей отправилась в манеж. Увидев чернокудрую княжну, цыганка лишилась чувств.
Тем временем около манежа адъютант герцога Бирона, Гроснот, пытал человека - обливал его водой на морозе. Это был тот самый малороссиянин, которого не досчитался Волынской. От него требовали какие-то бумаги, но перестарались: малороссиянин превратился в ледяную статую.
В это время к манежу подъехала Анна Иоанновна. Она любила верховую езду, но в этот день ей нездоровилось, и она только наблюдала за искусной ездой своего фаворита. Бирон был статен и довольно красив, портило его только жестокое выражение лица. Выходя из манежа, государыня заметила похожего на плотно набитый мешок Кульковского, который был самой необходимой «вещью» двух предыдущих фаворитов, а теперь перешёл к Бирону. Возле манежа императрица увидела ледяную статую. Не смущаясь, Гроснот заявил, что статую отлили для забавы императрицы. Это Навело Анну Иоанновну на мысль построить ледяной дворец с полным убранством и сыграть в нём свадьбу Кульковского, которого государыня пожаловала в пажи. 50-летнему пажу было велено искать себе невесту.
Волынской с досадой думал о том, что «Бирон, шагая по трупам своих жертв, заносил уже ногу на высшую ступень в России». Императрица слабела с каждым днём, и Бирон метил занять её место. Не давала Волынскому покоя и страсть к Мариорице.
Княжне Мариорице Лелемико было 18 лет. Янычары убили её родителей и сожгли дом. Мариорица попала к хотинскому паше, который готовил её для собственного гарема. Когда Мариорица подросла, паша решил подарить её султану. Паша воспитал Мариорицу как будущую султаншу и любимую дочь, дал ей самое лучшее на ту пору образование. От христианской веры у неё остался золотой крест и смутные воспоминания о женщине, которая вынесла её из огня и велела не забывать веру отцов. Эта женщина и продала Мариорицу паше. Учительница-француженка познакомила княжну с догматами христианства, в результате мусульманский фатализм смешался в её душе с христианским мистицизмом. Когда пришло время везти Мариорицу к султану, разгорелась русско-турецкая война. Хотин стал русским, и маршал Миних отослал княжну к государыне в Петербург. Государыня поселила девушку около себя, а в учители русского языка выбрала для неё профессора русской словесности Василия Кирилловича Тредъяковского.
Раньше паша в шутку грозил княжне отдать её русскому послу Волынскому. Именно Волынской был первым придворным, который встретил Мариорицу в Петербурге. Насквозь пропитанная фатализмом, княжна решила, что именно этого мужчину ей суждено любить. Подкупив Тредъяковского, Волынской посылал княжне любовние записочки. Тредъяковскому было запрещено говорить Мариорице, что Волынской женат.
Думы Волынского были нарушены приходом араба, который принёс ему пакет от Бирона. Встревоженный, Артемий Петрович открыл пакет и среди других бумаг нашёл в нём письмо от неизвестного друга. Иностранец, приближённый к Бирону, предлагал Волынскому помощь в борьбе с герцогом из любви к своей второй родине - России. Он предупредил Волынского, что в его доме скрывается шпион Бирона и открыл ему тайну исчезновения малороссиянина, который был дворянином по фамилии Горденко и вёз «прошение к императрице, в котором описывал жестокости временщика и корыстолюбивые связи его с поляками». Именно эту бумагу требовал у него Гроснот, но так ничего и не добился. Этот иностранец просил не искать его, обещая, что откроется сам.
Оказалось, что верный араб Волынског, Николай, и секретарь Зуда знали, кто этот шпион, но отказались назвать имя, опасаясь, что пылкий нрав Артемия Петровича испортит всё дело. Зуда попытался уговорить Волынского прекратить отношения с княжной. Он опасался, что государыня узнает о попытке соблазнить её любимицу, Волынской впадёт в немилость и потеряет возможность послужить родине. Волынской не захотел его слушать.
Вечером к кабинет-министру Волынскому явились какие-то святочные маски. Волынскому сообщили, что под масками скрываются его друзья и единомышленники гоф-интендант Перокин и тайный советник Щурхов, но это было ложью. На самом деле под масками скрывались сторонники Бирона во главе с его родным братом Густавом. Они явились, чтобы заставить Волынского при свидетелях высказаться против Бирона. Одним из ряженых оказался тот самый неизвестный доброжелатель. Он предупредил Волынского об опасности. Тогда Волынской посадил незваных гостей в свои сани и приказал кучерам высадить их на Волковом поле, куда сбрасывались трупы нищих. Брата Бирона Артемий Петрович лично отвёз в Зимний дворец.
Проезжая мимо Зимнего, Волынской увидел княжну Мариорицу с подружками, - они гадали. Вернувшись домой, Артемий Петрович решил пойти до конца и назначить Мариорице тайное свидание несмотря на невинность девушки. Он написал записку, вложил её под переплёт книги и отослал её Мариорице со своим арабом.
Склонность Волынского к княжне уже стала известна Бирону. Груне, горничной Мариорицы, было поручено следить за хозяйкой. Как ни любили Груня княжну, страх наказания оставался сильней. Прочитав записку волынского, Мариорица положила её себе в изголовье. Ночью Груня выкрала записку и передала её дежурному, чтобы он переписал её и принёс обратно. Боясь, что княжна вздумает ответить на записку, Груня рано утром отослала книгу Волынскому.
Глухой полночью на замёрзшую Неву выехали дровни с двумя мужиками. Между ними лежал завёрнутый в рогожу труп малороссиянина, который им поручили сбросить в реку. Только они собрались сунуть покойника в прорубь, как увидели, что за ними мчаться какие-то сани. Из них вылез кто-то маленький, потом вдруг вырос и «начал отмеривать реку огромными, саженными шагами». Испуганные мужики удрали, а великан снял ходули и превратился в Зуду. Вместе с арабом Николаем они закопали труп в сугроб на берегу Невы.
Часть вторая
Утром цагане вышли с постоялого двора, где поселили всех участников празднества, и отправились гулять по Петербургу. Цыганка не могла появиться во дворце, и Василий думал, как ей помочь. Когда-то Василий был русским матросом. Сбежав, он несколько лет скитался, крал лошадей и попал в руки хотинского судьи. цыганка, бывшая в милости у хотинского паши, спасла его. С тех пор Василий не покидал её. В Рыбачьей слободе была у Василия старая знакомая, знахарка. К ней и повёл он цыганку Мариулу.
Цыгане уже подошли к Гостиному двору, как вдруг раздались голоса: «Языка ведут!». Гостиный двор вмиг опустел, остались только растерянные цыгане. Язык - это преступник, которого водили в маске по городу, чтобы он указал на других участников преступления. Язык указывал на первых попавшихся людей, чтобы запутать следствие или отомстить. Язык указал на цыганку, её схватили и повели на допрос. Верный Василий, не отставая, шёл следом.
Цыганка боялась, что её станут расспрашивать о княжне, но её спросили всего лишь о малороссиянине Горденко и его бумаге. Цыганка была знакома с Горденкой. Перед арестом он успел передать ей злополучное прошение. Мариула рассказала всё, что знала и отдала документ Липману, радуясь, что отвела опасность от своей дочери. Вместе с Липманом цыганку допрашивал и его племянник Эйхлер, который был Липману вместо сына. Цыганку отпустили, и Василий повёл её к своей знахарке.
Знахарка, приземистая и горбатенькая старушка, узнала Василия. Когда-то он вытащил из огня её мужа. Василий попросил у знахарки очень едкий настой, которым лечились от чахотки. Знахарка дала настой и пустила цыган переночевать. Ночью Василию не спалось. Он вышел из дома. В это время Мариула взяла настой и вылила его себе на лицо. В результате цыганка ослепла на один глаз, а половина её лица покрылась страшными шрамами. Теперь никто не заметит её сходства с княжной Лелемико.
Тем временем Липман и Гроснот окончательно убедили Бирона, что с делом малороссиянина Горденки покончено. Герцогу было торжественно вручено подлинное прошение. Сонному, долговязому Эйхлеру была пожалована должность кабинет-секретаря. Сразу же была задумана новая интрига. Бирон решил потакать любви Волынского к княжне, довести их роман до логического завершения, а потом открыть всё государыне. Анна Иоанновна не простит Волынскому падения своей любимицы. Цыганке, посланнице Артемия Петровича, был обеспечен свободный вход во дворец.
Липман попросил Бирона спасти экономку Волынского (барскую барыню), которая так успешно шпионила для них в его доме. Герцог решил выдать её замуж за Кульковского. Бедному пажу объявили волю герцога, и он не посмел возразить.
Явился Остерман. До сих пор он поддерживал Бирона «как любимца государыни, которую сам возвёл на престол», но в последнее время перешёл на сторону Волынского. При герцоге он решил играть «двусмысленную роль», пока обстоятельства не укажут ему верный путь.
Вошли Миних и Волынской. Артемий Петрович был в ярости: вместо того, чтобы служить на благо России, он должен был заниматься устройством ледяного дворца. Бирон с удовольствием передал Волынскому этот приказ императрицы. В ответ Волынский напомнил герцогу о малороссиянине, чем очень разозлил его. «Я или он должен погибнуть!» - сказал Бирон, уезжая к государыне. В карете Бирона ждала записка с угрозой, в которой говорилось, что тело Горденки спрятано, и однажды оно будет свидетельствовать против самого Бирона. Эта записка смутила герцога, и он решил пока не показывать Анне Иоанновне, что зол на Волынского.
Княжна не ответила на письмо Волынского, и от этого страсть его разгорелась ещё сильней. В таком настроении он приехал во дворец и вошёл в зал, где императрица играла в бильярд со своей любимицей. Там княжна Мариорица успела тайком передать Артемию Петровичу ответ на его письмо. Государыня попросила у Волынского позволения женьть Кульковского на барской барыне. Хотя у Волынского были смутные подозрения насчёт неё, ему пришлось согласиться.
Тут же шут императрицы, Педрилло, заявил, что без памяти влюблён в дочь придворной козы и попросил разрешения жениться на ней. Анне Иоанновне пришлась по вкусу задумка женить шута на козе.
Волынской уже несколько дней не мог увидеться с княжной, и был капризен, как ребёнок. Всё, что раньше составляло смысл его жизни, стало ему безразлично. Цыганку Мариулу он искал по всему Петербургу. Однажды вечером какой-то нищий передал Волынскому бумагу, которая оказалась подлинным доносом Горденки. Волынской обрадовался находке, но и испугался, что эта бумага станет причиной разлуки с княжной. Доведённый страстью до исступления, Волынской уже думал о разводе с женой, которая до сих пор оставалась в Москве и ничего не знала.
Тем временем араб Николай поймал барскую барыню на месте преступления: она подслушивала в гардеробной у комнаты Волынского. Её пинками выгнали из дома, и ей ничего не оставалось, как попросить помощи и приюта у Липмана.
Наконец цыганка нашлась. Волынской признался ей, что любит княжну и послал цыганку во дворец за запиской от княжны. Цыганка Мариула согласилась помогать Артемию Петровичу, потребовав взамен обещания жениться на княжне Лелемико. Араб провёл цыганку во дворец.
Княжна испугалась, увидев уродство цыганки, но узнав, что она послана Волынским, прониклась к ней доверием. Волынской ожил, получив письмо в котором княжна признавалась ему в любви. Дальнейшая переписка влюблённых шла через руки цыганки Мариулы.
Часть третья
Между адмиралтейством и Зимним дворцом за несколько дней вырос ледяной дворец. Всё убранство в нём тоже было изо льда. Государыня решила осмотреть ледяной дом ночью, при освещении. Она явилась туда в сопровождении Бирона и Волынского. На ледяных окнах сменялись карикатуры, которые иллюстрировали все «подвиги» Бирона, в том числе и казнь Горденки. Волынской напомнил государыне о ледяной статуе, которую она когда-то видела у герцогского манежа, и сказал, что эта статуя ждёт её в одной из комнат ледяного дворца. Улучив время, Бирон с Липманом нашли эту статую и уничтожили её. Государыня больше не спрашивала о статуе, боясь, что это нарушит её спокойную жизнь и бросит тень на Бирона.
Выйдя из ледяного дома, государыня увидела сани, окружённые факельщиками, которые приготовил для неё Волынской. Всё это показалось ей похожим на похоронную процессию. Императрица испугалась и позвала Волынского, но его не оказалось рядом - он был подле княжны Мариорицы. Бирон воспользовался ситуацией и увёз Анну Иоанновну во дворец.
Волынской же проводил княжну и незаметно оказался в её комнате. Через некоторое время в комнату вбежал Липман с известием, что государыня больна, увидел там Волынского и хотел позвать людей, чтобы они засвидетельствовали падение княжны, но, испугавшись гнева Артемия Петровича, обещал до поры молчать.
На следующий день цыганку Мариулу не пустили к княжне. У дворца её перехватила барская барыня. От неё Мариула узнала, что жена Волынского, Наталья Андреевна, жива. Цыганка побежала к Волынскому и бросилась ему в ноги. Она не смела признаться, что княжна Лелемико её дочь, и только молила его исполнить свою клятву. Не выдержав душевного напряжения, цыганка лишилась чувств. С этого времени Волынского начали терзать угрызения совести.
Несколько дней цыганка Мариула не видела княжну. Наконец, она узнала, что княжна больна и не покидает дворца. Василий, как мог, утешал свою подругу. Цыганка рассказала ему свою историю. В 19 лет она полюбила молдаванского князя Лелемико и родила от него дочь. Вскоре мать князя догадалась об их связи и заставила сына жениться на знатной девице. С той минуты дочь заменила Мариуле весь мир. Князь обеспечил Мариулу деньгами, и девочка росла как принцесса. Весь табор жил за счёт щедрости князя.
У Лелемико не было законных детей, и он начал уговаривать Мариулу отдать ему дочь. Тем временем у цыганки кончились деньги, девочка стала ходить в лохмотьях и нуждаться. Не выдержав этого, Мариула подбросила ребёнка под княжеские окна, написав в письме, что девочка происходит из знатного рода. Сама Мариула поселилась в том же городе, чтобы наблюдать, как растёт дочь.
Когда на город напали янычары, Мариула вынесла дочь из горящего дома и потеряла сознание, а потом долго болела. За это время княжна исчезла. Мариула узнала, что её продали на торгу. В конце концов, цыганка нашла дочь в Хотине и украла её. Жить им было не на что, и Мариула продала дочь хотинскому паше, а сама снова поселилась поблизости. Когда в Хотин пришли русские, Мариула последовала за дочерью в Петербург.
Возле дома советника Щурхова произошла встреча Зуды с тайным соратником Волынского. Их огорчала страсть Артемия Петровича к княжне, которая мешала общему делу. Зуда считал, что «цепи, которыми прикован наш патрон к молдаванке, - они чувственные» и поэтому ненадёжны. Он решил использовать страсть Волынского, чтобы приблизить его к государыне.
Тут друзья заметили, что за ними следят. Зуда решил перебраться через забор в сад Щурхова, но из-за маленького роста не смог этого сделать и повис над землёй. Липман застал возле дома советника Щурхова только своего племянника Эйхлера, который и был тем самым таинственным другом. Заявив дяде, что тот помешал его интриге, Эйхлер схватил багор и с его помощью скинул Зуду с забора, а потом увёл дядю подальше от дома Щурхова.
Полузамёрзшего Зуду нашли в сугробе слуги Щурхова во главе с самим хозяином. Беднягу отнесли в дом, отогрели и оставили ночевать. На другой день к Щурхову приехали его друзья и члены партии Волынского, Перокин и Сумин-Купшин. Государыня назначила всем троим аудиенцию. Они решили рассказать Анне Иоанновне о любви Волынского к Мариорице и попросить для Артемия Петровича разрешения на развод, хотя жена его была родной сестрой Перокина. «Таким образом Волынской выйдет сух из воды, и государыня получит сильное предубеждение против своего любимца». После этого они собирались умолять императрицу об отставке Бирона. Зуда полностью одобрил этот план.
Шуты Перокина и Щурхова подслушали и донесли обо всём Липману. Вскоре друзья получили уведомление, что аудиенция отменена, а их приглашают «в квартиру Педрилло, на родины его супруги, придворной козы», куда был приглашён и Волынской.
Теперь некому было доставить княжне записку от Волынского. Цыганка преследовала Артемия, грозя божьей карой за поруганную честь княжны Мариорицы. Волынской ехал на родины козы только затем, чтобы увидеть княжну. Его друзья приехали вслед за ним. Они бросились на колени перед государыней, но она не пожелала их выслушать и, увлекаемая под руку Бироном, поспешила выйти из залы. «Разве бог и Елисавета - дщерь великого Петра, а не Анна - спасут Россию!» - воскликнул Купшин.
Волынской всё же успел передать княжне Мариорице письмо, в котором признавался, что женат и просил прощения за обман. В ответ княжна назначила ему свидания в полночь, чтобы доказать на деле свою любовь. Записку было поручено отнести горничной Груне. Возле дворца она встретила цыганку Мариулу и отдала записку ей.
Зуда рассказал Волынскому, с какими намерениями его друзья хотели попасть на аудиенцию к императрице. Вдохновлённый их благородством, Артемий Петрович отправился на свидание к княжне Мариорице только затем, чтобы отказаться от неё, но княжна не пришла. Её остановила цыганка. Она призналась княжне, что является её матерью и это помутило рассудок цыганки.
На следующий день Волынский сидел в кабинете и раздумывал, как спасти своих друзей: после происшествия на родинах козы Бирон отдал их под суд. Вдруг в кабинет кто-то вошёл - это вернулась из Москвы жена Волынского. Она уже знала о намерении мужа развестись с ней, но не хотела в это верить. При взгляде на жену в Волынском ожила любовь к ней. После примирения Наталья сообщила мужу, что беременна. Повод для развода исчез, княжна была забыта.
Часть четвёртая
Зуда написал письмо княжне, в котором просил её спасти друзей Волынского из крепости, а заодно и его самого. Вместе с письмом он переслал княжне две бумаги, которые нужно было передать государыне. В тот же вечер княжна Мариорица выполнила просьбу Зуды. Одной из бумаг был подлинный донос Горденки, в другой заключалось описание его мученической смерти. Прочтя их, Анна Иоанновна зарыдала. Воспользовавшись моментом, Мариорица вымолила у неё приказ об освобождении троих смельчаков из Петропавловской крепости.
Узнав об этом, Бирон в бешенстве поклялся отомстить княжне. На следующее утро он «был принят государынею с необыкновенною холодностью и принуждением». Бирон решил воспользоваться последним козырем и рассказать императрице о связи Волынского с княжной, но «ожесточение, с которым он напал на любимицу её, разрушило все, что он успел выиграть вновь из потерянных прав своих, и положило между ею и им новую преграду».
Явился Волынской и вступил с Бироном в перепалку, во время которой княжне стало известно, что цыганка сошла с ума. Княжна похолодела и лишилась чувств. Во всём этом Волынской чувствовал свою вину, «ад его начинался на этой земле; зато путь к нему был усыпан такими розами».
Вскоре всё было готово к свадьбе Кульковского. В ледяном доме был устроен роскошный пир, на котором присутствовал не только весь высший свет, но и по паре от всех национальностей, населяющих Россию. Каждой паре было подано соответствующее национальное блюдо. После обеда и бала молодожёнов на всю ночь заперли в ледяном доме и выпустили только под утро еле живых. В этот день Бирон не сумел вернуть себе прежнее расположение государыни.
На следующий день Эйхлер рассказал Анне Иоанновне о том, как Бирон, пользуясь любовью княжны Лелемико, собирался погубить кабинет-министра Волынского в глазах императрицы. Эта речь усугубила опалу Бирона. Императрица задумала развести Волынского с женой и женить его на княжне.
Государыня отказала Наталье Андреевне Волынской в аудиенции. Покидая дворец, Наталья встретила новоиспечённую Кульковскую, которая увлекла её в свои апартаменты и поведала все сплетни о её муже и молдаванке. Наталья письменно известила Волынского о том, что не может больше оставаться в его доме, и поселилась у своего брата Перокина.
Узнав о измене племянника, Липман впал в бешенство. Восстановлению привязанности императрицы к Бирону мешала только княжна. Было решено убрать её. Между тем Волынской мучился, не зная, как поступить с женой и княжной Мариорицей. Он понимал, что одну из них придётся погубить. Зуда привёл к нему Эйхлера. Волынской был очень удивлён, узнав, что это и есть тот самый таинственный друг, который так помог ему.
Эйхлер принёс Волынскому предложение императрицы развестись, жениться на княжне, а Наталью отправить в монастырь. Это окончательно погубило бы Бирона. Волынской наотрез отказался совершить такую подлость. В этот день Волынской получил послание от княжны, в котором она назначала ему прощальное свидание в полночь у ледяного дворца.
Княжна Лелемико решила покончить с собой после свидания с любимым. Остановить её было некому - безумная цыганка уже сидела в яме. Перед свиданием горничная поднесла княжне отравленный напиток, приготовленный по рецепту Липмана. Княжна и Артемий Петрович провели ночь в ледяном доме. На рассвете она с трудом вернулась во дворец и умерла в страшных муках. «С трудом оттащили Анну Иоанновну от трупа любимицы ее». Узнав о смерти княжны Мариорицы, Волынской поседел за один день. У гроба княжны видели рыдающую женщину - это была Наталья Андреевна Волынская. Цыганка Мариула так и не поняла, что её дочь умерла.
После похорон Волынской не выходил из дома, и Бирон вернул своё влияние на государыню. Он немедленно потребовал казни соперника и заставил Анну Иоанновну подписать приказ. Перед судом Эйхлер сумел предупредить Волынского, чтобы тот успел скрыться, но кабинет-министр не стал этого делать.
Волынскому, Щурхову и Перокину отрубили головы. Эйхлера наказали кнутом и сослали в Сибирь на каторгу. Зуда после наказания кнутом был сослан на Камчатку. Графу Купшину отрезали язык и отправили в вечную ссылку.
Анна Иоанновна ненамного пережили Волынского. Бирон царствовал недолго, вскоре он отправился в Сибирь по следам своих жертв. Мелькнула на троне Анна Леопольдовна, а после неё надолго воцарилась Елизавета, дочь великого Петра.
В летний день 1743 года к могиле Волынского подошла красивая женщина, одетая крестьянкой, за ней шёл седой старик, держа на руках мальчика лет трёх. Это были жена и сын Волынского. Правительство вызвало Наталью Андреевну в Петербург, чтобы вернуть отобранные имения. «С того времени видали очень часто молодую знатную барыню, всю в чёрном, с маленьким сыном на могиле Волынского».
«Слышно было вскоре, что в Рыбачьей слободе умерла какая-то сумасшедшая цыганка и что ее товарищ ускакал бог весть куда, на кровном коне, которого украл с бывшей конюшни Бирона».
Ледяные горы, ледяные снежные крепости в России строили каждую зиму. Но в 1740 году затевают особую — императрицыну — потеху. Ледяной дом обессмертит одноименный роман писателя Лажечникова. В нем смешаны быль и небылицы, но есть и по-немецки точные описания академика Георга Крафта, надзиравшего за работами.
Зима 1740 года была самой суровой в XVIII веке. Тридцатиградусные морозы стояли до середины марта.
Ледяной дом - дворец для «курьезной свадьбы»
Ледяной дом строили как дворец для «курьезной свадьбы». У Анны Иоанновны была особо близкая приживалка — Авдотья Буженинова. Немолодой и некрасивой калмычке, получившей фамилию по любимому блюду императрицы, хотелось замуж. Государыня пообещала сыскать ей жениха и выбрала 50-летнего князя Михаила Голицына, разжалованного в шуты из-за тайного венчания с католичкой. Дворянин знатнейшего рода, князь подавал государыне квас и звался Голицын - квасник.
Мысль женить шута на шутихе привела императрицу в восторг, и денег на свадьбу не пожалели.
Ледяной дом был настоящим домом: 2,5 сажени в ширину, 8 саженей в длину, или 5,5 х 17 м. А высота стен была даже больше, чем ширина, — 3 сажени, т. е. 6 м с лишним.
Как строили Ледяной дом Анны Иоанновны
Изо льда на Неве выпиливали геометрически правильные ледяные кубы, из которых складывали стены. Затем стены гладили раскаленным утюгом. Они получались как полированные, а самое главное — прозрачные насквозь. Вокруг дома стояли ледяные деревья. И была даже ледяная баня, в которой умудрялись париться.
Дверец был весь тонирован под мрамор, но, как уверяли современники, выглядел «гораздо прелестней». Цвет проходил сквозь лёд, и выкрашенные огромные ледяные плиты казались волшебно прозрачными.
Свадебное шествие
Гостей на потевшую свадьбу свезли со всей страны: по два представителя от каждого племени, населяющего Российскую империю.
Свадебное шествие возглавляли молодые: они ехали в клетке, стоящей на спине слона. За ними украинцы на вазах, финны на пони, татары почему - то на свиньях, якуты на собаках, калмыки на верблюдах — всего 150 пар нацменьшинств.
Чудеса Ледяного дома Анны Иоанновны
Здравствуйте, женившись, дурак и дурка, Еще ж... та и фигурка!
Теперь-то время нагл повеселиться, Теперь-то всячески должно беситься.
Из оды Василия Тредьяковского
Дива дивные ждали их перед Ледяным домом. Справа стоял огромный, в натуральную величину, ледяной слон. Он был огнедышащий: из хобота били фонтаны горящей нефти. Слон еще и трубил при этом: внутри сидел трубач. Перед входом стояли так же ледяные пушки — короткоствольные мортиры. Их по-настоящему заряжали, и они стреляли. А еще были огнедышащие дельфины и рыбы.
Среди всей этой вакханалии первый поэт тогдашней России Василий Тредьяковский читает соответствующую оду в честь новобрачных:
Интерьер Ледяного дома
Но всем этом деле вижу я верх сумасбродства. Позволительно ли столь постыдным образом унижать человечество и надсмехаться над ним?
Граф Панин
В доме были ледяная гостиная, ледяная спальня, ледяная буфетная. Вся мебель и утварь были сделаны изо льда и подкрашены под цвет настоящих. На ледяной каминной доске стояли ледяные часы. Дрова в камине тоже были ледяные, но горели, потому что их намазали сырой нефтью.
После торжеств молодоженов оставили в ледяной спальне на ледяной кровати под охраной стражи, которая выпустила их лишь под утро, чуть живыми.
Ледяной дом - непревзойдённая потеха Российских самодержцев
В своем роде Ледяной дом останется непревзойденным. Ничего подобного уже больше не будет ни в России, ни в Европе. Сказочное варварство, дикая потеха самая жестокая забава и самый роскошный праздник Российской империи во времена самой беспутной нашей императрицы.
«Ледяной дом» вышел в свет в августе 1835 года. Родился он, что называется, в сорочке: успех книги у читающей публики превзошел все ожидания, в хоре похвал утонули и трезвые суждения критиков, и ироническое глумление литературных конкурентов. Сам Пушкин, приветствуя крепнущий талант Лажечникова, предсказывал, что со временем, когда будут обнародованы важные исторические источники, слава его создания потускнеет. И что же? Исторические источники постепенно проникали в печать, отклонения «Ледяного дома» от истины становились все очевиднее, младший друг Лажечникова и поклонник его дарования – Белинский обратил к нему горькие слова заслуженной укоризны, но читатель оставался верен «Ледяному дому». Интерес к нему пережил свои приливы и отливы, но вот уже без малого полтора века одно поколение сменяется другим, а роман жив и сохраняет свою притягательную силу. В чем же секрет его жизнеспособности?
Тот, кто однажды, в юности (а юность особенно восприимчива к романтическому пафосу и патриотической героике Лажечникова), прочел «Ледяной дом», навсегда сохранит в памяти гнетущую атмосферу, физически ощутимый холод мрачной, ушедшей в прошлое эпохи и бьющуюся в силках безвременья пылкую страсть Мариорицы и Волынского, страсть, которую пересиливает в душе Волынского еще более властное чувство – любовь к страждущей отчизне. С первых страниц романа картины зимней стужи переплетаются с другими – с описаниями нравственного оцепенения, мертвящего страха и скованности, в которых пребывает молодой Петербург, еще недавно, при Петре, полный жизни и веселья, теперь же, в царствование чужой стране и народу Анны Иоанновны, преданный на волю ее приспешникам – клике ненавистных иноземцев. Человек осмелился помыслить о протесте – и нет человека: его схватили клевреты Бирона, всесильного фаворита императрицы, пытали, заморозили заживо. Нет больше правдоискателя, он стал безобразной ледяной статуей. И, как бы в насмешку над трагедией человеческой судьбы, вид этой статуи рождает у русской императрицы мысль о постройке потешного ледяного дворца, о празднике шутовской свадьбы. Образ ледяного дома проходит через весь роман, вплетается в перипетии романической интриги, перерастает в олицетворение мрачного и бесчеловечного царствования, над которым вершит свой исторический суд автор.
Просчеты Лажечникова-историка искупает талант Лажечникова-художника. Талант этот позволил автору «Ледяного дома» увлекательно и впечатляюще воссоздать атмосферу, черты быта и нравов одной из самых драматических эпох русской истории XVIII века, сообщил яркость а символическую значительность характерам главных героев. «Ледяной дом» и сегодня доносит до нас живое патриотическое одушевление его автора, а героический образ Волынского, восставшего за справедливость и достоинство человека против жестокой и мрачной деспотии, сохраняет притягательную силу, увлекает и заражает своим гражданским пафосом.
Создатель «Ледяного дома» Иван Иванович Лажечников (1792-1869) родился в Коломне в богатой купеческой семье. Его отца отличала тяга к просвещению, усиленная и направленная случаем, который свел молодого купца с крупнейшим деятелем русской культуры XVIII века, просветителем Н. И. Новиковым. Новикову, по рекомендации которого к мальчику пригласили истинно образованного француза-гувернера, будущий романист обязан был прекрасным воспитанием, полученным им в отчем доме. Рано пристрастившись к чтению, Лажечников знакомится сначала с русской, затем с французской и немецкой литературой, а вскоре и пробует собственные силы на поприще словесности. С 1807 года его сочинения появляются то в «Вестнике Европы» М. Т. Каченовского, то в «Русском вестнике» С. Н. Глинки, то в «Аглае» П. И. Шаликова. Уже в первых опытах Лажечникова при всей их подражательности и художественном несовершенстве отчетливо ощутима связь со своей литературной эпохой. В них можно уловить и отзвуки антидеспотических и патриотических настроений, которые впоследствии оказались определяющим признаком идейного строя его исторических романов.
Бурные годы наполеоновских войн, когда складывалось и крепло национальное самосознание, а с ним – идеология социального протеста, завершили формирование личности Лажечникова. Увлеченный патриотическим порывом, юноша в 1812 году тайно бежал из родительского дома и вступил в русскую армию. Участник последнего этапа Отечественной войны и европейских походов 1813-1814 и 1815 годов, молодой писатель наблюдал «деяния соотечественников», «возвышающие имя и дух русского» [И. И. Лажечников. Походные записки русского офицера. – М., 1836, с. 34], быт и нравы Польши, Германии, Франции, сопоставлял свои впечатления с картинами русской жизни. Изданные им в 1817-1818 годах «Походные записки русского офицера» примечательны во многих отношениях. Если прежде Лажечников испытывал себя в малых прозаических жанрах философских фрагментов, медитаций или в сентиментальной повести, подчинявшихся строгим литературным канонам, то теперь он выступил в большой повествовательной форме «путешествия», свободной от жанровой регламентации и открытой для живых впечатлений и веяний умственной жизни эпохи. В «Походных записках» впервые определился интерес Лажечникова к истории, стремление по сходству и контрасту поставить ее в связь с современностью, его причастность к той волне идеологического движения, которая на гребне своем вынесла декабристов.
В конце 1819 года Лажечникову, восторженному поклоннику молодого Пушкина, довелось встретиться с поэтом и предотвратить дуэль его с майором Денисевичем. Случай этот оставил глубокий след в памяти писателя, а впоследствии послужил поводом для начала переписки между Пушкиным и Лажечниковым, хотя свидеться в пору этого позднего знакомства им не было суждено. В том же 1819 году Лажечников вышел в отставку, а через год начал службу по министерству народного просвещения, которую продолжал с перерывами до 1837 года, сначала в Пензе, Саратове, Казани, затем в Твери. В бытность свою директором училищ Пензенской губернии, во время объезда подведомственных ему учреждений, он обратил внимание на двенадцатилетнего ученика Чембарского училища, который привлек его необычайной живостью и уверенной точностью ответов. Этот ученик был Виссарион Белинский, связь с которым, перешедшую позднее в дружбу, Лажечников сохранил до последних дней жизни великого критика.
В 1826 году писатель задумал первый свой исторический роман. Еще в 1815 году, когда полк Лажечникова стоял в Дерпте, он трудился над историей этого города, а позднее включил отрывок, явившийся результатом его изучений, в «Походные записки русского офицера». К Ливонии, к истории ее завоевания Петром I, обратился Лажечников и в «Последнем новике», который выходил в свет частями в 1831-1833 годах. Роман имел в публике шумный успех и сразу выдвинул имя автора в число первых русских романистов. Воодушевленный удачей, Лажечников вслед за первым романом выпускает второй – «Ледяной дом». Прием, ему оказанный, способствовал тому, что автор осознал историческую романистику как истинное свое призвание. От XVIII века он уходит в глубь отечественной истории, в XV столетие, когда под твердой рукой Ивана III крепло новое централизованное единодержавное государство. Однако «Басурман» (1838) оказался последним завершенным историческим романом Лажечникова. После публикации в 1840 году начальных глав «Колдуна на Сухаревой башне», где он вновь возвращался к послепетровской эпохе, писатель отказался от его продолжения. Время первого взлета русского исторического повествования, с которым связана по преимуществу деятельность Лажечникова-романиста, было позади.
С 1842 года Лажечников снова служит. На этот раз сначала тверским, затем витебским вице-губернатором, а в 1856-1858 годах цензором петербургского цензурного комитета. Он пробует силы на поприще драматурга, пишет трагедии и комедии. Из драматических произведений Лажечникова наиболее известна стихотворная трагедия «Опричник» (1843). Задержанная цензурой, она увидела свет только в 1859 году и впоследствии послужила основой для либретто одноименной оперы П. И. Чайковского. Значительный историко-культурный интерес представляют также автобиографические и мемуарные очерки Лажечникова «Знакомство мое с Пушкиным», «Заметки для биографии В. Белинского» и др. Два последних романа писателя – «Немного лет назад» (1862) и «Внучка панцирного боярина» (1868), где от исторической тематики он обратился к современной, свидетельствовали о закате его таланта и о консервативности, которую приобрела общественная позиция Лажечникова в новых исторических условиях. Временем наивысшего творческого его подъема навсегда остались 1830-е годы, а лучшим произведением – «Ледяной дом» – роман, который Ап. Григорьев считал «полнейшим выражением русского романтизма» [Ап. Григорьев. Литературная критика. – М., 1967, с. 228].
20-30-е годы XIX века были временем, когда возникшие в предыдущее десятилетие жанры исторического романа и повести завоевывают во всех европейских литературах центральное место. Более того, в историческом романе и повести этой эпохи впервые закладываются основы того художественного историзма, который, начиная с 1830-х годов, становится одним из необходимых элементов любого повествования, рассказа не только об историческом прошлом, но и о современности.
На Западе это была эпоха наивысшего успеха исторических романов Вальтера Скотта, вызвавших волну подражаний. Плодотворно развивают традицию Скотта американец Ф. Купер, итальянец А. Мандзони, позднее во Франции – молодой Бальзак. Но в середине 1820-х годов французские романтики в лице В. Гюго заговорили и о том, что после живописного, но прозаического романа В. Скотта остается создать другой, более прекрасный и совершенный роман, роман «поэтический» и «идеальный». Вышедший в 1826 году «Сен-Map» А. де Виньи был первым опытом реализации эстетической программы французских романтиков в жанре исторического романа, существенно новой интерпретацией этого жанра.
В России исторический роман тоже оказывается во второй половине 1820-х и в 1830-х годах в центре внимания и читателей, и участников литературного процесса, будь то писатели или критики. Не случайно в 1827 году Пушкин берется за «Арапа Петра Великого», а в 1832-1836 годах работает над «Капитанской дочкой». С исторического романа из эпохи пугачевщины начинает свой путь в прозе Лермонтов. В 1834 году Гоголь создает «Тараса Бульбу». С конца 1820-х годов в России выступает плеяда исторических романистов второго ряда, из которых особый успех, наряду с Лажечниковым, выпал на долю М. Н. Загоскина, несмотря на откровенный консерватизм автора «Юрия Милославского» (1829).
Две причины обусловили выдвижение исторических жанров на центральное место в литературе этой поры. Первая из них – огромное ускорение темпа исторической жизни, которое принесли с собой Великая французская революция, годы наполеоновской империи, национально-освободительных войн против наполеоновского господства, а в России – Отечественная война 1812 года, европейские походы, восстание на Сенатской площади. Исторические перемены следовали одна за другой, совершаясь с быстротой, которая была неизвестна прежним, менее бурным эпохам. Другая причина состояла в том, что люди, вовлеченные в ход исторических событий как свидетели их и участники, на собственном опыте почувствовали вторжение истории в повседневность, пересечение и взаимодействие мира большой и мира малой жизни, которые дотоле представлялись разделенными непереходимой чертой.
Связь между особым характером эпохи и преобладающим направлением в развитии словесности прекрасно сознавали современники. «Мы живем в веке историческом… по превосходству, – подчеркивал писатель-декабрист А. А. Бестужев-Марлинский. – История была всегда, свершалась всегда. Но она ходила сперва неслышно, будто кошка, подкрадывалась невзначай, как тать. Она буянила и прежде, разбивала царства, ничтожила народы, бросала героев в прах, выводила в князи из грязи; но народы после тяжкого похмелья забывали вчерашние кровавые попойки, и скоро история оборачивалась сказкою. Теперь иное. Теперь история не в одном деле, но и в памяти, в уме, на сердце у народов. Мы ее видим, слышим, осязаем ежеминутно; она проницает в нас всеми чувствами. Она… весь народ, она история, наша история, созданная нами, для нас живущая. Мы обвенчались с ней волей и неволею, и нет развода. История – половина наша, во всей тяжести этого слова» [Литературно-критические работы декабристов. – М., 1978, с. 88].
Волна исторического чувства, пробужденного бурными временами, способствовала и рождению исторического романа, и его популярности. Знаменательно, что первые проблески исторического миропонимания родились у офицера-писателя Лажечникова в ходе Отечественной войны 1812 года, а к работе над первым своим историческим романом он обратился вскоре после декабрьского восстания.
В эти годы русская повествовательная проза совершила первые шаги по пути своего стремительного становления и развития. «Ледяной дом» написан тогда, когда уже существовали «Повести Белкина» и «Пиковая дама», но «Капитанская дочка» была в будущем, когда Гоголь – автор прославленных повестей – еще не принимался за «Мертвые души», когда проза Лермонтова исчерпывалась незавершенным и никому не известным «Вадимом». Правда, в конце 1820-х годов появились главы «Арапа Петра Великого» – блистательный приступ к созданию русского исторического романа, но главы – это еще не роман, а эпоха требовала именно романа, полного, с развитым сюжетом и характерами, с живым воспроизведением нравов и событий отечественного прошлого. С 1829 года стали появляться и романы – произведения уже упомянутого выше М. Н. Загоскина, Ф. В. Булгарина, Н. А. Полевого, К. П. Масальского. Это были, однако, в лучшем случае полуудачи, и современники отдавали предпочтение первенцу того же Лажечникова, находя, что и автор «Последнего новика» не вполне «сладил» с формой: при очевидных достоинствах его сочинению недоставало внутренней цельности и единства интереса. «Ледяной дом» был по праву воспринят как шаг вперед не только в художественном развитии Лажечникова, но и в становлении русского романа вообще.
В прологе к «Басурману» Лажечников так сформулировал свое понимание задач исторического романиста: «Он должен следовать более поэзии истории, нежели хронологии ее. Его дело не быть рабой чисел: он должен быть только верен характеру эпохи и двигателя ее, которых взялся изобразить. Не его дело перебирать всю меледу, пересчитывать труженически все звенья в цепи этой эпохи и жизни этого двигателя: на то есть историки и биографы. Миссия исторического романиста – выбрать из них самые блестящие, самые занимательные события, которые вяжутся с главным лицом его рассказа, и совокупить их в один поэтический момент своего романа. Нужно ли говорить, что этот момент должен быть проникнут идеей?..» [И. И. Лажечников. Соч.: В 2-х т. – М., 1963, т. II, с. 322] Программа Лажечникова, очерченная в этих словах, – программа романиста-романтика.
Задумывая роман, Лажечников прежде всего вырабатывал «идею» исторической эпохи в целом, отдельных характеров и эпизодов. В соответствии с «идеей» он отбирал исторические реалии, строил образы и картины, стремясь сообщить им символическую емкость и высокую поэтическую выразительность. На этом пути романист Лажечников совершает основные свои находки. В «Ледяном доме» живо схвачены мрачная атмосфера бироновского Петербурга, призрачность веселья при дворе Анны Иоанновны, зловещие фарсы шутов на фоне ужасов Тайной канцелярии. Однако в романтической программе не только заложены основания удач Лажечникова, но и предначертаны границы его историзма.
Как и другие романы Лажечникова, «Ледяной дом» основан на серьезном изучении исторических источников, быта и нравов эпохи. Действие романа происходит в последний год царствования Анны Иоанновны (1730-1740). Дочь старшего брата Петра I, Иоанна Алексеевича, Анна вступила на русский престол при обстоятельствах, которые не могли не сказаться на характере ее царствования. Ее – вдовствующую герцогиню Курляндскую – призвали на трон так называемые верховники, члены Верховного Тайного совета, который приобрел исключительную полноту власти при несовершеннолетнем императоре Петре II. Желая закрепить могущество аристократической олигархии и ограничить крепнущий абсолютизм, «верховники» связали Анну Иоанновну стеснительными «условиями». Поддержка средних кругов дворянства и гвардии позволила императрице вернуть себе бразды самодержавного правления, и все же Анна Иоанновна навсегда затаила недоверие к беспокойной и независимой русской знати и окружила себя покорными наемниками-иноземцами, в руках которых сосредоточилось большинство важных государственных должностей. Среди всех этих «немцев», как без разбора именовали иностранных пришлецов отодвинутые от трона и управления русские, особую ненависть снискал вывезенный императрицей из Курляндии фаворит. Хотя Бирон не занимал никакой определенной государственной должности, он незримо влиял на ход всех сколько-нибудь серьезных дел. С фигурой временщика, вставшего между слабой государыней и страной, в народной памяти связались все ужасы мрачного десятилетия, и самое время это получило прозвание бироновщины.
Еще в последние годы царствования Петра I, который изыскивал средства для ведения войн и строительства путем учреждения все новых и новых налогов, в истощенной эпохой бурных преобразований державе нарастал финансовый кризис. Во второй четверти XVIII века по мере увеличения роскоши придворной жизни, усиления института временщиков расходы все более превышали приход, а государственная недоимка продолжала расти. Анна Иоанновна учредила Доимочный приказ, который военными мерами взыскивал с обнищавших крестьян «слезные и кровавые подати». Год за годом страну терзали неурожаи и голод, целые деревни бежали за границу, спасаясь от бесчинств доимочных команд и голодной смерти.
Картину довершали неудачи и полуудачи бездарной внешней политики. Чем более очевидной становилась непопулярность царствования, тем более жестко преследовались всякое «слово» и «дело», противопоставлявшие себя существующему порядку. Анна Иоанновна восстановила Тайную канцелярию, ведавшую сыском и вершившую дела посредством заплечного розыска. Ссылки и казни стали заурядным бытовым явлением. Ими не только сопровождалось завершение любого акта политической борьбы; при подозрительности императрицы достаточно было пустого наговора, чтобы безвозвратно погубить человека, будь он даже особа вельможная, со связями и высоким родством. Нравы двора, круто расправлявшегося и с тенью оппозиции, отзывались во всех слоях общества шпионством, доносами, а то и самочинной расправой с настоящими или мнимыми противниками.
Ко времени, когда начинается действие романа Лажечникова, – зима 1739/40 года, – болезнь императрицы, неясность при отсутствии прямых наследников вопроса о том, кто сменит ее на русском престоле, до крайности обострили обстановку в придворных и правительственных кругах. Бирон, привыкший играть роль первого человека в государстве, почувствовал угрозу своей власти и своему будущему, исходящую от многочисленных противников временщика. Среди них по положению, уму, особенностям позиции наиболее опасным представлялся кабинет-министр Артемий Петрович Волынский. Бирону в союзе с вице-канцлером Остерманом удалось добиться суда над Волынским и его осуждения. Но успех их оказался недолговечным. Победа над Волынским лишь отсрочила падение Бирона: после кратковременного регентства при младенце-императоре Иоанне Антоновиче он был отстранен от власти и сослан в Березов.
Такова историческая эпоха, образ которой встает со страниц «Ледяного дома» «… Система доносов и шпионства, утонченная до того, что взгляд и движения имеют своих ученых толмачей, сделавшая из каждого дома Тайную канцелярию, из каждого человека – движущийся гроб, где заколочены его чувства, его помыслы; расторгнутые узы приязни, родства, до того, что брат видит в брате подслушника, отец боится встретить в сыне оговорителя; народность, каждый день поруганная; Россия Петрова, широкая, державная, могучая – Россия, о боже мой! угнетенная ныне выходцем» (ч. I, гл. V) – вот каким с патриотической горечью и негодованием видит свое отечество герой Лажечникова.
Среди персонажей «Ледяного дома» немало исторических лиц и реальных событий, хотя и сложно преображенных авторской фантазией. Кроме императрицы Анны, Бирона, Волынского, на страницах «Ледяного дома» появляются вице-канцлер и фактический глава Кабинета министров Остерман, фельдмаршал Миних, поэт Тредьяковский. Имена некогда живших людей носят лица из окружения временщика и его антагониста – такие, как Липман или Эйхлер. Исторические прототипы были и у «конфидентов» Волынского, а причудливые «прозвания», данные им Лажечниковым, образованы от действительных их имен: де ла Суда стал в романе Зудой, Еропкин – Перокиным, Хрущев – Щурховым, Мусин-Пушкин – Суминым-Купшиным.
Существовал в действительности и «ледяной дом» – центральный, сквозной образ романа, образ стержневой и для его сюжета, и для поэтической его системы. Зимой 1740 года при дворе был устроен потешный праздник: императрица надумала женить своего шута – потомка древнего вельможного рода, князя М. А. Голицына на калмычке Бужениновой. Надо полагать, что и шутовская должность, и эта, последняя царская «милость», выпали на долю Рюриковича по родству его с ненавистными царице «верховниками». Между адмиралтейством и Зимним дворцом было выстроено дивившее современников чудо – дворец изо льда. Петербургский академик Г. В. Крафт оставил точное описание этого архитектурного курьеза, его скульптурной отделки и внутреннего убранства. Лажечников знал и использовал книжку Крафта. Чтобы сообщить празднеству особый размах и пышность, в столицу выписали по паре представителей всех народов, обитавших в России. Этнографическая пестрота костюмов, национальные песни и пляски должны были не только украсить и разнообразить забаву: они призваны были продемонстрировать императрице и ее иностранным гостям огромность могущественной империи и процветание всех разноплеменных ее жителей. Устройство праздника поручено было кабинет-министру Волынскому.
Лажечников сумел живо ощутить те возможности, которые открывала перед историческим романистом концентрация действия вокруг столь необычайного, богатого красками события. Ледяной дом становится в романе мощным символом, отбрасывающим тень на все перипетии и политической и романической интриги. Холод и попранная человечность скрываются за сверкающим его фасадом. И другое: как ни прекрасен и жесток ледяной дом, постройка эта эфемерна, дни ее сочтены. Как ни пышны забавы императрицы, оплаченные потом и кровью страдающего народа, не случайно во время торжества открытия дворца царице мерещатся погребальные факелы. Потешный дворец Анны Иоанновны – символ ее царствования, как и всякой деспотической власти. Чудом возродился к жизни, встал статуей в покое ледяного дома замороженный малороссиянин Горденко со своей жалобой, но вопль изнемогающего народа снова перехвачен клевретами Бирона, снова не дошел до слуха российской самодержицы. Порыв ищущего истины Волынского рассыпался ледяными осколками, поле битвы осталось за временщиком – символическое предвестие исхода их борьбы. Низкий шут Кульковский и грязная предательница Подачкина – персонажи, лишенные Лажечниковым и тени читательского участия, – обречены провести в ледяном дворце «брачную» ночь, и даже эти низменные получеловеки страданиями своими на миг снискали сострадание наше. Развалины ледяного дома укрывают последнюю вспышку страсти уже ставшей жертвой Бирона, несущей в себе смерть Мариорицы и истерзанного хитросплетениями своей трагической судьбы Волынского. По выходе из роковых руин Мариорицу ожидает смертное ложе, а Волынского – эшафот. Историю строительства и разрушения ледяного дома Лажечников искусно сопрягает с основной политической коллизией романа – борьбой русской и немецкой партий. Мольба изнуренной страны, донесенная до Петербурга малороссиянином Горденко, гибель правдоискателя, занесшего руку на временщика, переполняют чашу терпения Волынского, побуждают его к активным действиям. И та же казнь Горденки оказывается предзнаменованием трагической судьбы – падения и казни – самого Волынского.
Ледяной дом – олицетворенный контраст. Дом, по самому имени своему предназначенный быть хранилищем очага, человеческого тепла, встречает холодом, убивает все живое, что соприкасается с ним. И это главный, но не единственный символ в поэтике романа. Художник-романтик, Лажечников раскрывает противоречия эпохи в разветвленной системе символических контрастов: жизнь – смерть, любовь – ненависть, пленяющая красота – отталкивающее безобразие, барские забавы – народные слезы, блистательная княжна – нищая цыганка, дворец – нечистая конурка, пламенные страсти юга – северная стужа.
Неизлечимый недуг Анны Иоанновны, преследующий ее страх перед смертью оборачиваются неутолимой жаждой развлечений и удовольствий, сообщают расточительным придворным празднествам оттенок судорожного веселья поневоле, накладывают печать обреченности на забавы, быт императрицы, на всю картину ее бесславного царствования. И везде, где тешится императрица, страдает человек и его достоинство.
Чем больше напоминают об упадке и разрушении эти утехи без истинной веселости, тем более контрастирует с ними юношеская пылкость Волынского, романтически возвышенного, безудержного и в любви, и в деле патриотического служения России.
Именно система символов, пронизывающих «Ледяной дом», связывающих на свой лад исторические описания с романическим действием, способствует созданию в романе тягостной атмосферы безвременья. Эта атмосфера сгущается, охватывает самые несходные моменты повествования благодаря интенсивности лирической окраски, которая входит в роман вместе с личностью автора. Активный, прогрессивно мыслящий человек, современник декабристов (хотя и не разделявший их революционных устремлений), вдохновенный романтик и просветитель, он произносит свой суд над «неразумной» и бесчеловечной эпохой. От авторской активности не ускользает ни один, даже самый скромный элемент рассказа: Лажечников либо клеймит презрением, осуждает и порицает, либо сочувствует, восхищается и вселяет восторг в читателя. Эта лирическая экспансия заполняет «Ледяной дом», не оставляя места для спокойной, эпической картины вещей и событий.
Можно ли, прочитав роман, но проникнуться восторженным сочувствием к Волынскому, ненавистью и презрением к его противникам?
В трактовке образа Волынского романтический метод Лажечникова-романиста сказался особенно отчетливо.
В отличие от Пушкина и Гоголя (но подобно повествователям-декабристам). Лажечников избирает для своих исторических романов такие моменты прошлого, когда действуют пылкие возвышенные одиночки, а народ, во имя которого они жертвуют собой, играет в событиях страдательную роль. Соответственно любимый герой Лажечникова лицо вымышленное или историческое, но в любом случае наделенное сложным внутренним миром и исключительной, трагической судьбой.
Таков последний новик – Владимир, незаконный сын царевны Софьи и князя Василия Голицына. С детства он обречен на роль антагониста Петра. Поело покушения на жизнь молодого царя Владимир бежит на чужбину. Со временем он сознает историческое значение Петровских реформ и полагает целью жизни искупить свою вину перед Россией и отомстить тем, кто воспитал в нем ненависть к новым порядкам. Отвергнутый родной страной, он тайно служит ей, способствуя, подобно провидению, победам русских войск в Лифляндии, заслуживает прощение Петра и скрывается в монастыре, где умирает в безвестности. Таковы и герои «Басурмана» – представители западного Возрождения архитектор Аристотель Фиоравенти и врач Антон Эренштейн, привлеченные в далекую Московию тщетной надеждой найти применение своим гуманистическим устремлениям.
К тому же типу романтических героев-избранников принадлежит и Волынский «Ледяного дома».
Исторический Волынский был фигурой сложной и противоречивой. Начав свою деятельность еще при Петре I, он скоро умом и энергией привлек внимание преобразователя. Но ему недаром довелось отведать царской дубинки. И первые шаги, и вся позднейшая карьера Волынского являют цепь взлетов и падений. Тип вельможи переходной эпохи, он сочетал в себе истинного «птенца гнезда Петрова», патриота, мечтавшего о благе России, с неукротимыми гордостью и честолюбием, с жестокостью, неразборчивостью в средствах. Не раз ему грозил суд за отъявленные взяточничество, самоуправство, истязания подвластных ему людей. Прежде чем стать кабинет-министром и выступить с проектами государственных преобразований, Волынский долгое время восходил по ступеням служебной иерархии, опираясь то на родственные связи, то на Миниха, бывшего не в ладах с временщиком, то на Бирона, противника его недавнего покровителя. В качестве ставленника Бирона (временщик рассчитывал найти в нем покорное орудие для умаления роли Остермана, но обманулся в своих ожиданиях) Волынский и был введен в Кабинет министров. Задолго до того, как новый кабинет-министр решился выступить против Остермана и затронуть интересы Бирона, он нажил себе непримиримых врагов среди русских, и в числе его противников были такие влиятельные вельможи, как П. И. Ягужинский, А. Б. Куракин, Н. Ф. Головин.
Лажечникову, без сомнения, были известны источники, по-разному оценивавшие личность Волынского, его достоинства и недостатки как государственного деятеля. Но из письменных свидетельств и из устного предания автор «Ледяного дома» выбрал лишь то, что соответствовало его общественному и эстетическому идеалу. При этом особое значение приобрела для Лажечникова трактовка образа Волынского, которая содержалась в «Думах» Рылеева.
Рылеев посвятил Волынскому две думы. Одна из них – «Видение Анны Иоанновны» – не была пропущена цензурой и опубликована впервые в «Полярной звезде» Герцена в 1859 году. Была ли эта дума известна Лажечникову в середине 1830-х годов, судить трудно. Терзаемой раскаянием Анне Иоанновне является в ней голова казненного Волынского и призывает царицу к ответу за смерть «страдальца славного отчизны». Другая дума – «Волынский» – цитирована в «Ледяном доме» и во многом определила образ главного героя романа. Волынский предстает в изображении поэта-декабриста как «отчизны верный сын», а борьба его с «пришлецом иноплеменным», виновником «народных бедствий» Бироном как «пламенный порыв Души прекрасной и свободной» [К. Ф. Рылеев. Стихотворения. Статьи. Очерки. Докладные записки. Письма. – М., 1956, с. 141 – 143, 145] К приведенным словам Рылеева – устойчивой формуле декабристской идейности – непосредственно восходит у Лажечникова выражение «истинный сын отечества».
В романе Лажечникова образ Волынского обретает дополнительные краски, которых не было в стихотворении Рылеева. Это уже не исключительно государственный деятель, замкнутый в сфере патриотического подвига. Волынский – человек, и ничто человеческое ему не чуждо. «В его душе страсти добрые и худые, буйные и благородные владычествовали попеременно; все было в нем непостоянно, кроме чести и любви к отечеству» (ч. I, гл. I), – говорит Лажечников о своем герое. И далее романист приписывает умнейшему политику Остерману проницательную оценку исторической ситуации, выражая ее в словах, которые не могли быть случайными в устах современника декабристов и трагического крушения их надежд: «Он видел возрождающуюся борьбу народности с деспотизмом временщика, но знал, что представителями ее – несколько пылких, самоотверженных голов, а не народ, одушевленный познанием своего человеческого достоинства» (ч. II, гл. VII). Лажечников сообщает своему герою черты, подготавливающие его падение, но в изображении Волынского неизменно доминирует восходящая к думе Рылеева героико-романтическая тональность.
Характерная коллизия декабристской поэзии и прозы – противоречие между долгом гражданина-патриота, требующим от героя полного самоотречения, вплоть до отказа от личного счастья, и естественными влечениями души и сердца. Эта коллизия присутствует и в «Ледяном доме». Не один Волынский, но и императрица Анна, и Мариорица, и Перокин рано или поздно должны выбрать между верностью долгу (как понимает его каждый из этих столь несходных персонажей) и человеческими, земными привязанностями своими. Однако наиболее сюжетно действенным и разветвленным предстает этот мотив в рассказе о Волынском, контрапунктически связывая обе сюжетные линии «Ледяного дома» – любовную и политическую. «Беззаконная» страсть к молдаванской княжне не только отвлекает душевные силы героя от дела гражданского служения и обезоруживает его перед лицом холодного, расчетливого врага. Страсть эта делает Волынского жертвой внутреннего разлада. Душа его трагически смятена сознанием вины перед прекрасной, любящей женой. Мучительна для него и мысль о том, что он губит преданную ему, обольстительную Мариорицу. И вместе с тем борьба чувств гражданина, любящего мужа и отца и страстного любовника сообщает образу Волынского особую привлекательность, а его роковой судьбе жизненную объемность.
В Волынском есть нечто от романтического поэта-творца. Пусть человеческая его натура несовершенна, пусть в повседневности он подвержен неуемным страстям, вовлекающим героя в роковые заблуждения: все это – «пока не требует поэта К священной жертве Аполлон». Стоит Волынскому услышать зов отчизны – и он превращается в героя-борца, который, отряхнув с плеч своих все земные привязанности, не взвешивает и не расчисляет ни собственных сил, ни возможностей Бирона и его сторонников, со свойственной ему прямотой и горячностью идет в борьбе за благо народное до конца, непокоренный всходит на эшафот, чтобы стать в потомстве нетленный образцом гражданского служения. А страсть его к Мариорице! Беззаконная любовь Волынского – тоже акт борьбы, борьбы за свободу человеческого чувства, стремящегося сквозь все преграды и становящегося жертвой холодного механического расчета тех, для кого и самая страсть – всего лишь средство политической интриги.
В любви к Мариорице раскрывается широта русской натуры Волынского, ее удаль и размах, в ней звучит та поэтическая струна, которая роднит Волынского-любовника с Волынским-патриотом. Лажечников приобщает своего любимого героя к русской национальной стихии, и недаром в одном из самых поэтических и освященных русской литературной традицией эпизодов романа – в сцене святочного гаданья – Волынский предстает удалым русским молодцем, кучером с лирической и разгульной песней на устах. «Это природа чисто русская, это русский барин, русский вельможа старых времен!» [В. Г. Белинский. Полн. собр. соч. – М., 1953, т. III, с. 13] – восторгался Белинский.
Пламенный романтик и в любви и в политике, Волынский – прямой антипод трезвого и бездушного прагматика Бирона. По тем же, уже знакомым нам законам романтической поэтики контрастов в «Ледяном доме» противостоят друг другу немощная, «тучная, мрачная» Анна Иоанновна и «настоящая русская дева, кровь с молоком, и взгляд и привет царицы… дочь Петра Великого, Елисавета» (ч. IV, гл. V), бездарный «писачка», педант Тредьяковский и вдохновенный певец взятия Хотина Ломоносов. Ни Елизавета Петровна, ни Ломоносов не действуют в романе, они лишь всплывают в размышлениях автора и его персонажей как своеобразная «точка отсчета» – знак, указывающий на существование здоровых национальных сил, которым суждено рассеять мрак «неразумной» эпохи, теснящей и убивающей все живое и человеческое.
В наибольшей степени историзм Лажечникова обнаружил свои границы в образе Тредьяковского. Тредьяковский сыграл выдающуюся роль в истории русской культуры и русского стихосложения. Однако долгое время его имя служило синонимом поэтической бездарности, мишенью для незаслуженных насмешек. И хотя еще Радищев в «Памятнике дактило-хореическому витязю» сделал попытку пересмотреть традиционную репутацию Тредьяковского, объективная историческая оценка его деятельности и в 1830-х годах оставалась делом будущего.
Романтическая поэтика требовала соединения в романе высокой поэтической стихии со стихией гротеска и карикатуры. Изображение Тредьяковского (как и Кульковского) – дань этому программному требованию романтиков. Некритически опираясь на пристрастные анекдоты о Тредьяковском, донесенные до него устным преданием, Лажечников наделил своего героя традиционными комическими чертами педанта и прихлебателя, равно отталкивающего духовно и физически. Не удивительно, что в неприятии этого образа сошлись все критики «Ледяного дома» – от Сенковского до Пушкина.
В эпоху классицизма и Просвещения исторические лица выступали на подмостках трагического театра, высшие же достижения романа XVIII века связаны с изображением сферы частной жизни. Исторический роман начала XIX века впервые объединил рассказ об известных исторических деятелях с рассказом о судьбах безвестных их современников, а повествование о фактах исторической жизни включил в рамки вымышленного сюжета.
Сочетание в историческом романе истории и вымысла делало этот жанр беззаконным в глазах его противников. Наоборот, Белинский в полемике, развернувшейся вокруг русского исторического романа 1830-х годов, отстаивал вымысел как необходимое условие художественного воссоздания прошлого. Но в разных типах тогдашнего исторического повествования история и вымысел сплетаются неодинаково. А поэтическая нагрузка, выпадающая на долю вымышленных персонажей в общем движении сюжета, определяется эстетическими установками романиста.
Для В. Скотта было существенно показать, что история в движении своем, наряду с известными историкам деятелями, вовлекает в круговорот событий множество рядовых, безвестных людей. Крупные исторические столкновения и перемены вторгаются в частную жизнь частного человека. И напротив, конкретные, неповторимые черты давнего времени В. Скотт доносит до читателя как раз через преломление их в судьбах, нравах, быте, психологии своих вымышленных героев. Именно вымышленному герою В. Скотта дано на собственном опыте изведать столкновение борющихся исторических сил, увидеть истинное лицо каждой из них, понять их могущество и их слабость. По тому же пути познания и воспроизведения прошлого идет Пушкин в «Капитанской дочке».
В отличие от В. Скотта, А. де Виньи в «Сен-Маре» – романе, коего фабула, расстановка и типаж действующих лиц не раз отзываются в развитии действия и группировке персонажей «Ледяного дома», – ставит в центр своего повествования не вымышленное, а историческое лицо. Истинные масштабы и мотивы выступления Сен-Мара против Ришелье он трансформирует в соответствии со своей исторической «идеей», модернизируя при этом нравственно-психологический облик героя. Другой французский романтик, В. Гюго, в «Соборе Парижской богоматери» (1831) сближает жанр исторического романа с романтической поэмой и драмой. Своих вымышленных героев он высоко поднимает над прозой быта, сообщая им символическую масштабность и глубокую поэтическую выразительность. Сложная драма любви и ревности ведет читателей Гюго к постижению общих противоречий бытия, воспринятых сквозь призму романтической философии истории.
«Ледяной дом» Лажечникова типологически ближе к французским романтикам, нежели к В. Скотту. Как и автор «Сен-Мара», Лажечников делает средоточием рассказа нетипичного для В. Скотта вымышленного «среднего» человека, а лицо историческое, переосмысляя нравственный и психологический облик Волынского в духе своих гражданских, патриотических и просветительских идеалов. В то же время определяющим для поэтики «Ледяного дома» является то, что исторические персонажи романа и его вымышленные лица – цыганка Мариула и княжна Лелемико, мать и дочь, подобные старой вретишнице и Эсмеральде «Собора Парижской богоматери», – принадлежат, если можно так выразиться, к двум разным мирам: первые – к миру исторической реальности, как понимает ее автор, вторые – пришельцы из страны романтической поэзии. Лажечников не задается целью, как В. Скотт или Пушкин, уловить в облике своих романтических героинь конкретные черты психологии людей определенной эпохи. Источник силы этих эстетически далеко не равноценных образов один и тот же: и Мариула, и Мариорица выступают в романе как носительницы поэтической идеи. Мариула – воплощение беспредельной материнской любви, Мариорица – олицетворенная идея любящей женщины, которая полагает в самозабвенном служении избраннику своего сердца цель существования, а в смерти ради блага его – жизненное свое предназначение. Белинский, судивший романтика Лажечникова по законам, им самим над собой признанным, находил, что Мариорица – «решительно лучшее лицо во всем романе… самый красивый, самый душистый цветок в поэтическом венке вашего даровитого романиста» [В. Г. Белинский. Полн. собр. соч. – М., 1953, т. III, с. 14].
Образы княжны Лелемико, Мариулы и ее спутника цыгана Василия, старушки лекарки и ее внучки уводят роман в сторону от политической интриги, образуют особую, «надысторическую» линию сюжета. Но они же сообщают «Ледяному дому» дополнительную занимательность, сближают его с романом тайн, со старым авантюрным романом. Особый эффект извлекает Лажечников из традиционного мотива двух соперниц, – любящих героя и любимых им женщин. Красавица севера и гурия юга, неколебимая супружеская преданность и свободная, обретающая оправдание в своей глубине и бескорыстии страсть склоняют то в одну, то в другую сторону пылкую и непостоянную душу Волынского. Просветительская коллизия борьбы между страстью и долгом распространяется, захватывает обе сферы действия романа – и политическую и любовную. Гибель Волынского представлена в «Ледяном доме» как искупительная жертва в двойной борьбе: за свободу отечества и за личное нравственное очищение.
И вместе с тем Волынский «Ледяного дома» не просто единичный человек, так или иначе соотнесенный со своим реально-историческим прототипом. В нем слил Лажечников всю силу национального протеста против засилья иноземцев, терзающих изнемогающую, истощенную поборами и вымогательствами страну. Если в любви Мариорица с ее женственной прелестью и безграничным самоотречением выше расщепленного между чувством и долгом Волынского, то на поприще гражданственности Волынскому нет равных. Как одинокий дуб, возвышается он над порослью своих «конфидентов» – друзей и товарищей в борьбе, разделивших дерзание его и его участь. Что же до противников Волынского, то низость целей и средств, душевная узость, низменный своекорыстный расчет делают их полной противоположностью великодушного и честного патриота. Если клевреты Бирона хранят ему верность из страха и корысти, противник временщика влечет к себе чистотой цели, благородством души и поступков.
Вступая в единоборство с Бироном, Волынский бросает дерзкий вызов не только клике пришлецов, присвоивших себе право «грабить, казнить и миловать русских». Он обличает придворных ласкателей, ищущих чинов и наживы, выступает против «утеснителей своего отечества», кто бы они ни были. Но в сферу того, что подвергает безоговорочному отрицанию сам автор-повествователь, втягивается еще более широкий круг явлений. Здесь и могущество барской прихоти, вольной превратить в забаву любого человека, обитающего в любом конце деспотического государства; и безнравственное право «иметь своих людей»; и власть, опирающаяся на систему шпионажа и сыска; и все бездарное и кровавое царствование Анны Иоанновны в целом. Мало того: не ограничиваясь критикой «неразумной» эпохи, Лажечников путем прозрачных намеков перекидывает от нее мостик к современности. Эпизод политической борьбы XVIII века оказывается предвестием выступления на Сенатской площади, а посмертное оправдание и гражданская слава Волынского – пророчеством о неминуемом признании дела дворянских революционеров. Все это решительно противостояло доктрине «официальной народности».
«Ледяной дом» появился в момент, когда близился к концу десятый год царствования Николая I, истекало десятилетие со дня декабрьского восстания. В обществе ждали этой даты, надеялись на «милость к падшим», на облегчение участи ссыльных. Роман Лажечникова по-своему отразил и воплотил эти настроения. Идеологическая атмосфера, подготовившая события 14 декабря, самое выступление декабристов, трагически неизбежное поражение их и казнь отозвались в «Ледяном доме» целым рядом примет. Среди них и цепь вызывающих неизбежные иллюзии сентенций, и связь центрального образа романа – образа героя-гражданина – с традицией декабристской литературы и публицистики, и эпиграф (ч. IV, гл. XIII) из думы Рылеева, которая звучала в 1830-х годах как вещее предсказание собственной судьбы поэта-декабриста, Но, быть может, самым ярким доказательством того, что, создавая «Ледяной дом», Лажечников созидал памятник героическим устремлениям своего поколения, явилась та трактовка, которую получил на страницах романа эпизод реальной русской истории. Автор «Ледяного дома» отыскивает в недавнем прошлом страны случай, который он воспринимает как исторический прецедент декабрьского восстания, как возмущение горстки борцов за народное благо против деспотизма. Характерно и другое. Казнь героев обернулась их посмертным торжеством. История повергла в прах их казавшегося неодолимым противника, а сами они обрели в глазах потомков ореол невинных страдальцев за истину и стали образцом «святой ревности гражданина». Таковы истоки чувства исторического оптимизма, которым веет от эпилога «Ледяного дома».
По выходе «Ледяного дома» Пушкин писал Лажечникову: "Может быть, в художественном отношении «Ледяной дом» и выше «Последнего новика», но истина историческая в нем не соблюдена, и это со временем, когда дело Волынского будет обнародовано, конечно, повредит вашему созданию; но поэзия останется всегда поэзией, я многие страницы вашего романа будут жить, доколе не забудется русский язык.
За Василия Тредьяковского, признаюсь, я готов с вами поспорить. Вы оскорбляете человека, достойного во многих отношениях уважения и благодарности нашей. В дело же Волынского играет он лице мученика. Его донесение Академии трогательно чрезвычайно. Нельзя его читать без негодования на его мучителя. О Бироне можно бы также потолковать" [А. С. Пушкин. Полн. собр. соч. – М. – Л., 1949, т. XVI, с. 62].
Лажечников не принял упреков поэта, настаивая на том, что исторические персонажи его романа верны реальным их прообразам, и так сформулировал свой основной творческий принцип: «… историческую верность главных лиц моего романа старался я сохранить, сколько позволяло мне поэтическое создание, ибо в историческом романе истина всегда должна уступить поэзии, если та мешает этой. Это аксиома» [А. С. Пушкин. Полн. собр. соч. – М. – Л., 1949, т. XVI, с. 67]. Аксиома эстетики романтической, добавим мы.
Автор «Бориса Годунова» полагал, что исторический писатель, «беспристрастный, как Судьба», воссоздавая драматическую эпоху прошлого, не должен «хитрить и клониться на одну сторону, жертвуя другою. Не он, не его политический образ мнений, не его тайное или явное пристрастие должно… говорить в трагедии, – но люди минувших дней, их умы, их предрассудки… Его дело воскресить минувший век во всей его истине» [А. С. Пушкин. Полн. собр. соч. – М. – Л., 1949, т. XI, с. 181].
В исторической трагедии Пушкина Борис представлен как человек, на совести которого лежит тяжкое преступление. Но пушкинский герой не только ловкий и хитрый своекорыстный политик. Это и умный, дальновидный правитель, вынашивающий планы государственных преобразований, и нежный, заботливый отец. Если в знатности он уступает многим боярам-рюриковичам, то умом и энергией превосходит их. Более того, испытывая муки совести, терзаясь раскаянием, Борис несет свою нравственную кару не как заурядный преступник, а как человек недюжинной внутренней силы. Прежде чем сломиться под ударами судьбы, он судит и осуждает себя сам. Столь же объемен, внутренне сложен пушкинский образ Самозванца. Томящийся в монастырской келье инок таит в себе юношеский порыв к свободе, стремление познать большой мир, изведать его радости и наслаждения. В любви к Марине Самозванец – своего рода поэт, да и вообще поступки, увлекающие его навстречу преступлению и гибели, отмечены печатью рыцарства и артистизма. Лажечникову-романисту подобное сложное понимание исторических характеров осталось чуждо, его не интересовало противоречивое сочетание в человеке исторического добра и зла. В «Ледяном доме» свет и тень образуют две стихии, резко и непримиримо противостоящие друг другу. И хотя Лажечников посредством ряда внешних, бытовых деталей сообщает образам своих положительных и отрицательных героев известную жизненность, этого мало, чтобы его персонажи стали подлинными живыми людьми из плоти и крови, а мир их чувств и их идей обрел внутреннее самодвижение.
Спор между Пушкиным и Лажечниковым об историческом романе и его отношении к действительности был спором между реалистом и романтиком. Созданные Лажечниковым образы Бирона, Волынского, Тредьяковского не могли встретить сочувствия у реалиста Пушкина: своей однолинейностью они противостояли пушкинскому идеалу широкого, многостороннего изображения характеров.
Пушкин и сам прошел через полосу традиционно однозначного восприятия Тредьяковского: имя его для Пушкина-лицеиста – символ бездарной и бессмысленной метромании, олицетворение неуклюжего литературного староверства. Однако уже с начала 1820-х годов знакомство Пушкина с трудами Тредьяковского по русскому языку и стихосложению расшатывает представления о нем, бытовавшие в кругах, близких к «Арзамасу», а в 1830-х годах интерес его к Тредьяковскому усиливается и приобретает индивидуальный оттенок. Исторические изучения Пушкина, связанное с ними углубление его историко-литературных воззрений способствуют формированию взгляда поэта на место Тредьяковского в русском литературном развитии. В связи с все усложняющимся положением Пушкина при дворе, воспринятым им как унижение пожалованием камер-юнкерского звания и рядом других фактов личной его биографии, поэт все чаще задумывается над положением писателя в России. В новом свете предстают ему давно известные анекдоты о постоянных унижениях и побоях, которые терпел Тредьяковский.
Взгляд Пушкина на теоретические сочинения Тредьяковского наиболее полно выражен в «Путешествии из Москвы в Петербург» (1834). "Его филологические и грамматические изыскания очень замечательны, – читаем здесь а Тредьяковском. – Он имел о русском стихосложении обширнейшее понятие, нежели Ломоносов и Сумароков. Любовь его к Фенелонову эпосу делает ему честь, а мысль перевести его стихами и самый выбор стиха доказывают необыкновенное чувство изящного… Вообще изучение Тредьяковского приносит более пользы, нежели изучение прочих наших старых писателей. Сумароков и Херасков верно не стоят Тредьяковского " [А. С. Пушкин. Полн. собр. соч. – М. – Л., 1949, т. XI, с. 253-254].
Синтетическая оценка роли Тредьяковского – филолога и поэта в развитии отечественной науки и словесности тогда же получила выражение в планах пушкинской статьи «О ничтожестве литературы русской». В одном из планов Пушкин вновь ставит Тредьяковского – стиховеда и лингвиста выше Ломоносова и Сумарокова («В сие время Тредьяковский – один понимающий свое дело»), в другом же замечает, что влияние Тредьяковского «уничтожается его бездарностью» [А. С. Пушкин. Полн. собр. соч. – М. – Л., 1949, т. XI, с. 495].
Новую грань во взгляде Пушкина на Тредьяковского открывает письмо его к Лажечникову, где поэт отстаивал попранное в лице Тредьяковского достоинство русского литератора и ученого. Донесение Тредьяковского Академии, которое, по словам Пушкина, «трогательно чрезвычайно», – это его рапорт в Императорскую Академию наук от 10 февраля 1740 года с жалобой на «бесчестье и увечье», нанесенные ему Волынским. С последовавшим вскоре падением кабинет-министра связано следственное дело Волынского – второй упоминаемый Пушкиным в письме к автору «Ледяного дома» исторический источник. Оба эти источника в 1830-х годах не были еще опубликованы и, как видно из воспоминаний Лажечникова «Знакомство мое с Пушкиным», остались ему неизвестными в пору работы над «Ледяным домом».
Письмо Пушкина к Лажечникову – свидетельство весьма строгой оценки им Волынского, которая шла вразрез не только с изображением этого исторического деятеля в романе Лажечникова, но и вообще с наиболее распространенным в то время взглядом на него. Формированию его мнения способствовало углубленное изучение архивных материалов по русской истории XVIII века, раскрывшее Пушкину ряд тоновых сторон личности и деятельности Волынского, и окончательно укрепило знакомство поэта с изложением «дела» кабинет-министра. Со сдержанным отношением Пушкина к «мучителю» Тредьяковского связана высказанная им в том же письме характеристика Бирона, о котором Пушкин писал, что «на него свалили весь ужас царствования Анны, которое было в духе его времени и в нравах народа» [А. С. Пушкин. Полн. собр. соч. – М. – Л., 1949, т. XVI, с. 62]. Эта характеристика была воспринята Лажечниковым как «непостижимая… обмолвка великого поэта» [А. С. Пушкин в воспоминаниях современников: В 2-х т. – М., 1974, т. I, с. 180-181]. Между тем смысл пушкинского суждения заключался вовсе не в возвышении фигуры временщика за счет Волынского.
В «Заметках по русской истории XVIII века» (1822) Пушкин охарактеризовал Бирона как «кровавого злодея». Таким образом, в оценке личности Бирона он не расходился с Лажечниковым. Но Пушкина не могла удовлетворять точка зрения официальной историографии, противопоставлявшей злодея временщика добродетельной государыне и переносившей на него одного вину за все ужасы бироновщины. Пушкин сознавал, что причины их были глубже, коренились в «духе времени», вызвавшего к жизни деспотическую монархию XVIII века, в особенностях национального развития, сообщивших русскому абсолютизму поело смерти Петра черты «азиатского невежества» [А. С. Пушкин. Полн. собр. соч. – М. – Л., 1949, т. XI, с. 14]. Что же касается исторического смысла деятельности Бирона, то Пушкин видел его в деспотически непреклонном пресечении всех попыток русской аристократии к установлению олигархического образа правления, которые представлялись поэту основной консервативной тенденцией русской истории XVIII века. Как видим, можно спорить с Пушкиным (особенно с точки зрения наших нынешних знаний о прошлом) по существу его исторических воззрений, но ни о какой «обмолвке» его в споре с Лажечниковым не может быть и речи.
Пушкин рассматривал разные эпохи русской жизни в их исторической взаимосвязи, воспринимая каждую из них как звено единого, сложного исторического движения. Поэтому для него приобретали такое значение конкретные черты исторических лиц, их психология, истинные масштабы и пропорции, присущие изображаемому моменту.
Ключом к разгадке характера любого из деятелей эпохи, будь то история или современность, Пушкину служило познание ее социальных и культурно-исторических сил, понятых одновременно в их исторической неповторимости и в глубинных их связях с прошлым и будущим. «Угаданная», воскрешенная в своей жизненной реальности эпоха должна была, согласно идеалу Пушкина – художника и историка, засиять своей собственной, объективно присущей ей поэзией, а не служить послушным выражением поэтической идеи автора.
Иначе, в свете романтических и в то же время просветительски окрашенных представлений, воспринимал историю Лажечников. В истории его занимали не столько ее жизненная светотень и глубинные причинно-следственные связи, сколько яркие драматические картины и аналогии с современностью. Свинцовые тени николаевского царствования, трагедия героического и романтически действенного поколения дворянской молодежи, сомкнувшиеся вокруг императорского трона остзейцы – все это обострило художественную восприимчивость Лажечникова и гражданскую его непримиримость к мертвящему холоду и немецкому засилью бироновщины. Яркий романтический талант облек живой гражданский и патриотический пафос «Ледяного дома» в образы, внятные и для читателей 1830-х годов и для последующих поколений. И Пушкин, справедливо оспаривавший точность исторической картины, нарисованной Лажечниковым, прав был и тогда, когда предрекал создателю «Ледяного дома»: «… поэзия останется всегда поэзией, и многие страницы… романа будут жить, доколе не забудется русский язык».
…За дерзость, царица, меня прости!
Ты в милости, как в ярости,
И в светлый час, и в час беды
Избавь от царской доброты!…(слова из песни)
Ледяной Дом был построен по велению Анны Иоанновны
в 1740 году для проведения в нём свадьбы любимой шутихи царицы — Авдотьи Бужениновой (видео), выдаваемой замуж за попавшего в немилость к государыне князя Михаила Голицина, за что и назначенного шутом. 
Поскольку Анна Иоанновна всегда любила отмечать праздники с размахом, придворные постарались, разработали проект ледяного здания, а мастера искусно воплотили его, вырезая материал для него прямо из замёрзшей Невы.
Построенный в угоду прихотям царицы Ледяной дом был шестиметровой высоты, и площадью 17 × 5 метров.
Как утверждали очевидцы, здание было просто великолепным, высеченным будто из огромного куска хрусталя.
Стены его украшала великолепная резьба; в красивых арочных нишах были установлены ледяные скульптуры; вместо стекол в окнах также был вставлен тончайший лёд!
Ворота в дом украшали вазы с ледяными цветами. На ледяных ветках красовались «хрустальные» птицы. Рядом располагались ледяные фигуры дельфинов, фонтанирующих огненными струями из горящей нефти, и шесть ледяных пушек, способных стрелять ядрами изо льда.
По обе стороны от дома были установлены остроконечные, полые внутри, пирамиды, внутри которых горели большие фонари.
У самого входа в дом посетители видели громадного ледяного слона с сидящим на его спине погонщиком
, а у ног слона стояли две красавицы в восточных нарядах.
Слон был не обычной скульптурой, а фонтаном с бьющими из хобота струями воды. В тёмное время суток слон становился мощным фейерверком, извергающим горящую нефть.
Также слон мог трубить, вернее, звуки издавали забравшиеся внутрь слона музыканты, дующие в духовые трубы.
В ледяном доме имелось четыре комнаты: спальня, гостиная, буфет и туалет.
Дом был заполнен всеми необходимыми предметами интерьера. Из чистого льда искусные мастера изготовили: резной стол, кровать, диваны и кресла, шкаф с посудой, часы, красивые шторы, табуретки, цветы.
Были даже подсвечники со свечами и ледяной камин, причем дрова в камине были также ледяными, но горели, поскольку их облили нефтью.
Кроме всего прочего, при Ледяном Доме выстроили ледяную же баню,
которую топили несколько раз и желающие могли в ней попариться! 
Но, чтобы показать сумасбродство русской царицы Анны Иоанновны, нельзя не рассказать немного о ней и о молодоженах.
Императрица Анна Иоанновна.
Анна Иоанновна взошла на русский престол в 1730 году. Кстати, свадьба шутов проводилась как раз в честь десятилетия пребывания императрицы на троне.
Имя Анны Иоанновны – племянницы Петра I в нашем сознании прочно связано с именем её фаворита Бирона – курляндского герцога – властолюбивого и хитрого человека.
По отзывам современников царица была коварна, жестока и сумасбродна, а её внешний вид оценивался весьма нелестно.
Так, например, княжна Долгорукова пишет, что вид у царицы был престрашный и даже отвратительный. Императрица была двухметрового роста, чрезвычайно толста (восемь пудов), да к тому же – рябая!
Анна Иоанновна и её любимец Бирон держали весь двор в страхе пытками, казнями, ссылками и сумасбродными увеселениями. 🙁
Всего через несколько лет после смерти Петра, очень простой во время его правления русский царский двор по пышности и великолепию не уступал уже многим европейским дворам.
Балы, маскарады, торжественные приемы постоянно проводились при дворе. Сама царица, вместе с Бироном, любила проводить время со своими шутами.
Шуты развлекают царицу Анну Иоанновну в её спальне
Тут ещё упомяну о несчастливом завершении свадьбы самой царицы Анны Иоанновны.
Её выдавал замуж за курляндского герцога в октябре 1710 года сам Пётр Великий, устроивший для своей племянницы очень яркую и пышную свадьбу.
Но по дороге в Курляндию молодой муж скончался, будто бы от того, что «перебрал лишнего».
Но факт в том, что Анна Иоанновна стала вдовой прямо в подвенечном наряде…
Шутиха Авдотья.
Среди шутов Анны Иоанновны была калмычка Авдотья Ивановна, уже в летах и очень не красивая. Но царица к ней благоволила и даже дала ей фамилию Буженинова в честь любимого блюда шутихи.
Когда Авдотья сказала Анне Иоанновне, что хотела бы выйти замуж, та быстро подыскала ей в женихи шута – да не простого, а бывшего князя!
Шут – бывший князь.
Михаил Алексеевич Голицын (1688-1778) был из рода знаменитых ещё в Петровское время бояр. Сам Пётр посылал его учиться за границу – в Сорбонну, затем Голицын служил по военно-административной линии и дослужился до майора.
За что же такого именитого вельможу разжаловали в шуты?
За то, что князь, после смерти первой жены в 1729 году, поехал развеять тоску за границу и там влюбился в итальянку простого происхождения. Голицын женился на ней и даже принял католическую веру.
В Москву князь вернулся с женой и ребёнком, но старался скрыть их ото всех, как и перемену веры.
Однако, императрице всё удалось узнать, брак по её приказанию был расторгнут, а жену-итальянку выслали за границу. Самого же князя разжаловали и назначили придворным шутом.
Отныне обязанностью бывшего князя стала подача царице и её гостям кваса, за что Голицына прозвали «квасником».
Остальное время шуту было предписано сидеть в лукошке у царских покоев.
Шутовская свадьба.
Свадьбу придворных шутов императрица проводила 6 февраля 1740 года.
На торжество по велению императрицы в Петербург со всех уголков России были доставлены по два человека от всех, населяющих империю разноязычных народов — остяки, мордва, абхазы, чуваши, черемисы, самоеды, вятичи, камчадалы, калмыки, киргизы и другие — всего около трёхсот человек!
«Свадебный поезд» проехал по всему городу. Впереди шествовал слон, на котором в железной клетке сидели «молодые», следом ехали гости на многочисленных причудливых санях. Причем, в одну санную повозку были впряжены верблюды, в другую – олени, а во многие другие — и козлы, и свиньи.
Все гости были в национальных костюмах и играли на своих народных инструментах.
Обильный свадебный обед закончился танцами, где каждая пара показала царице и вельможам свою национальную пляску, и те оказались очень довольны потешным зрелищем.
После праздничного обеда молодых отправили в Ледяной Дворец и уложили в постель, при этом, у дома была выставлена охрана, дабы молодожены не покинули ложе раньше положенного.
Говорят, что только сметливость шутихи Авдотьи, сумевшей подкупить стражников и выпросить у них овчинный полушубок, смогла спасти молодых от смерти.
Ледяной дворец простоял до конца марта…
А царица Анна Иоанновна прожила после шутовской свадьбы всего 8 месяцев.
Что же стало с молодоженами?
После смерти императрицы Михаил Голицын был освобождён от шутовских обязанностей и уехал с Авдотьей в родовое имение.
При родах второго сына Буженинова скончалась; говорили, что она так и не смогла оправиться от хвори, полученной в результате проведённой ночи в Ледяном Доме.
Михаил Голицын женился в четвёртый раз, причем невеста была его моложе на 45 лет. В этом браке у него было ещё 3 дочери.
Умер он 90 лет от роду, одержав, в результате, победу в борьбе за человеческое счастье и достоинство.
Ледяной Дом Анны Иоанновны. Видео
На этом интересный факт исчерпал себя!
Но завтра найдём что-нибудь более интересное!
С наилучшими пожеланиями здоровья и благоденствия,
Ваш преданный гид по Миру Интересных Фактов,
Мозгунова Ирина.