Верховная дворцовая боярыня, приближенная царя Алексея Михайловича. Активная сторонница старообрядчества. За свои убеждения была заточена в тюрьму, где и умерла от голода. Изображена на известной картине В.Сурикова «Боярыня Морозова».
21 (31) мая 1632 года в семье видного государственного деятеля, родственника царицы царского окольничего Прокопия Федоровича Соковнина родилась дочь, названная Феодосией (данная Богом). Спустя несколько лет после ее рождения на престол взошел «Тишайший», второй царь из династии Романовых. Годы его правления ознаменовались многими событиями. Один из самых впечатляющих моментов - противостояние царя и боярыни Морозовой.
Но это случилось много позднее. А пока девочка росла, родители мечтали о выгодной партии для нее. В 17 лет ей улыбнулось счастье - к ней посватался Глеб Иванович Морозов, младший брат одного из богатейших и влиятельнейших людей того времени Бориса Ивановича Морозова - родственника царя, царского спальника и дядьки царевича, владельца огромнейшего состояния и крупнейшего землевладельца своего времени.
Родители Феодосии хоть и знатного московского происхождения, но породниться с Морозовыми посчитали великой честью. Ведь род Морозовых помимо богатства был очень знатен, а таких фамилий в те времена было чуть меньше десятка. И каждая из них имела равные права на престол. Глеб Иванович после смерти бездетного старшего брата в 1662 году стал наследником всего его состояния - земель, крестьян, производств железа, кирпича и соляных промыслов.
Счастливый брак Феодосии с Глебом подарил им сына Ивана. Но семейная жизнь оборвалась, когда вскоре после смерти Бориса умер и Глеб Иванович Морозов. И молодая тридцатилетняя боярыня стала вдовствующей распорядительницей общего состояния братьев при малолетнем сыне Иване Глебовиче. При дворе Феодосия Прокопьевна была верховной боярыней, приближенной царя и подругой царицы Марии Ильиничны. Подмосковная усадьба Зюзино (ныне в черте Москвы), в которой жила вдова с сыном, была обустроена по западному образцу, красиво и с удобствами, в огромном саду гуляли павлины - неслыханная роскошь по тем временам.
Молодой женщине, несмотря на все привилегии роскошной жизни, хватало забот. Ведь управлять огромным наследством приходилось самой, не полагаясь на помощь многочисленных родственников. Не чая души в сыне, она заботилась о том, чтобы сохранить и приумножить богатства, оставленные ему отцом и дядей. Как любая мать, мечтала найти ему хорошую партию и советовалась по этому вопросу со своим духовником. Ей прочили счастливую богатую жизнь, но деятельная и активная боярыня решила посвятить себя борьбе за веру.
В середине XVII века произошел раскол церкви на два непримиримых лагеря - протопоп Аввакум стоял за интерпретацию исконно русских церковных книг и двуперстие, а патриарх - за их греческое изложение и троеперстие. Многие видные деятели из верхов, не говоря уже о простом люде, не приняли новую церковную концепцию. Они стояли за старую веру отцов и дедов-прадедов. К старообрядцам примкнула и боярыня Морозова, которая с детства отличалась глубокой набожностью, религиозностью и соблюдала все посты. А после смерти мужа постоянно носила грубую рубаху из козьей шерсти (власяницу), что служило постоянным напоминанием о смирении и терпении. Протопоп Аввакум увидел в этом «перст судьбы» - его вера истинная, если даже подруга царицы и самая богатая женщина Московии решила отречься от царских привилегий, земных благ и посвятить себя святому делу - отстаиванию старообрядческих канонов.
В 60-х годах XVII века дом боярыни Морозовой стал центром собраний раскольников. Гонимые ревнители старой веры нескончаемым потоком устремлялись под его крышу. Своеобразный оппозиционный центр широко раскрыл двери странникам, изгнанным из монастырей священникам, юродивым. Сердобольная женщина стала на защиту слабых и гонимых. Целыми днями боярыня беседовала с ними, кормила, оставляла на ночлег. У нее останавливался и подолгу жил сам протопоп Аввакум с женой. Пламенные речи священника не давали остыть ее уму и сердцу, постоянно поддерживая огонь фанатизма. Но это был не угрюмый фанатизм. По наблюдениям современников и протопопа Аввакума, боярыня была доброжелательна, весела, приветлива. После пожизненного заточения лидера старообрядцев в далеком монастыре Феодосия Прокопьевна организовала с ним активную переписку. Ее письма полны тревогой о судьбе сына, хозяйскими хлопотами, в них нет ни слова упоминания о вопросах веры.
Пример самоотверженной борьбы со светской и церковной властью создал боярыне ореол благочестия и вдохновил немало последовательниц. Княгиня Евдокия Урусова, ее родная сестра, дворянка Марья Данилова и некоторые другие женщины «высшего света» стали ярыми приверженицами старообрядчества. Боярыня Морозова настолько демонстративно выступала против церковных реформ, что забеспокоились не только придворные и церковные чины, но и сам Тишайший. От гнева царя ее спасало только доброе отношение царицы Марии и опасение Романова идти против такого влиятельного рода, как Морозовы. Хотя один раз в 1666 году у нее отобрали все имущество и передали его в царскую казну. Тогда благодаря заступничеству царицы часть вотчин даже вернули.
Бесконечно игнорировать царские нововведения, и открыто идти против воли царя не удавалось никому. Не стала исключением и боярыня Морозова. В 1699 году Мария Ильинична умерла, но еще два года царь опасался трогать влиятельную боярыню, не желая портить отношения со старинными боярскими родами. В это время Морозова стала инокиней Феодорой, принявши постриг, и полностью отошла от светской и придворной жизни, прекратила посещать реформаторскую церковь и еще активнее занялась проповедованием старообрядчества. Последней каплей долготерпения государя стал отказ Морозовой присутствовать на царской свадьбе с Наталией Нарышкиной, и на Феодосию Прокопьевну обрушился столь долго сдерживаемый гнев самодержца. Все же перед применением жестких мер, попытался еще раз уговорить Морозову отречься от раскольничьих убеждений силами боярина Бориса Троекурова, зятя - князя Петра Урусова, родственников - бояр Ртищевых. Но все было напрасно.
Поздней осенью 1671 года в дом боярыни с царским указом о ее заточении в Чудов монастырь пришли архимандрит и думный дьяк Илларион Иванов. Обе сестры (они находились в доме) выказали презрение пришедшим, а Морозова даже не встала с кресла, на котором сидела. Так с креслом и пришлось нести ее в людское помещение из боярских хором. Пытались уговорить причаститься к новому обряду ее и в монастыре, но ревностная сторонница раскольников не вняла уговорам. После пыток и бесполезных уговоров Феодосию (инокиню Феодору) отправили в Псково-Печерский монастырь, а Евдокию Урусову - в Алексеевский.
Именно это событие запечатлел на картине . Боярыня Морозова в санях осеняет двуперстным крестным знамением пришедших проводить ее людей. Этот образ знаком с детства - дух несломленной русской женщины, готовой отдать все земные блага за истинную веру. Художник слегка отошел от истины, изобразив боярыню намного старше своих лет, но эта деталь еще больше подчеркивает непокорность и решимость сильной духом инокини. Картина полна экспрессии. сыграл на контрастах - богато одетая, закованная в кандалы боярыня и разношерстная серая людская масса, в большинстве своем сочувствующая ей, вызывают бурю эмоций и наталкивают на размышления о природе и качествах до конца непознанной человеческой души.
В Печерском монастыре боярыню Морозову настигла страшная весть - единственный сын Иван умер, а все имущество отписано в царскую казну. За опальных сестер хлопотал даже патриарх Питирим, просивший отпустить неразумных женщин, по глупости увязших в раскольничьих заблуждениях. Однако царь был тверд - слишком много неприятностей вынес он от «неразумных женщин» и проводить следствие назначил самого Питирима. После бесполезных увещеваний патриарха сестер пытали на дыбе, но физические страдания не смогли сломить их дух. Их ожидала публичная казнь на костре, но этому воспротивилась сестра царя Ирина Михайловна и бояре, справедливо полагая, что позорной казнью представительниц аристократии нельзя подрывать престиж вельмож. Казнь сменили на ссылку и в конце 1674 года сестер отправили в земляную тюрьму . Самая изощренная месть мятежным сестрам - мирское забвение и мучительная смерть от голода. Мятежные аристократки, медленно угасая, провели в земляной тюрьме почти целый год. Мольбы хотя бы о крохотном кусочке хлеба обезумевших от голода женщин не трогали тюремщиков.
Первой не выдержала княгиня Евдокия Прокопьевна Урусова. В сентябре 1675 года она тихо ушла, не отрекшись от своих убеждений. Феодосия Морозова (инокиня Феодора) пережила сестру почти на два месяца, и в первых числах ноября того же года, попросив у тюремщика выстирать в реке свою истлевшую рубаху, чтобы по православной традиции умереть в чистом белье, тоже скончалась. Их так и похоронили, без гробов, без отпевания, завернутых в рогожи в боровском заточении. Сейчас на месте предполагаемого захоронения мучениц старой веры выстроена часовня.
Беспримерен подвиг удивительной женщины - боярыни Феодосии Морозовой, отрекшейся от мирских благ и принявшей мученическую смерть во имя своих убеждений и веры.
Имеет отношение к населенным пунктам:
Родилась в Москве 21 (31) мая 1632 года. В ночь с 15 на 16 ноября 1671 года Феодосия Морозова с сестрой Евдокией Урусовой были взяты под стражу и заключены в Чудов монастырь. После допросов архимандритом Иоакимом и митрополитом Павлом Крутицким 19 ноября 1671 года перевезены на подворье Псково-Печерского монастыря.
Боярыня Морозова Феодосия Прокопьевна (рожд. 21 (31) мая 1632 г. — смерть 2 (12) ноября 1675 г.) — верховная дворцовая боярыня. Была арестована за приверженность к «старой вере», сослана в Пафнутьево-Боровский монастырь и посажена в монастырскую тюрьму, где и умерла от голода.
Что известно о Феодосии Прокопьевне
Облик боярыни Морозовой в национальной памяти соединен с любимой народом картиной В.Сурикова. Еще писатель В.Гаршин, увидав 100 лет назад на выставке полотно художника, предсказывал, что потомки будут не в состоянии «представить себе Феодосию Прокопьевну иначе, как она изображена на картине». Современнику трудно быть беспристрастным, но мы понимаем - Гаршин как оказалось был хорошим пророком. Многие люди представляют себе боярыню Морозову суровой, пожилой женщиной, как на картине, которая фанатично взметнула руку в двоеперстии. Что ж, Суриков хорошо знал историю и в главном не пошел против правды, ну а детали вымысла были необходимы ему ради символических обобщений.
Боярыня Морозова не была старой - посмотрите на даты ее жизни. Арестовывали боярыню за 4 года до смерти, тогда ей не было и сорока, но мученицу за идею народная память могла запечатлеть только пожившей, мудрой и чуждой всякого легкомыслия.
Почему же слава боярыни Морозовой перешагнула столетия? Почему среди тысяч страдальцев за веру именно этой женщине суждено было стать символом борьбы раскольников против «никонианцев»?
На полотне художника Феодосия Прокопьевна обращается к московской толпе, к простолюдинам - к страннику с посохом, к старухе-нищенке, к юродивому, ко всем тем, кто на самом деле представлял социальный слой борцов против новых обрядов. Однако Морозова была не рядовая ослушница. Чудов монастырь, куда ее везли, находился в Кремле. Неизвестно, смотрел ли царь с дворцовых переходов, как провожал народ свою любимицу, как возглашала она анафему «нечестивцам», но в том, что мысль о Морозовой преследовала его, не давала ему покоя, сомневаться не приходится.
Картина В. Сурикова «Боярыня Морозова»
Род Морозовых
Боярыня слишком близко стояла к престолу, слишком хорошо знала царя, а кроме этого, род Морозовых был одним из самых знатных. Такого рода высокопоставленных семей в России было меньше десяти, по крайней мере, Романовы, к которым относился Алексей Михайлович, имели не больше прав на престол, чем любой из Морозовых. Можно догадаться, до какой степени неуютно чувствовал себя царь, отдавая приказ об аресте боярыни. Однако были еще и другие обстоятельства для беспокойства.
Братья Морозовы, Борис и Глеб, приходились родственниками отцу царя Михаилу и в юные годы служили у старшего Романова спальниками, это было исключительное положение при дворе. Когда в 1645 г. 17-ти летний Алексей венчался на престол, Борис Морозов стал его ближайшим советником. Именно боярин выбрал для государя жену Марию Ильиничну Милославскую и на свадьбе играл первую роль - был у государя «на отцово место». Через 10 дней Борис Морозов, вдовец и человек уже пожилой, женился вторым браком на царицыной сестре Анне и стал царским свояком.
Из своего исключительного положения он смог извлечь все, что можно. И если хорошим состоянием для барина той эпохи считалось владение 300 крестьянскими дворами, то у Морозова их было больше 7000. Неслыханное богатство!
Карьера Глеба Ивановича, человека весьма заурядного, полностью зависела от успехов его брата. Младший Морозов женился на неродовитой 17-ти летней красавице Феодосии Соковниной, которая очень дружна была с царицей. Борис Иванович умер не оставив наследников, и все его огромное состояние отошло к младшему брату, который также в скором времени скончался, сделав свою вдову и отрока Ивана Глебовича самыми богатыми людьми государства Российского.
1) Царь Алексей Михайлович Романов
2) Боярыня Морозова навещает протопопа Аввакума
Жизнь боярыни Морозовой
Боярыню Морозову окружало не просто богатство, но роскошь. Современники вспоминали, что она выезжала в карете позолоченной, которую везли 6-12 лучших лошадей, а позади бежали человек 300 слуг. В морозовском имении Зюзино был разбит огромный сад, где гуляли павлины. Учитывая все это - удачное замужество Морозовой, роскошную жизнь, личную дружбу с царской семьей, - можно понять протопопа Аввакума, который видел нечто абсолютно исключительное в том, что Феодосия Прокопьевна отреклась от «земной славы». Боярыня в действительности стала ярой противницей церковных реформ. В ней бушевал темперамент общественного деятеля, и она сполна смогла себя реализовать, защищая старую веру.
Дом богатой и влиятельной боярыни превратился в штаб противников нововведений, критиков внесения исправлений в церковные книги, сюда приезжал, подолгу жил, получая приют и защиту, вождь раскольников - . Целыми днями Морозова принимала странников, юродивых, священников, изгнанных из монастырей, создавая своеобразную оппозиционную партию царскому двору. Сама боярыня и ее родная сестра княгиня Евдокия Урусова были слепо преданы Аввакуму и во всем слушали пламенного проповедника.
Но было бы неправильно считать, что боярыня Морозова была фанатичкой и «синим чулком». Даже Аввакум замечал, что она отличалась веселым и приветливым характером. Когда скончался старый муж, ей было всего 30 лет. Вдова «томила» тело власяницей, но и власяница не всегда помогала усмирить плоть. Аввакум в письмах советовал своей воспитаннице выколоть глаза, чтобы избавиться от любовного соблазна.
Уличал протопоп боярыню и в скупости по отношению к их общему делу, но, скорей всего, это была не просто скупость, а рачительность хозяйки. Морозова беззаветно любила своего единственного сына Ивана и хотела передать ему все морозовские богатства в целости и сохранности. Письма боярыни опальному протопопу, помимо рассуждений о вере, наполнены чисто женскими жалобами на своих людей, рассуждениями о подходящей невесте для сына. Словом, Феодосия Прокопьевна, обладая завидной силой характера, имела вполне человеческие слабости, что, конечно, делает ее подвижничество еще более значительным.
Боярыня, будучи близкой подругой супруги государя, имела сильное на нее влияние. Мария Ильинична, конечно, не противилась мужниным реформам церкви, но душой все-же сочувствовала обрядам своих родителей и прислушивалась к нашептываниям Феодосии Прокопьевны. Алексею Михайловичу навряд ли это нравилось, но царь, любивший жену, не допускал выпадов против боярыни, хотя последняя становилась все более нетерпимой по отношению к нововведениям и открыто поддерживала царских врагов.
1669 год — царица скончалась. Еще на протяжении двух лет Алексей Михайлович опасался трогать непокорную боярыню. Как видно, сказывалась печаль по безвременно ушедшей супруге, но больше всего остерегался государь возмущений старинных боярских родов, которые могли бы усмотреть в посягательстве на Феодосию Прокопьевну прецедент расправы с высокопоставленными семьями. Тем временем Морозоав приняла постриг и стала именоваться инокиней Феодорой, что, конечно, усилило ее фанатизм и «стояние за веру». И когда в 1671 г. утешившийся, в конце концов, царь играл свадьбу с Натальей Кирилловной Нарышкиной, боярыня Морозова во дворец явиться не пожелала, сославшись на болезнь, что Алексей Михайлович счел за оскорбление и пренебрежение.
Пытка боярыни Морозовой — рисунок В. Перова
Арест
Вот тут-то государь и припомнил боярыне Морозовой все былые обиды; сказалось, как видно, и то, что царь, как простой смертный, недолюбливал подругу любимой супруги и, как всякий мужчина, ревновал к ней. Самодержец обрушил на непокорную боярыню всю свою деспотическую силу.
Ночью 14 ноября 1671 г. Морозову в цепях препроводили в Чудов монастырь, где ее стали уговаривать причаститься по новому обряду, но старица Феодора отвечала твердо: «Не причащуся!» После пыток они вдвоем с сестрой были отправлены подальше от Москвы в Печерский монастырь. Там содержание узниц было относительно сносным. По крайней мере боярыня могла поддерживать общение со своими друзьями. Ее могли навещать слуги, приносить еду и одежду.
Протопоп Аввакум по-прежнему передавал наставления своей духовной дочери. А ей как раз была необходима теплая, сострадательная поддержка - у боярыни умер ее единственный, горячо любимый сын. Горе увеличивалось еще и тем, что она не могла с ним проститься, да и каково ей, монахине Феодоре, было узнать, что сына причащали и похоронили по новым «нечестивым» обрядам.
Новый патриарх Питирим Новгородский, сочувствовавший сторонникам Аввакума, обратился к самодержцу с просьбой отпустить Морозову и ее сестру. Кроме соображений гуманности, в этом предложении была и доля политического умысла: заключение твердой в своей вере боярыни, ее сестры и их подруги Марии Даниловой производило сильное впечатление на русский люд, и их освобождение скорей привлекало бы к новому обряду, чем устрашение. Но государь, не жестокий по своей природе, в этот раз оказался непреклонен. Вновь напрашивается версия, что его жгла какая-то личная обида на Морозову, а возможно, он чувствовал себя неловко перед Феодосией Прокопьевной из-за женитьбы на молодой красавице Нарышкиной и хотел позабыть о прошлом. Впрочем, чего гадать?..
Смерть боярыни
Обдумав обстоятельства казни ненавистной боярыни, Алексей Михайлович решил, что не следует предавать узниц сожжению на костре, потому как «на миру и смерть красна», а велел заморить староверок голодом, бросив их в холодную яму Боровского монастыря. Все имущество боярыни Морозовой конфисковали, братьев ее поначалу сослали, а потом тоже казнили.
Драматизм последних дней Морозовой не поддается описанию. Бедные женщины, доведенные голодом до отчаяния, просили у тюремщиков хотя бы кусочек хлеба, но получали отказ. Первой 11 сентября умерла княгиня Урусова, за ней 1 ноября скончалась от истощения Феодосия Прокопьевна. Перед смертью она нашла в себе силы попросить тюремщика вымыть в реке ее рубаху, чтобы по русскому обычаю умереть в чистой сорочке. Дольше всех, еще целый месяц, мучилась Мария Данилова.
Великий некогда род Морозовых перестал существовать.
Отношение к Феодосии Морозовой и ее исторической роли довольно неоднозначное. Ее отречение от всех жизненных благ, которых у боярыни было немало, одни называют подвигом во имя веры, другие – фанатичным следованием религиозным канонам. Жизненный путь мятежной боярыни Морозовой , запечатленной Василием Суриковым на самом известном его полотне, закончился трагической гибелью. Кем же она была на самом деле – святой мученицей или одержимой?
После реформы Никона в XVII веке в церкви произошел раскол: староверы отказались принимать новшества. Вслед за протопопом Аввакумом они стали раскольниками и стоически терпели пытки и шли на смерть, но не отрекались от своих убеждений. По приказу царя Алексея Михайловича раскольников отправляли в ссылку, бросали в земляные тюрьмы – глубокие ямы, или в подвалы с крысами. Такая участь ждала и боярыню Морозову.
Феодосия Прокопьевна Морозова (в девичестве – Соковнина), была верховной дворцовой боярыней. Ее отец состоял в родственных связях с женой царя Марией Ильиничной, поэтому Феодосия входила в число придворных. Ее муж Глеб Морозов также происходил из знатного рода, его старший брат Борис был очень богат. После смерти мужа и его брата все состояние перешло к Феодосии. Она жила в роскоши, в ее распоряжении было несколько усадеб и 8 тысяч крепостных. Она выезжала в карете, которую сопровождали сотни слуг.
Царь велел арестовать Феодосию, отобрав у нее имения и земли, и выслать из Москвы, если она не отречется от старой веры. Боярыня Морозова отказалась и сознательно обрекла себя на нищету, голод и верную смерть. Она скончалась в земляной тюрьме от полного истощения в 1675 г.
Василий Суриков изобразил тот момент, когда боярыню везли на дровнях по московским улицам. Художника восхищала женщина, которая восстала против официальной церкви и царской власти, и была настолько сильной, что никакие пытки не сломили ее воли.
В 1887 г. картина «Боярыня Морозова» впервые была представлена на 15-й выставке художников-передвижников, после чего ее купил П. Третьяков для своей коллекции. Реакция на картину была неоднозначной. Сурикова даже обвиняли в пропаганде раскола. Только 3 человека тогда открыто выступили с позитивной оценкой работы: писатели Гаршин и Короленко и музыкальный критик Стасов. В. Короленко писал: «Есть нечто великое в человеке, идущем сознательно на гибель за то, что она считает истиной. Такие примеры пробуждают в нас веру в человеческую природу, подымают душу».
Историю Морозовой Суриков знал с детства – был знаком с раскольниками, к старой вере склонялась тетка художника Авдотья Васильевна. На первых эскизах именно ее чертами художник наделил боярыню. Но результат его не удовлетворил: «Как ни напишу ее лицо – толпа бьет. Ведь сколько времени я его искал. Все лицо мелко было. В толпе терялось». В конце концов прототипом героини ему послужила уральская старообрядка: «Я с неё написал в садике этюд в два часа. И как вставил её в картину – она всех победила», – говорил художник. Именно такой теперь все и представляют боярыню Морозову.
Суриков несколько отступил от исторической правды – он знал, что раскольницу везли связанной и обездвиженной, то в таком образе не было героизма и величия. Поэтому его боярыня Морозова сидит на соломе, воздев руку, сложенную двуперстным крестом – символом старообрядчества. Его героиня – воплощение лучших черт всего народа: готовности к самопожертвованию, стойкости и силы духа.
А , подтверждают тот факт, что в XIX веке в окрестностях Москвы существовали церкви староверов.
Картина Боярыня Морозова Суриков В. И. Данное произведение художника навеяно чисто русским течением не легкой жизни того времени, жесткого и не доброго времени церковного раскола.
Суриков изобразил печальный но непобедимый образ главной героини полотна Боярыни Морозовой в 1887 году, в самом композиционном центре картины она богато одета в шубе из бархата, ее везут на санях по улицам Москвы на верную погибель закованную в кандалы, ее руки повязаны цепью, с поднятой рукой вверх.
Боярыня выкрикивает толпе народа прощальные слова, она фанатично предана своей старой вере и не за какие коврижки она ее не продаст и народ в большинстве своем безропотно сочувствует ей и переживает ее трагедию также как свою.
В образе Боярыни Морозовой Суриков был настроен показать великий дух не сломленной веры русской женщины, которая была близка к царю и имела значительный авторитет при дворе и всю роскошь боярской жизни, но ради веры готовая на погибель.
Картина Боярыня Морозова исполнена в привычно для Сурикова в колоритных тонах, играя на контрасте человеческих судеб отразив среди одетых и обутых горожан, босого одетого в грязное и убогое одеяние юродивого, типичный персонаж средневековой Руси который тоже с сочувствием провожает боярыню в последний путь. Справа от Боярыни Морозовой ее провожает ее сестра Княгиня Урусова покрытая в белый платок с вышивкой, провожая ее она одухотворена повторить подобный поступок.
На картине изображено много русского народа, среди сочувствующих есть и недовольные ее поступком, злорадно посмеивающиеся ей в след, приговаривая меж себе подобными о ее сумасбродстве. Среди многих персонажей картины Суриков изобразил и себя в роли странника, который скитается по по городам и селам. Имя Боярыни Морозовой было у всех на устах и каждый ее понимал по своему.
Эта глубоко историческая русская картина Сурикова, где униженную раскольницу Боярыню Морозову художник представляет в победоносном образе не сломленной женщины. Художник Суриков Боярыня Морозова дает возможность зрителю картины прочувствовать весь трагизм данного действия, ощутить ту прошлую и нелегкую жизнь глубоко верующего русского народа.
Сегодня картина находится в Третьяковской галерее в Москве, размер 304 на 587,5 см
Биография Боярыни Морозовой
Боярыня Морозова родилась в Москве 21 мая 1632 года она дочь окольничего Соковнина Прокопия Фёдоровича, являвшийся родственником Марии Ильиничны 1-й жены царя Алексея Михайловича. Фамилия Морозова унаследованная от замужества с Морозовым Глебом Ивановичем, происходившим из знатного по тем временам рода Морозовых, которые являлись ближайшими родственниками царской семьи Романовых.
После смерти брата Бориса Ивановича Морозова а в последствии и Глеба Ивановича все наследство переходит малолетнему сыну Ивану. За малолетством сына всем этим состоянием управляла сама Феодосия Морозова, в ее власти было 8 тысяч крестьян, только домашних слуг в доме было триста человек.
По тем временам у нее имелось имение усадьба отличавшаяся великим роскошеством по образцу богатых заграничных усадеб. Она разъезжала на красивой дорогой карете с эскортом до ста человек. Богатое наследие, жизнь со вкусом, казалось бы ничего плохого не должно было происходить в ее биографии боярской жизни.
Боярыня Морозова Феодосия Прокопьевна была яркой сторонницей русского старообрядчества. В ее доме часто собирались различные староверы, гонимые царской властью царя Алексея Михайловича, чтобы помолиться у старых старообрядческих икон по древнерусским обрядам.
Боярыня Морозова очень тесно контактировала с протопопом Аввакумом одним из идеологов старообрядчества, благосклонно относилась к юродивым и нищим, которые часто находили в ее доме тепло и приют.
Не смотря на то, что Боярыня Морозова придерживалась старообрядчества она также посещала церковь нового обряда, что соответственно не красило ее в лице сторонников старой веры. В последствии всего этого она тайно приняла постриг у старообрядцев, где ее нарекли именем Феодора, тем самым удалилась от посещения светских и церковных мероприятий. Отказалась от приглашения на свадьбу царя Алексея Михайловича по предлогом болезни, несмотря на то что она при дворе Феодосия Прокопьевна всегда была приближена к царю и имела статус верховной боярыни.
Такое поведение Феодоры соответственно не нравилось царю. Царь много раз пытался подействовать на нее с помощью родственников, посылал боярина Троекурова уговорить ее принять новую веру, но все было тщетно.
Чтобы наказать боярыню за подобные грехи, царю мешало высокое боярское положение Морозовой, да и царица Мария Ильинична также сдерживала царя от наказания строптивой боярыни. Тем не менее царь Алексей Михайлович исчерпав все свое царское терпение, послал к Морозовой архимандрита Чудового монастыря Иакима на пару с думным дьячком Иларионом Ивановым.
От ненависти к этим гостям и новой вере сестры Феодосия княгиня Урусова в знак несогласия легли в постель и лежа отвечали на их допросы. После всего этого позорного действия по мнению архимандрита их заковали в кандалы, правда пока оставили сестер под домашним арестом.
Даже после, когда ее увезли для допросов в Чудов монастырь а потом в Псково-печерский монастырь она так и не сдалась, все ее боярское имение, собственность боярыни перешло в царскую казну, все время заточения она поддерживала отношения со старообрядческими сподвижниками, которые ей помогали и сочувствовали, приносили ей пищу и вещи и даже один старообрядческий священник тайно причастил ее.
По ее душу просил и умолял царя смилостивится сам Патриарх Питирим, на что царь посоветовал главному священнику самому удостоверится в ее сумасбродности. На допросе у Питирима Боярыня Морозова также не захотела стоять на своих ногах перед патриархом провисев на руках у стрельцов.
В 1674 году на Ямском дворе пытками на дыбе истязали двух сестер Морозовых и старо-обрядчицу Марию Данилову надеясь переубедить их. Никакие убеждения не помогли и их уже собирались сжечь на костре, но этому помешало сбыться сестра царя Ирина Михайловна и возмущенное боярство.
Решение царя было такое: 14 человек слуг, которые остались также со старой верой заживо сожгли в срубе, Морозовых Феодосию с сестрой княгиней Урусовой сослать в Боровск Пафнутьево-Боровской монастырь, где их посадили в земляную тюрьму. От полного истощения и тюремных мук сестры Морозовы скончались с разницей в несколько месяцев в 1675 году
А. М. Панченко | Боярыня Морозова - символ и личность
Боярыня Морозова - символ и личность
Память нации каждому крупному историческому персонажу стремится придать цельный, законченный облик. Памяти нации чужд протеизм. Она как бы «ваяет» своих героев. Иногда о таком «изваянии» можно говорить лишь условно: оно существует как некое «национальное ощущение», складываясь из разных фактов, оценок, эмоций, существует как аксиома культуры, не нуждающаяся в доказательствах и чаще всего не закрепленная в виде четкой формулы. Но в некоторых случаях «изваяние» исторического деятеля прямо отливается в словесную или пластическую форму. Это произошло с боярыней Федосьей Прокопьевной Морозовой, которая в памяти России осталась такой, как ее написал В. И. Суриков.
Разбирая споры и толки об этом полотне (оно было главным событием пятнадцатой передвижной выставки), Н. П. Кончаловская, внучка Сурикова, приводит среди прочих отзыв В. М. Гаршина: «Картина Сурикова удивительно ярко представляет эту замечательную женщину. Всякий, кто знает ее печальную историю, я уверен в том, навсегда будет покорен художником и не будет в состоянии представить себе Федосью Прокопьевну иначе, как она изображена на его картине». Современникам трудно быть беспристрастными, и предсказания их сбываются не часто. Но Гаршин оказался хорошим пророком. За те сто без малого лет, которые отделяют нас от пятнадцатой выставки передвижников, суриковская Морозова стала «вечным спутником» всякого русского человека. «Иначе» действительно не представить себе эту женщину XVII в., готовую на муки и смерть ради дела, в правоте которого она убеждена. Но почему именно суриковская Морозова стала иконографическим каноном и историческим типом?
Прежде всего потому, что художник был верен исторической правде. Чтобы убедиться в этом, достаточно сопоставить композицию картины Сурикова с одной из сцен Пространной редакции Повести о боярыне Морозовой, которая публикуется и исследуется А. И. Мазуниным в настоящей книге. То, что мы видим на картине, произошло 17 или 18 ноября 1671 г. (7180-го по старинному счету «от сотворения мира»). Боярыня уже три дня сидела под стражей «в людских хоромах в подклете» своего московского дома. Теперь ей «возложили чепь на выю», посадили на дровни и повезли в заточение. Когда сани поравнялись с Чудовым монастырем, Морозова подняла правую руку и, «ясно изъобразивши сложение перст (старообрядческое двуперстие. - А. П.), высоце вознося, крестом ся часто ограждше, чепию же такожде часто звяцаше». Именно эту сцену Повести выбрал живописец. Одну деталь он изменил: железное «огорлие», ошейник, надетый на боярыню, цепью прикреплялся к «стулу» - тяжелому обрубку дерева, которого нет на картине. Морозова была не только «железы тяжкими обложена», но и «неудобством стула томима», и этот чурбан лежал подле нее на дровнях. Люди XIX в. знали кандалы иного устройства (их подробно описал в «Мертвом доме» Достоевский). Художник, видимо, здесь решил не отступать от обыкновений своего времени: холст - не книга, к нему не приложишь реальный комментарий.
Однако верность древнерусскому источнику еще не объясняет вполне судьбы «Боярыни Морозовой», ее роли не только в русской живописи, но и в русской культуре вообще. В своих прекрасных полотнах о других выдающихся людях Суриков тоже не грешил против истины, но персонажи этих полотен «представимы» и в других обличьях, «иначе». Конечно, героев «Перехода Суворова через Альпы» и «Меншикова в Березове» мы вольно или невольно сравниваем с их прижизненными портретами. Но ведь с Ермака Тимофеевича и со Стеньки Разина «парсун» не писали, так что возможности для сравнения нет, и все же ни суриковский Ермак, ни суриковский Разин не стали каноническими «изваяниями».
Дело в том, что задолго до Сурикова в национальном сознании боярыня Морозова превратилась в символ - в символ того народного движения, которое известно под не совсем точным названием раскола. В сущности, у этого движения два символа: протопоп Аввакум и боярыня Морозова, духовный отец и духовная дочь, два борца и две жертвы. Но и воителей, и страдальцев при начале раскола были многие тысячи. Почему в исторической памяти остался Аввакум - понятно. Аввакум гениален. У него был совершенно исключительный дар слова - и, следовательно, дар убеждения. Но почему Россия остановила выбор на Морозовой?
На картине Сурикова боярыня обращается к московской толпе, к простолюдинам - к страннику с посохом, к старухе-нищенке, к юродивому, и они не скрывают своего сочувствия вельможной узнице. Так и было: мы знаем, что за старую веру поднялись низы, для которых посягательство властей на освященный веками обряд означало посягательство на весь уклад жизни, означало насилие и гнет. Мы знаем, что в доме боярыни находили хлеб и кров и странники, и нищие, и юродивые. Мы знаем, что люди ее сословия ставили Морозовой в вину как раз приверженность к «простецам»: «Приимала еси в дом... юродивых и прочих таковых... их учения держася». Но был еще один человек, к которому в тот ноябрьский день простирала два перста Морозова, для которого она бряцала цепями. Этот человек - царь Алексей Михайлович. Чудов монастырь находился в Кремле. Боярыню везли около государева дворца. «Мняше бо святая, яко на переходех царь смотряет», - пишет автор Повести, и пишет скорее всего со слов самой Морозовой, к которой он был очень близок и с которой имел случай разговаривать и в тюрьме (очень интересные соображения о личности автора приводятся в исследовании А. И. Мазунина). Неизвестно, глядел ли царь на боярыню с дворцовых переходов, под которыми ехали сани, или не глядел. Но в том, что мысли о ней прямо-таки преследовали Алексея Михайловича, нет ни малейшего сомнения. Для царя она была камнем преткновения: ведь речь шла не о рядовой ослушнице, а о Морозовой. Чтобы понять, как громко звучало в XVII в. это имя, необходимо совершить генеалогический экскурс в далекие времена.
Когда в 1240 г. князь Александр Ярославич разгромил шведов на Неве, то в этой битве особо отличились «шесть муж храбрых, иже мужьствоваша... крепко», о которых рассказано в Житии Александра Невского. Один из них, Гаврило Алексич, гоня врагов, в пылу боя въехал по сходне на шведский корабль, и «свергоша его с доски с конем в Неву. Божиею милостию изыде оттоле неврежден, и пакы наеха, и бися с самим воеводою посреде полку их». Другой витязь, Миша (он же Михаил Прушанин), «пеш с дружиною своею натече на корабли и погуби три корабли». Из шести «храбров» мы выбрали этих двух старших дружинников (или бояр, что одно и то же), так как в XVII в. судьбы их поздних потомков снова переплелись и соприкоснулись с судьбой боярыни Морозовой.
При внуке Александра Невского Иване Даниловиче Калите, первом князе московского удела, получившем ярлык на великое княжение, потомки этих витязей переезжают в Москву и дают начало крупнейшим боярским фамилиям. От Гаврилы Алексича, который, согласно родословцам, был правнуком Ратши, пошли Челяднины, Федоровы, Бутурлины, Пушкины. От Миши Прушанина - Морозовы, Салтыковы, Шеины. По славе и положению соперничать с этими фамилиями могли только два-три боярских рода - такие как род Александра Зерна (Вельяминовы-Зерновы, Сабуровы и Годуновы) и род Андрея Кобылы, пятый сын которого, Федор Кошка, стал предком Романовых и Шереметевых.
Когда в XV в. настал конец уделов, в Москву, отныне стольный город всея Руси, на службу к Ивану III хлынул поток Рюриковичей. Но несколько виднейших линий нетитулованного боярства устояло перед наплывом княжат, не потеряло «чести и места». В глазах людей эпохи опричнины Ивану Грозному противостоял не столько его ровесник и былой друг, а потом мятежник и беглец Курбский, происходивший из князей ярославских удельных, сколько отпрыск Гаврилы Алексича в девятом колене, богатейший боярин Иван Петрович Федоров, который годился царю в отцы. И не случайно в 1567 г. «венчанный гнев», заподозрив в заговоре этого всеми уважаемого за справедливость человека, имевшего высший чин конюшего и возглавлявшего правительство земщины, обставил расправу с ним как сцену соперничества. Грозный велел одеть Федорова в царские бармы, дать ему скипетр и посадить на трон. Затем царь «по божьему изволению», поклонившись ему в ноги и воздав все почести по дворцовому обычаю, своими руками зарезал ряженого царя.
Нет ничего странного в том, что Иван Грозный, гордившийся древностью своего рода и возводивший его через Рюрика к самому императору Августу, видел соперника в человеке без княжеского титула. У наших предков были свои понятия о знатности, которые сильно отличались от наших понятий. Быть потомком Рюрика или Гедимина - само по себе это значило не очень много. «В Московской Руси место человека на лестнице служилых чинов... определялось не только происхождением, но и сочетанием служебной годности и служб человека с учетом его родовитости, т. е. служебного уровня его “родителей”, родичей вообще, а в первую очередь его прямых предков - отца, деда и т. д. по прямой и ближайшим боковым линиям». Предки И. П. Федорова «были так “велики” и всем хорошо известны, что в различных актах назывались по имени и отчеству и не пользовались никаким фамильным прозвищем». Большинство князей не могло и подумать о том, чтобы равняться с ними, ибо титул и знатность в глазах древнерусского общества - вовсе не одно и то же.
Покажем это на примере князя Д. М. Пожарского, происходившего из младшей линии стародубских князей. Признаваемый всеми русскими людьми, «от царя до псаря», спасителем отечества, этот национальный герой испытал немало унижений. Он то и дело проигрывал местнические споры, потому что его отец и дед «потеряли честь», служа городовыми приказчиками и губными старостами. Князь Д. М. Пожарский был хоть и рюриковой крови, но худородный. Для нас такое сочетание выглядит как оксюморон, но в старину отличали князей худородных от князей «великородных». Как-то раз Пожарский не захотел служить «местом ниже» Бориса Салтыкова, дальнего родича Морозовых. Тот бил челом о бесчестье царю Михаилу, и потомок Рюрика, спаситель России был «выдан головой» потомку Миши Прушанина.
Эти древнерусские понятия о родовитости объясняют, почему нельзя считать исторической несообразностью то, что после Смуты выморочный престол достался нетитулованному, но «великому» «Кошкину роду», что Мономахова шапка оказалась на голове Михаила Романова. Будь судьба благосклоннее к Федоровым или к Морозовым, они тоже могли стать основателями новой династии.
Морозовы в XV-XVI вв. сохранили исключительно высокое положение. В полуторастолетний промежуток от Ивана III до Смуты из этой фамилии вышло до тридцати думцов, бояр и окольничих. Хотя опалы и казни Грозного не обошли и Морозовых (в 60-х годах «выбыл» боярин Владимир Васильевич, в 70-х - его двоюродный брат, знаменитый воевода боярин Михаил Яковлевич, - люди поколения И. П. Федорова); хотя к моменту воцарения Романовых остались считанные представители этого рода, которому суждено было пресечься в XVII в., но именно время правления двух первых Романовых было для Морозовых временем наибольших успехов.
Двое из них, братья Борис и Глеб Ивановичи, в юности были спальниками своего сверстника Михаила Федоровича, т. е. «домашними, комнатными, самыми приближенными людьми». Это назначение, по-видимому, они получили по родству и свойству с Романовыми. Достаточно сказать, что один из их родичей был прадедом матери царя Михаила, а два других родича, Салтыковы, его двоюродными братьями. Борис Иванович Морозов был пожалован в бояре в 1634 г., в связи с назначением в дядьки к царевичу Алексею Михайловичу. Когда в 1645 г. Алексей по семнадцатому году венчался на государство, его пестун стал временщиком, «сильным человеком». Как тогда выражались, царь «глядел у него изо рта».
В июне 1648 г. в Москве разразился мятеж, «всколыбалася чернь на бояр» - и прежде всего на Бориса Морозова. Но и это ему не особенно повредило: царь со слезами «выпросил» у мира своего кормильца. Дядька крепко держал в руках своего воспитанника и сам, пустив в ход всю ловкость и влияние, выбрал ему невесту из худородных Милославских, Марию Ильиничну. На свадьбе Борис Морозов играл первую роль - был у государя «во отцово место». Через десять дней сыграли еще одну свадьбу: Борис Морозов, вдовец и человек уже пожилой, женился вторым браком на царицыной сестре Анне и сделался царским свояком. Из своего совершенно исключительного положения он извлек все, что можно. В 1638 г. Борис Морозов владел тремястами с лишком крестьянских дворов. Это хорошее, но обыкновенное для боярина того времени состояние. Пятнадцать лет спустя за ним числилось 7254 двора, в двадцать раз больше! Это - неслыханное богатство. Столько же дворов было лишь у царева дяди Никиты Ивановича Романова да у одного из князей Черкасских, Якова Куденетовича. Все остальные бояре, титулованные и нетитулованные, уступали Борису Морозову во много раз. Карьера Глеба Ивановича Морозова, человека вполне заурядного, - как бы отражение карьеры старшего брата. Начали они одинаково - спальниками царя и дядьками царевичей. Но царевич Иван Михайлович, к которому был приставлен Глеб Морозов, сделанный по этому случаю боярином, умер малолетним. С этого времени продвижение Глеба Морозова замедлилось и всецело зависело от успехов его брата. Как и последний, он тоже женился во второй раз и тоже на худородной - на 17-летней красавице Федосье Прокопьевне Соковниной. Соковнины, лихвинские и карачевские дети боярские, попали в среду московской знати по близкому родству с Милославскими. Федосья Прокопьевна, скорее всего, была выдана за Глеба Морозова «из дворца». Она стала «приезжей боярыней» царицы (это была большая честь), которая всегда обходилась с ней по-родственному и, пока была жива, всегда заступалась за нее перед царем.
Борис Морозов умер в 1662 г. бездетным. Его вотчины наследовал младший брат, который и сам был очень достаточным человеком (2110 дворов по росписи 1653 г.). Почти одновременно с Борисом скончался и Глеб Иванович, и единственным владельцем этого громадного состояния, уступавшего, быть может, только состоянию «именитых людей» Строгановых, оказался отрок Иван Глебович, а на деле его мать Федосья Прокопьевна Морозова.
Ее окружало не только богатство, но и роскошь. Роскошным был ее московский дом. Аввакум вспоминал, что она выезжала в карете с «мусиею и сребром», которую везли «аргамаки многи, 6 или 12, с гремячими цепьми» и которую сопровождало «100 или 200, а иногда человек и триста» слуг. Роскошь проникала и в подмосковные вотчины, что тогда было ново и непривычно. Дело в том, что по старинной традиции боярские вотчины имели чисто хозяйственное назначение. Первым эту традицию нарушил царь Алексей Михайлович, который завел под Москвой несколько роскошных усадеб. Среди них выделялись Измайлово и Коломенское, «восьмое чудо света». Не отставал от царя и его дядька, устроивший с большой пышностью свое село Павловское в Звенигородском уезде, которое стало «подобием дачи», куда боярин «выезжал для развлечений... приглашая в гости... иногда и самого царя». Их примеру следовал и Глеб Морозов. В хоромах его подмосковного села Зюзина полы были «писаной шахмат», сад занимал две десятины, а на дворе разгуливали павлины и павы. В данном случае царь и братья Морозовы подражали Европе, и прежде всего польским «потентатам». Именно в XVII в., в эпоху барокко, в Польше начался расцвет усадебной жизни. В походах середины 50-х годов царь имел возможность лицезреть роскошные резиденции магнатов. В этих походах, между прочим, участвовал также Глеб Морозов, состоявший при особе государя.
Учитывая все это - древность и «честь» фамилии Морозовых, их родственные связи с царем и царицей, их положение в думе и при дворе, их богатство и роскошь частной жизни, мы лучше поймем протопопа Аввакума, который видел нечто совершенно исключительное в том, что боярыня Морозова отреклась от «земной славы»: «Не дивно, яко 20 лет и единое лето мучат мя: на се бо зван есмь, да отрясу бремя греховное. А се человек нищей, непородней и неразумной, от человек беззаступной, одеяния и злата и сребра не имею, священническа рода, протопоп чином, скорбей и печалей преисполнен пред господем богом. Но чюдно о вашей честности помыслить: род ваш, - Борис Иванович Морозов сему царю был дядька, и пестун, и кормилец, болел об нем и скорбел паче души своей, день и нощь покоя не имуще». Аввакум в данном случае выражал народное мнение. Народ признал Морозову своей заступницей именно потому, что она добровольно «отрясла прах» богатства и роскоши, добровольно сравнялась с «простецами».
Мы лучше поймем и поведение московской знати. Не преуспев в попытках образумить заблудшую овцу, увидев, что тщетны даже призывы к материнским ее чувствам, знать все же долго противилась архиереям, которые с таким рвением вели дело боярыни. Особенно усердствовали невежественный Иоаким, тогда чудовский архимандрит, и митрополит Сарский и Подонский Павел - оба люди крайне жестокие. Но даже мягкий патриарх Питирим изменил своему нраву, когда понял, как ненавидит Морозова его «никонианскую веру». «Ревый, яко медведь» (по словам автора Повести), патриарх приказал тащить боярыню, «яко пса, чепию за выю», так что Морозова на лестнице «все степени главою своею сочла». А Питирим в это время кричал: «Утре страдницу в струб!» (т. е. на костер, потому что тогда было принято сжигать людей «в срубе»). Однако снова «боляре не потянули», и архиереям пришлось уступить.
Конечно, знать защищала не столько человека, не Федосью Морозову как таковую, сколько сословные привилегии. Знать боялась прецедента. И лишь убедившись, что дело это для нее в сословном отношении безопасно, что оно «не в пример и не в образец», знать отреклась от боярыни Морозовой. На заблудшую овцу теперь стали смотреть как на паршивую овцу - по пословице «в семье не без урода, а на гумне не без урона».
Только братья Морозовой, Федор и Алексей Соковнины, остались ей верны, как была ей верна и княгиня Евдокия Урусова, ее младшая сестра, которая страдала и умерла с нею вместе. Царь Алексей поспешил удалить обоих братьев из Москвы, назначив их воеводами в маленькие города. Это была ссылка, которую никак нельзя назвать почетной. Видимо, царь знал или подозревал, что с сестрами у Соковниных не только кровная, но и духовная связь, что все они стоят за «древлее благочестие». Видимо, царь их опасался - и не без оснований, как показали позднейшие события.
4 марта 1697 г. окольничий Алексей Прокопьевич Соковнин, «потаенный раскольник», окончил свои дни на плахе. Его обезглавили на Красной площади - за то, что вместе со стрелецким полковником Иваном Цыклером он стоял во главе заговора на жизнь Петра I. Среди казненных заговорщиков был и стольник Федор Матвеевич Пушкин, женатый на дочери Алексея Соковнина. Пушкины, как самая слабая по «чести и месту» ветвь рода Гаврилы Алексича, начали возвышаться в конце XVI в., после гибели в опричное время более знатных родичей. XVII век был для Пушкиных периодом наибольших успехов, но окончился он их катастрофой - неожиданной и незаслуженной, потому что казнь одного заговорщика обернулась фактической опалой для всей многочисленной фамилии. Если Морозовы в XVII в. вымерли в буквальном смысле слова, то Пушкиным судьба готовила политическую смерть: отныне и навсегда они были извергнуты из правящего слоя.
Но вернемся к противоборству боярыни Морозовой и царя Алексея. Царь и после разрыва с Никоном остался верен церковной реформе, так как она позволяла ему держать церковь под контролем. Царя очень беспокоило сопротивление старообрядцев, и поэтому он давно был недоволен Морозовой. Он, конечно, знал, что дома она молится по-старому; видимо, знал (через свояченицу Анну Ильиничну), что боярыня носит власяницу, знал и о переписке ее с заточенным в Пустозерске Аввакумом и о том, что московские ее палаты - пристанище и оплот старообрядцев. Однако решительных шагов царь долго не предпринимал и ограничивался полумерами: отбирал у Морозовой часть вотчин, а потом возвращал их, пытался воздействовать на нее через родственников и т. п. В этих колебаниях велика роль печалований царицы Марии Ильиничны, но не стоит сводить дело лишь к ее заступничеству. Ведь после ее кончины (1669 г.) царь еще два с половиной года щадил Морозову. Судя по всему, он довольствовался «малым лицемерием» Морозовой. Из Повести ясно, что она «приличия ради... ходила к храму», т. е. посещала никонианское богослужение. Все круто переменилось после ее тайного пострига.
Если боярыня Федосья «приличия ради» могла кривить душой, то инокине Феодоре, давшей монашеские обеты, не пристало и «малое лицемерие». Морозова «нача уклонятися» от мирских и религиозных обязанностей, связанных с саном «верховой» (дворцовой) боярыни. 22 января 1671 г. она не явилась на свадьбу царя с Натальей Кирилловной Нарышкиной, сославшись на болезнь: «Ноги ми зело прискорбны, и не могу ни ходити, ни стояти». Царь не поверил отговорке и воспринял отказ как тяжкое оскорбление. С этого момента Морозова стала для него личным врагом. Архиереи ловко играли на этом. В ходе спора о вере они поставили вопрос прямо (в прямоте и крылся подвох): «В краткости вопрошаем тя, - по тем служебником, по коим государь царь причащается и благоверная царица и царевичи и царевны, ты причастиши ли ся?». И у Морозовой не оставалось иного выхода, как прямо ответить: «Не причащуся».
Автор Повести вкладывает в уста царя Алексея Михайловича знаменательные слова, касающиеся его распри с Морозовой: «Тяжко ей братися со мною - един кто от нас одолеет всяко». Вряд ли эти слова были когда-нибудь произнесены: не мог же в самом деле самодержец всея Руси хоть на миг допустить, что его «одолеет» закосневшая в непокорстве боярыня. Но вымысел имеет в своем роде не меньшую историческую ценность, нежели непреложно установленный факт. В данном случае вымысел - это глас народа. Народ воспринимал борьбу царя и Морозовой как духовный поединок (а в битве духа соперники всегда равны) и, конечно, был всецело на стороне «поединщицы». Есть все основания полагать, что царь это прекрасно понимал. Его приказание уморить Морозову голодом в боровской яме, в «тме несветимой», в «задухе земной» поражает не только жестокостью, но и холодным расчетом. Дело даже не в том, что на миру смерть красна. Дело в том, что публичная казнь дает человеку ореол мученичества (если, разумеется, народ на стороне казненного). Этого царь боялся больше всего, боялся, что «будет последняя беда горши первыя». Поэтому он обрек Морозову и ее сестру на «тихую», долгую смерть. Поэтому их тела - в рогоже, без отпевания - зарыли внутри стен боровского острога: опасались, как бы старообрядцы не выкопали их «с великою честию, яко святых мучениц мощи». Морозову держали под стражей, пока она была жива. Ее оставили под стражей и после смерти, которая положила конец ее страданиям в ночь с 1 на 2 ноября 1675 г.
Создавая символ, история довольствуется немногими крупными мазками. Частная жизнь для национальной памяти безразлична. Быт бренного человека, его земные страсти - все это мелочи, их уносит река забвения. В такой избирательности есть свой резон, потому что история запоминает прежде всего героев, но есть и опасность, потому что подлинный облик человека невольно искажается.
От суриковской Морозовой веет духом фанатизма. Но считать ее фанатичкой неверно. Древнерусский человек в отличие от человека просветительской культуры жил и мыслил в рамках религиозного сознания. Он «окормлялся» верой как насущным хлебом. В Древней Руси было сколько угодно еретиков и вероотступников, но не было атеистов, а значит и фанатизм выглядел иначе. Боярыня Морозова - это характер сильный, но не фанатичный, без тени угрюмства, и недаром Аввакум писал о ней как о «жене веселообразной и любовной» (любезной). Ей вовсе не чужды были человеческие страсти и слабости.
О них мы узнаем прежде всего от Аввакума, который по обязанности духовного отца наставлял, бранил, а иногда и ругательски ругал Морозову. Разумеется, бранчливость Аввакума далеко не всегда нужно принимать за чистую монету. Часто это был «терапевтический», целительный прием. Когда Морозова в тюрьме убивалась по умершем сыне, Аввакум писал ей из Пустозерска сердитое письмо, даже назвал ее «грязь худая», а закончил так: «Не кручинься о Иване, так и бранить не стану». Но в некоторых случаях упреки духовного отца кажутся вполне основательными.
После смерти старого мужа Морозова осталась молодой, тридцатилетней вдовой. Она «томила» тело власяницей, но и власяница не всегда помогала. «Глупая, безумная, безобразная, - писал ей Аввакум, - выколи глазища те свои челноком, что и Мастридия». Аввакум имел в виду пример преподобной Мастридии, житие которой боярыня знала по Прологу (под 24 ноября). Героиня этого жития выколола себе глаза, чтобы избавиться от любовного соблазна.
Аввакум уличал Морозову и в скупости: «А ныне... пишешь: оскудала, батюшко; поделитца с вами нечем. И я лише разсмеяхся твоему несогласию... Милостыня от тебя истекает, яко от пучины морския малая капля, и то с оговором». Со своей точки зрения Аввакум был прав. Когда мы читаем, что боярыня послала в Пустозерск восемь рублей, «батюшку два рубли одному, да ему ж на подел шесть рублев з братьею Христовою», то мы невольно вспоминаем о золоте и драгоценностях, которые она прятала от властей. В данном случае с Аввакумом нельзя не согласиться. Однако это была не просто скупость, а и домовитость рачительной хозяйки. Морозова по своему положению была «матерая вдова», т. е. вдова, которая управляет вотчинами до совершеннолетия сына. Поэтому она и пеклась о том, «как... дом строен, как славы нажить больше, как... села и деревни стройны». «Матерая вдова» хранила для сына богатства, накопленные его отцом и дядей. Она надеялась, что сын, как бы ни сложилась судьба матери, будет жить в «земной славе», приличествующей его знаменитому роду.
Морозова очень любила своего Ивана. Чувствуя, что терпению царя приходит конец, что беда у порога, она спешила женить сына и советовалась с духовным отцом насчет невесты: «Где мне взять - из добрыя ли породы, или из обышныя. Которыя породою полутче девицы, те похуже, а те девицы лутче, который породою похуже». Эта цитата дает наглядное представление о Морозовой. Ее письма - женские письма. Мы не найдем в них рассуждений о вере, зато найдем жалобы на тех, кто смеет «абманавать» боярыню, найдем просьбы не слушать тех, кто ее обносит перед протопопом: «Што х тебе ни пишить, то все лош». Та, что диктовала, а иногда своей рукой писала эти «грамотки», - не мрачная фанатичка, а хозяйка и мать, занятая сыном и домашними делами.
Поэтому понятно ее «малое лицемерие», понятны колебания, которые отразились и в Повести. Там, где речь идет о пытке, автор пишет, что|Морозова и с дыбы «победоносно» обличала «лукавое их отступление». Здесь очевидно влияние житийного канона, согласно которому страдалец за веру всегда переносит пытки не только мужественно, но и «радостно». Но гораздо сильнее и по-человечески достовернее конец этого эпизода, когда боярыня заплакала и сказала одному из надзиравших за пыткой: «Се ли християнство, еже сице человека умучити?».
И умирала она не как житийная героиня, а как человек. «Раб Христов! - взывала замученная голодом боярыня к сторожившему ее стрельцу. - Есть ли у тебе отец и мати в живых или преставилися? И убо аще живы, помолимся о них и о тебе; аще ж умроша - помянем их. Умилосердися, раб Христов! Зело изне-могох от глада и алчу ясти, помилуй мя, даждь ми колачика», И когда тот отказал («Ни, госпоже, боюся»), она из ямы просила у него хотя бы хлебца, хотя бы «мало сухариков», хотя бы яблоко или огурчик - и все напрасно.
Человеческая немощь не умаляет подвига. Напротив, она подчеркивает его величие: чтобы совершить подвиг, нужно быть прежде всего человеком.
Повесть о боярыне Морозовой - основной источник сведений об этой замечательной женщине. Публикация и исследование А. И. Мазунина, тщательно изучившего рукописную традицию, позволяют по-новому прочесть этот текст. Но Повесть ценна не только историческим материалом. Это - произведение высокого художественного качества. Этот памятник древнерусской литературы безусловно будет по достоинству оценен современным читателем.
Цит. по кн.: Кончаловская Наталья.
Дар бесценный. М., 1965. С. 151.
Повесть о боярыне Морозовой / Подг. текстов и исследование А. И. Мазунина. Л., «Наука», 1979.
О генеалогии Морозовых и других боярских родов см. в кн.: Веселовский С. Б.
Исследования по истории класса служилых землевладельцев. М., 1969.
Житие Александра Невского цит. по кн.: Изборник. Сборник произведений литературы Древней Руси. М., 1970.
Веселовский С. Б.
Исследования по истории класса служилых землевладельцев. С. 103.
Там же. С. 55.
«В буквальном смысле слова это означало выдачу обвиненного в полное холопство. В местнических делах “выдача головой”... имела символическое и бытовое значение... Обвиненный местник с покорным видом, с непокрытой головой шел на двор своего нового господина. Последний, вероятно в присутствии чад, домочадцев и всей дворни, делал местнику более или менее суровое внушение, давал ему почувствовать в полной мере свою власть и затем милостиво прощал. Смотря по взаимным отношениям столкнувшихся лиц и фамилий, дело могло окончиться либо подобной сценой, либо полным примирением. Оправданный по суду приглашал к себе в дом выданного ему “головой” местника, и недавние враги за чаркой вина добросовестно старались устранить моменты личной обиды» (Веселовский С. Б.
Исследования по истории класса служилых землевладельцев. С. 104).
Забелин И. Е.
Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетии. Изд. 3-е. М., 1901. С. 101.
См.: Водарский Я. Е.
Правящая группа светских феодалов в России в XVII в. - В кн.: Дворянство и крепостной строй России XVI-XVIII вв. Сб. памяти А. А. Новосельского. М., 1975. С. 93.
Там же. Для сравнения укажем, что по расчету Я. Е. Водарского в это время у думных людей было в среднем дворов: у бояр по 1567, у окольничих по 526, у думных дворян по 357 (там же. С. 74).
Материалы для истории раскола за первое время его существования, издаваемые... под ред. Н. Субботина. Т. V, ч. 2. М., 1879. С. 182-183.
Петрикеев Д. И.
Крупное крепостное хозяйство XVII в. Л., 1967. С. 46.
См.: Тихонов Ю. А.
Подмосковные имения русской аристократии во второй половине XVII - начале XVIII в. - В кн.: Дворянство и крепостной строй России XVI-XVIII вв. С. 139-140.
Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения. М., 1960. С. 216.
Там же. С. 296.
Там же. С. 213.
Там же. С. 208. Эту фразу любопытно сопоставить с одним случаем из молодости Аввакума, о котором он рассказал в своем Житии: «Егда еще был в попех, прииде ко мне исповедатися девица, многими грехми обремененна, блудному делу... повинна... Аз же, треокаянный врач, сам разболелся, внутрь жгом огнем блудным, и горько мне бысть в той час: зажег три свети и прилепил к налою, и возложил руку правую на пламя, и держал, дондеже во мне угасло злое разженив» (там же. С. 60). Здесь Аввакум прямо поступил «по Прологу»: в Прологе под 27 декабря есть аналогичный рассказ о монахе и блуднице.
Барсков Я. Л.
Памятники первых лет русского старообрядчества. СПб., 1912. С. 34.
Там же. С. 37. Конечно, восемь рублей - немалые деньги по тем временам. Но Аввакуму и его пустозерским «соузникам» приходилось тратить больше, чем какому-нибудь жителю Москвы. Вот пример: чтобы отослать письмо Морозовой, Аввакуму пришлось дать стрельцу целую полтину.
Барсков Я. Л.
Памятники первых лет русского старообрядчества. С. 34.
Там же. С. 41-42.
Там же. С. 38-39.
Материал: http://panchenko.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=2330